О своем отношении к появлению теологии в российских светских вузах ТрВ-Наука рассказал докт. ист. наук, чл.-корр. РАН, гл. науч. сотр. Института всеобщей истории РАН, член совета РГНФ, зам. председателя Совета по науке при Минобрнауки Аскольд Иванчик.
— Как Вы относитесь к появлению в российских университетах факультетов или кафедр теологии?
— Когда говорят о присутствии кафедр и факультетов теологии в светских университетах, обычно ссылаются на западный опыт. Действительно, на Западе университетская система выросла из религиозного образования (хотя первый западный университет, Болонский, был первоначально школой изучения римского права, в отличие, скажем, от Парижского, где богословие превалировало с самого начала) и университеты в значительной мере контролировались Церковью, а профессора были клириками.
По традиции теологические факультеты сохраняются сейчас в университетах Германии, Великобритании и ряда других стран и были учреждены при образовании университетов в США по образцу британских (в тех случаях, когда они не основывались как религиозные школы).
В то же время во Франции, где Церковь очень последовательно отделена от государства, ни в одном государственном университете теологических факультетов нет. Единственное исключение — Страсбург, столица Эльзаса, где после 1918 года продолжает действовать ряд законов, унаследованных от Германии и не существующих на территории остальной Франции. Одна из этих эльзасских особенностей — наличие в университете двух теологических факультетов (католического и протестантского).
В Италии тоже после перехода университетов из-под контроля Католической церкви под контроль государства в них были закрыты теологические факультеты, как, например в римской Sapienza. Богословие в этих странах преподается в конфессиональных, в частности католических, университетах, институтах и семинариях, имеющих статус частных.
На мой взгляд, система богословского образования должна следовать имеющейся в стране традиции. В Германии или Великобритании своя традиция. Ее восприняли и некоторые православные страны под прямым западным влиянием (богословские факультеты есть в университетах Афин и Софии, где появились по инициативе правивших там немецких династий). В России традиция другая: здесь с самого начала университеты были светскими: ни в Санкт-Петербургском, ни в Московском, ни в основанных позже императорских университетах богословских факультетов не было. Исключения делались лишь для университетов для инославных: в Дерптском университете, предназначенном для германоязычных студентов, по немецкой традиции действовал факультет протестантской теологии. В Варшавском университете до его закрытия в 1831 году тоже существовал теологический факультет, однако, когда университет был восстановлен как русскоязычный, богословский факультет в нем был упразднен.
В России традиционно богословское образование получали, защищали диссертации и вели богословские исследования в духовных академиях и подобных учреждениях. То же и сейчас: есть духовные академии, есть Православный Свято-Тихоновский университет (с очень неплохим уровнем не только богословского, но и гуманитарного образования) и другие подобные институты, есть и учебные заведения других конфессий, — т. е. имеющаяся у нас сейчас ситуация аналогична той, что существует в тех странах, где принцип отделения Церкви от государства проводится последовательно.
Собственно, существование в университетах теологических факультетов оправдано, на мой взгляд, только традицией, и сами они в значительной мере секуляризировались. Значительная часть их преподавателей и сотрудников, в том числе и носящих сан, занимается обычными научными исследованиями в области истории, филологии, археологии, философии, права и т.д.
Могу об этом судить в том числе и по собственному опыту: я был довольно тесно связан с Фрибурским университетом в Швейцарии, проработал в нем два года, позже защитил там свою хабилитацию (аналог нашей докторской диссертации). Этому университету принадлежит один из самых авторитетных факультетов католической теологии; с его преподавателями я много сотрудничал, и в одной из издаваемых им серий вышла моя первая книга.
Те, с кем я имел дело, были крупными учеными: среди них были, например, профессора о. Доминик Бартелеми, крупнейший специалист по текстологии Ветхого Завета и автор его критического издания, или Отмар Кель, специалист по археологии и иконографии древнего Ближнего Востока и Египта. Ни конфессиональная принадлежность, ни даже принадлежность многих профессоров монашескому ордену доминиканцев не отражались на их исследованиях: те же тексты могли бы быть написаны и вполне светскими учеными.
Это не мешало тому же о. Доминику писать и чисто богословские труды; его прекрасная книга «Бог и его образ» переведена и на русский язык. Однако эти две сферы деятельности не пересекались: работая над научными темами, он работал как внеконфессиональный ученый.
Разумеется, не может быть никаких сомнений в уместности пребывания таких ученых в университете. Возникает, однако, вопрос, почему они числятся именно по факультету теологии, в чем его специфика. Ведь ровно теми же темами и на основе тех же методов занимаются профессора других факультетов не только в других университетах, но часто и в тех же самых.
Иногда этот факт подтверждается и довольно курьезными ситуациями. В том же Фрибурском университете один из профессоров теологического факультета, доминиканец, нарушил целибат и стал отцом. Естественно, он должен был покинуть орден и снять сан, а с ним должен был лишиться и профессорского места, чего требовал Ватикан. Однако, с другой стороны, по правилам самого университета его нельзя было лишить пожизненной профессорской позиции.
