В Молдавии есть Высшая антропологическая школа — очень современный вуз с преподаванием на русском языке, в нем кафедра антропологии и социальных технологий, которой заведует Леонид Авраамович Мосионжник, романтик и человек энциклопедически образованный. В 2011 году из-под его пера вышел объемистый труд «Классический и современный марксизм». На обложке — Маркс за компьютером.
Это детальный анализ марксизма как системы научных взглядов, с характеристикой выдающихся деятелей марксизма, написанное с позиций его почитателя. В то же время Мосионжник по своей природе демократ и человек либеральных взглядов. Он сугубо критически относится к сталинизму и не закрывает глаза на огрехи марксизма, хотя и считает его потенциал далеко не исчерпанным.
Хотя марксизм в целом относится больше к теории социологии, сегодня можно наблюдать всплеск интереса к «практическому» применению некоторых его постулатов.
Книга Мосионжника написана чрезвычайно образованным и знающим человеком, поэтому ее интересно читать и с автором интересно спорить. На мой взгляд, именно такая книга хорошо демонстрирует главные «слабости» марксизма, которые делают это учение утопическим, а его реальные «приложения» — столь кровавыми.
В частности, возьмем вопрос частной собственности. Ее отмена кажется Мосионжнику необходимой и неизбежной (даже на своем труде он поставил не значок копирайт, а противоположный — свободы пользования). Необходимость и неизбежность мотивируются марксистской философской истиной: коренное противоречие между общественным характером труда и частным характером присвоения. Ладно, уничтожим частную собственность (это уже бывало), исчезнет частный характер присвоения, но частный характер потребления же останется! Значит, останется коренное противоречие! С ним-то что делать? Потреблять коллективно? Это, кстати, понимает и сам Мосионжник. В главе «Научный коммунизм» он рассматривает общество будущего как коммунистическое — без частной собственности. Он понимает, что при современном человеке оно существовать не сможет. И Маркс это понимал, потому планировал это общество не для себя. Маркс ставил задачу воспитания нового типа человека. Эту задачу рассматривает и Мосионжник, говоря о построении новой морали, новой этики, о сходстве марксизма с религией. Уж куда ближе: священное писание, жития святых, ереси, инквизиция, списки запретных книг, требования покаяний, казни несогласных, обращение неверных…
Но Мосионжник совершенно упустил один из основных пороков теоретического марксизма: Маркс сводил человека к узлу социоэконо-мических связей, полностью игнорируя его биологическую природу. У человека есть наследуемые биологические качества, неотъемлемые и не поддающиеся переделке: исключительная любовь к своим детям, любовь и забота о своих родителях и братьях-сестрах — куда большая, чем об остальных людях, чувство солидарности с узкой общиной, ряд инстинктов. Отменив частную собственность на средства производства, мы убираем важнейший стимул к труду — адекватной замены ему нет, это показала вся советская практика. Чтобы создать равенство, нужно отменить право наследования. Это еще более дезорганизует труд.
Если позволить успешным работникам потреблять больше и лучше других, создавать лучшие возможности для их детей (не обязательно с теми же задатками), мы вынуждены нарушать идеальные нормы, необходимые для коммунизма. Нарушение этих норм убивает коммунизм в зародыше, но это дань, которую мы платим капиталистам и другой элите за прогресс всего общества.
В одной из глав автор разбирает по косточкам «российские варианты марксизма: большевизм и сталинизм». Он старается вывести все беды сталинизма из локальных особенностей России — из влияния православия, незрелости рабочего класса и т.д. Но ведь везде, где коммунисты приходили к власти, было то же самое. В России — ЧК, ГУЛАГ и массовые расстрелы, в Камбодже тяпками отрубали головы значительной части населения, в Китае — хунвейбины, в ГДР — всевластие штази и самострелы на Берлинской стене. И везде потрясающие контрасты между убогим и нищим населением и роскошью верхушки с сакральным культом властителей — от Кремля до Чаушеску, от династии Кимов в Корее до золотостатуйного Туркмен-баши. Почему везде одно и то же? Если «виноват не Маркс, а неправильное употребление его идей» (с. 76), то почему за полтораста лет где бы ни применялись его идеи, они всегда применялись неправильно? Может, виноваты всё-таки сами идеи? Если эксперимент не удался раз — виноват эксперимент, если два раза — экспериментатор, если три — теория. Марксистский эксперимент над человечеством провалился десятки раз.
Автор начинает эту главу со споров Ленина с Карлом Каутским, но забывает отметить главное: что в споре с Каутским по основному вопросу — о природе социалистического государства — прав оказался как раз Каутский. Ленин считал (или по крайней мере утверждал), что демократический централизм позволит диктатуре пролетариата служить народу, а Каутский предсказывал, что диктатура пролетариата неизбежно сведется к диктатуре партии над пролетариатом, а та — к диктатуре ЦК над партией, а в конечном счете – к диктатуре одного вождя над всеми, к произволу и бесчинствам. Как и произошло.
Интересно, кстати, что в главе «Марксизм на Западе» автор хочет противопоставить со в етс ко му до гм ати ч е -скому марксизму свободные трактовки на Западе (еврокоммунизм и прочие течения). Это любопытно, но не производит большого впечатления. За исключением левацких авантюр, это идеология социал-демократических партий, боровшихся за улучшение экономического положения трудящихся без покушений на строительство коммунизма.
Пытаясь определить позиции коммунистов в современном постиндустриальном мире, где первенство переходит от индустрии к информации, автор называет главными противниками марксизма «неолибералов», причем почему-то анализ ограничивает делами Пиночета и совершенно умалчивает об экономике Тэтчер и Рейгана. Вообще вопросам экономики в книге уделено мало места, а вопрос о месте государственной регуляции в капиталистической экономике надо бы рассмотреть со всей серьезностью — ведь здесь капиталистический менеджмент как раз вторгается в ту сферу, в которой марксист чувствовал себя единственным знатоком. Возможно ли достичь нужного эффекта без введения жесткой плановости (мы хорошо знаем ее последствия), и способен ли государственный капитализм конкурировать с новыми типами капиталистической экономики — вот в чем сейчас решение судьбы марксистской политэкономии.
Само название завершающей труд десятой главы формулируется вопросом: «Есть ли будущее у марксизма?». На этот вопрос мы оба отвечаем утвердительно. Но Мосионжник — потому, что верит в осуществимость утопии, а я — потому, что не верю ни в трезвость народных масс, ни в скорую ликвидацию неравенства на земле.
Лев Клейн