Вадим Гладышев, Ph.D., профессор Медицинской школы Гарварда, размышляет о науке в России и за рубежом.
Работая в США, я сначала удивлялся тому, что в этой стране мало где предусмотрен возраст обязательного выхода ученого на пенсию. Ясно, что какими бы ни были прежние заслуги, с возрастом умственные и физические способности падают, и, будь ты хоть самым почетным академиком или трижды Нобелевским лауреатом, это не изменит факта старения и сопутствующих ему процессов.
Это в целом все понимают, и человеку в какой-то момент предлагают уйти на заслуженный отдых. Например, в моей области науки в Германии на пенсию отправили ученого с самым большим вкладом, как только ему исполнилось 65 лет. В том же возрасте проводили на пенсию другого известного ученого из Японии, для которого это было настолько большим ударом, что он через четыре месяца умер. Почему же этого нет в США?
Мне кажется, я понял это, когда начал участвовать в конкурсных комиссиях Национальных институтов здоровья США (National Institutes of Health). Однажды рассматривался проект известного ученого, академика, у которого это был к тому же единственный грант. Этот грант ему продляли 30 лет подряд, и он всегда печатал много статей и получал интересные данные. Но в последнем цикле среди прочего он предложил сделать мышь, в геноме которой удален один из генов, и не успел. Хотя у него были неплохие статьи, к моменту рецензии гранта у него не было этой обещанной мыши. И рецензенты не спустили ему этого с рук: несмотря на былые заслуги, грант не дали.
В Америке идет постоянная конкуренция за гранты. Это трудно и сильно изматывает. Но и создает возможности, если есть идеи и энергия. Кто-то так конкурирует до 60, кто-то до 70, а кто-то и до 80 лет. Наверное, есть и 90-летние, но я таких не встречал. Человек борется, сколько может, но в какой-то момент говорит «хватит».
Кроме того, в США существует большое научное сообщество. Поэтому практически невозможно протолкнуть грант по знакомству. Я помню свой первый грант от Национальных институтов здоровья. Он попал в секцию, где конкурировал, в частности, с проектами по секвенированию геномов человека и мыши, которые были в то время на острие науки. Среди рецензентов были очень известные ученые, а я, русский, работающий в американской глубинке, был никому не известен. Но комиссия оценила новизну идеи, и я получил это финансирование.
Теперь, когда я проигрываю в конкурсе, я думаю, что грант, может быть, дали молодому ученому, который предложил более интересный проект. Наука не только открыта, глобализована и не знает границ, но и должна развиваться в целом через честную конкуренцию.
И в этом, мне кажется, одна из проблем российской науки. За 20 с лишним лет, пока финансовая поддержка со стороны государства была недостаточной, наша наука сократилась, особенно качественная наука. Сейчас внутри страны крайне трудно создать честную конкуренцию, потому что в каждой отдельной области слишком мало сильных ученых. Мне кажется, нужно рассмотреть возможность объединения экспертизы российских грантов с другими странами. Пусть это будет Европа, или Штаты, или даже Китай.
Я надеюсь, что приход серьезных денег, который мы наблюдаем, и их использование для привлечения серьезных ученых и поддержки амбициозных проектов помогут, пусть постепенно, сломить неэффективную организацию науки в нашей стране.
Но нормальной науке мешают не только проблемы в экспертизе. Так, на Западе принимается как должное, когда заказанный реагент приходит через 1-2 дня, а сотрудничество между лабораториями поддерживается такой же быстрой пересылкой материалов. А в Россию и из нее часто вообще невозможно ничего передать легально.
Недавно мы посылали нашим коллегам в Россию лабораторных мух-дрозофил. Их не пропустила таможня, и они вернулись назад в Штаты, перелетев два раза через океан. В другом текущем проекте нам надо было получить образцы замороженных тканей животного из России для анализа в Америке.
В декабре 2011 года наши коллеги подали заявку на разрешение вывоза тканей. По закону, нам были обязаны ответить в течение 20 дней (а кто-то говорит, что за 2-3 дня). Через месяц чиновник нам предложил подать заявку заново, поскольку в ней надо было что-то исправить. Еще через три недели он сказал, что форма заявки изменилась и ее опять надо переподать. Мы, наверное, уже не успеем проанализировать эти образцы до того, как наши конкуренты опубликуют данные.
Интеграция российской науки в международную может оставить некоторых наших ученых не у дел, и поэтому они этому сопротивляются. Кто-то не сможет конкурировать в силу оторванности от международного научного сообщества, неспособности генерировать идеи, незнания английского языка или просто потому, что безнадежно отстал. Но есть ли другой выход?
В моей лаборатории есть представители десяти стран, но даже те из них, кто считается американцем, родились не в Америке. И это типичная ситуация. А недавно как член программы «Университет мирового класса» (World Class University) я, сидя в Бостоне, нанял норвежца, который закончил аспирантуру в Австралии, на работу в Южную Корею и, если бы не курьезность такого переплетения стран и континентов, даже не обратил бы на это внимания. И тогда я подумал, что непременно настанет день, когда какой-нибудь китаец наймет, например, бразильца на работу в свою российскую лабораторию, потому что оба этих ученых выберут среди других стран Россию как место, где хорошо заниматься наукой.
1. Сайт лаборатории В. Гладышева http://gladyshevlab.bwh.harvard.edu/