Решение этой коллизии было найдено: его перевели на светский факультет словесности, где он продолжил преподавание и исследования в новом качестве профессора религиоведения, сменив лишь факультетскую принадлежность. Таким образом, эта группа профессоров не является специфичной для факультетов теологии и не может оправдывать их отдельное существование.
Специфичными являются представители богословия в собственном смысле слова: специалисты по догматическому, моральному или пасторскому богословию, гомилетике и т. д., т. е. церковным дисциплинам, которые не могут преподаваться на светских факультетах.
Однако здесь возникает вопрос, насколько эти дисциплины можно считать научными и насколько им место в светском университете. На мой взгляд, ответ на этот вопрос отрицательный. Богословие в собственном смысле слова не обладает целым рядом признаков, которыми обладают другие науки и которыми они, собственно, определяются (принципы верификации, фальсификации, рациональности и т. д.). В частности, теология не имеет свойства универсальности, а имеет конфессиональную принадлежность.
Христианскую теологию, основанную не только на признании существования Бога, но и на приписывании ему и его проявлениям в мире определенных качеств и свойств в соответствии с христианской догматикой, не признает наукой не только атеист, но и представитель монотеистических ислама и иудаизма, а уж тем более индуизма или зороастризма. Более того, даже и внутри христианства православная, католическая, монофизитская или протестантская теология имеют очень узкое совместное экуменическое поле, к тому же признаваемое далеко не всеми.
«Последние вопросы бытия», вроде существования Бога, смысла человеческой жизни и существования Вселенной, имманентности морали, которые часто относят к ведению богословия, не в меньшей степени принадлежат к сфере философии, и граница между ними проходит как раз по степени конфессиональности. Философ, в том числе религиозный философ, может себе позволить ставить под сомнение и опровергать любые догматы, тогда как богослов в этом отношении имеет гораздо меньше свободы.
Вряд ли кому-нибудь придет в голову назвать богословами таких религиозных философов, как Владимир Соловьев или Николай Бердяев именно потому, что они рассуждали вне рамок определенной конфессии и не чувствовали себя ограниченными ее догматикой. Границы между богословием и религиозной философией, например, хорошо видны в случае с софиологией – учением, развивавшимся рядом русских религиозных философов, среди которых были и священники, например протоиерей Сергий Булгаков.
Если первоначально могли возникнуть сомнения относительно принадлежности софиологии к богословию, они исчезли после того, как Русская православная церковь осудила её как ересь. Разумеется, невозможно себе представить, чтобы софиология преподавалась на факультете или кафедре православной (или католической) теологии, или в Духовной академии – о ней могут упомянуть разве что в обзоре ересей и сект.
Конфессиональность теологии, кстати, создает огромные проблемы для тех стран, где по традиции сохраняются теологические факультеты, поскольку вступает в противоречие с принципами нейтральности и государства, и науки по отношению к конфессиям. Поскольку любой теологический факультет принадлежит какой-то конфессии, представители других чувствуют себя ущемленными и начинают добиваться создания теологического факультета для себя и если обладают достаточными инструментами давления, то и добиваются.
О наличии в Страсбурге двух факультетов теологии я уже упоминал, в Тюбингенском же университете, например, таких факультетов целых три: католический, протестантский и исламский. Юридически возразить на такие требования нечего, и единственным сдерживающим фактором здесь является недостаточная сила давления соответствующих конфессиональных групп: в противном случае число факультетов теологии превысило бы число всех остальных факультетов в любом университете.
Когда говорят о создании в России кафедр и факультетов теологии в светских университетах, по умолчанию имеют в виду православное богословие. Но почему, собственно? Закон требует равного отношения ко всем вероисповеданиям, и, открыв факультет православной теологии, придется задуматься об открытии и факультетов мусульманской, иудейской и буддийской теологии — это только если следовать весьма спорному закону о «традиционных религиях».
При этом будет странно выглядеть отсутствие католической и протестантской теологии — ведь именно они являются самыми развитыми и «научными» университетскими теологиями в мире. А если создать факультеты и для них, то создания собственных теологических факультетов с полным правом могут потребовать и представители любой другой религии — например, вполне укорененного и важного для нескольких субъектов РФ шаманизма или пародийного пастафарианства. Любое предоставление привилегий в этой сфере одной или нескольким конфессиям будет противоречить конституции и светскому характеру Российского государства.
Поэтому создание в государственных университетах кафедр и факультетов теологии мне представляется идеей неразумной по существу и недальновидной. Это не значит, что я считаю неважной проблему получения качественного религиозного образования, — напротив. Но такое образование следует давать в конфессиональных учебных заведениях вроде духовных академий. Не стоит смешивать науку и религию, к сфере которой, безусловно, относится богословие, и не стоит придавать государственного статуса тому, что является личным делом каждого — а именно таков статус вероисповедания в светском государстве.
— Как Вы относитесь к включению теологии в разряд ваковских дисциплин?
— Ответ на этот вопрос следует из сказанного выше. Я не вижу в этом никакого смысла. Диссертации по темам, не относящимся к богословию в узком смысле слова, вроде церковной археологии, истории Церкви, библеистики, патристики, канонического права и т. д., если они конфессионально нейтральны, вполне могут проходить по ведомству соответствующих светских дисциплин и защищаться в соответствующих советах.
Если же их выводы сделаны под влиянием религиозных убеждений, а не на основе объективных данных и общепринятых методов научного анализа, то они находятся за пределами науки. Но теперь им искусственно будет придаваться научный статус после прохождения через богословские советы и соответствующий экспертный совет ВАК. Соответственно, государством будет признано, что человек, не имеющий отношения к науке, является ученым. Это приведет к еще большему размыванию границ науки, и так в нашей стране, признаться, не очень четко очерченных в общественном сознании. На вопрос, что есть наука, а что нет, станет еще труднее ответить.
Кроме того, как я уже говорил, организовать внеконфессиональный диссертационный (или ваковский экспертный) совет по теологии невозможно. Представьте себе, как будет выглядеть ученый совет, состоящий из православных, мусульман, иудеев и буддистов, в котором имам и раввин будут обсуждать диссертацию православного иерея по проблемам тринитарности или буддистскую диссертацию об отношениях сансары и нирваны, а лама и православный клирик будут доказывать диссертанту-раввину, что в его диссертации по проблемам кашрута отсутствует научная новизна.
Чем не театр абсурда? А если членами совета будут и представители других распространенных в России конфессий — не только католики, протестанты, монофизиты, но и шаманы? Или для каждой конфессии надо создавать свои советы и свой экспертный совет в ВАК? Вся эта затея неизбежно превратится в профанацию и богословия, и религии, и науки.
Включение теологии в разряд ваковских дисциплин выглядит, на мой взгляд, особенно абсурдно на фоне параллельного предоставления ряду вузов права самостоятельно присуждать степени. У духовных учебных заведений это право уже есть, и они им активно пользуются. Зачем же одной рукой его отнимать у духовных академий, а другой давать МГУ, СПбГУ и другим университетам? Если же проблема в недостаточной авторитетности богословских степеней, то ВАК здесь делу не поможет — надо повышать уровень защищаемых диссертаций.
— Как бы Вы прокомментировали включение председателя Отдела внешних церковных связей Московского патриархата, зав. кафедрой теологии в НИЯУ МИФИ митрополита Волоколамского Илариона в состав совета РГНФ?
— Я с большим уважением отношусь к митрополиту Илариону, это очень образованный человек (у него есть, среди прочего, докторская степень Оксфордского университета) и действующий ученый. Помимо чисто богословских работ он автор большого числа публикаций по патристике и истории Церкви, в том числе монографий о преп. Симеоне Новом Богослове и преп. Исааке Сирине, а также переводов с древнегреческого и сирийского.
Как ученый он, без всякого сомнения, заслуживает членства в совете. Члены совета РГНФ представляют в нем не учреждения или ведомства, а научные области, в которых они работают, выполняют экспертные функции в личном качестве и защищают интересы всей гуманитарной науки в целом. Я очень надеюсь, что митрополит Иларион видит свою роль в совете именно так и не будет использовать свое членство для продвижения позиций Русской православной церкви в ущерб интересам науки. На мой взгляд, было бы совершенно неуместно, если бы, например, теология вошла в список специальностей, финансируемых грантами РГНФ, что уменьшило бы и так небольшие суммы, идущие на финансирование гуманитарных наук в нашей стране.
— Есть ли, на Ваш взгляд, угроза клерикализации научно–образовательной сферы в России?
— Для самой науки, я думаю, серьезной угрозы нет, кроме той проблемы, о которой я говорил, — размывания границ науки и рационального знания. Клерикализация образования, как среднего, так и высшего, — угроза вполне реальная. Вообще говоря, клерикализация светских институтов, которая, несомненно, происходит, — явление очень опасное и для государства, и для Церкви.
Меня это очень беспокоит не только как гражданина Российского государства, но и как члена Русской православной церкви. Я убежден, что в современном мире самая большая опасность для Церкви — ее превращение в государственный институт и носителя государственной идеологии, как это было в Российской империи.
Это разрушительно действует на духовные основы Церкви, заставляет ее излишне заботиться о мирских делах, отдавать кесарю не только кесарево, но и гораздо большее. Одновременно это приводит к тому, что доверие к Церкви как общественному институту падает, поскольку она начинает восприниматься просто как идеологический департамент государственной машины. К сожалению, признаки такого цезаропапистского развития в нашей стране очевидны.