(Начало в ТрВ-Наука № 205 от 31 мая 2016 года)
В первой части этой статьи я попытался кратко обсудить проблемы представительной демократии, вытекающие из трудностей определения самого понятия представительства и того, в какой мере оно может использоваться для выражения «воли народа»; рассказал в этой связи о модели так называемой текучей, или облачной, демократии (реализованной пока только в маломасштабных экспериментах); упомянул и о собственном проекте прямой совещательной демократии, призванном снять противопоставление прямой и представительной модели путем распространения строгой парламентской процедуры (специфическим образом измененной и компьютеризованной) на обсуждения в общенародном масштабе; и завершил все эти рассуждения в духе знаменитой фразы, произнесенной когда-то Черчиллем: демократия — плохая система управления, но лучшей пока не придумали (он выразился несколько иначе и имел в виду именно представительную демократию британского, так называемого вестминстерского типа). Сегодня мы можем поправить: придумали, но еще не опробовали; западные демократии почти полностью остаются пока в рамках представительной модели. Поэтому сравнение различных избирательных систем и различных методов голосования остается вполне актуальной темой — к которой мы теперь и переходим.
Таких систем существует достаточно много, и не только в теории. Чем вызвано это многообразие? Начнем с напоминания о коренном различии, даже противопоставлении, законодательной власти и власти исполнительной: законодатели избираются, исполнители назначаются. Собственно, кого-то в исполнительной власти можно было бы тоже избирать, а не назначать — и так это иногда и делается; в частности, всенародно избираемый президент в большинстве стран считается главой исполнительной власти, а не суперарбитром, стоящим над обеими структурами. Но чиновники с «исполнительными» функциями в конкретных областях деятельности должны все-таки быть специалистами в этих областях; даже в античных Афинах, при полной и бескомпромиссной демократии, все должности занимались по жребию, кроме стратегов (т. е. военачальников) и городских музыкантов для процессий и торжеств, которые назначались в соответствии с их профессиональными умениями: невозможно стать хорошим флейтистом только потому, что на тебя пал жребий.
Законодатели же должны именно избираться, и это, в частности, означает, что им не обязательно (да и вообще незачем) быть специалистами в чем-либо — кроме… Кроме искусства ведения обсуждения, формулирования и отстаивания определенной позиции, умения понять позицию других людей, а затем найти компромиссное решение, в достаточной степени соответствующее защищаемым ценностям. Можно сказать — нашему депутату желательно быть адвокатом. Ну что ж, так оно и было во французском Конвенте: большинство представителей «третьего сословия» было адвокатами и нотариусами… Не только именитый артист или выдающийся спортсмен, но и «знатный шахтер», и даже «крепкий хозяйственник» — никто из них не имеет никаких оснований кого-либо представлять в законодательном органе; и не потому, что имеет другую систему ценностей, чем его избиратели, а просто потому, что не сумеет квалифицированно их отстаивать. Вся эта фразеология, восхваляющая «крепких хозяйственников», «стабильность», «возможность эффективно работать» (второй, третий и т. д. срок) не что иное, как сознательный и целенаправленный обман с целью сохранения власти, обман, тянущийся из советского времени и рассчитанный на людей, совершенно необразованных и не подготовленных к демократии…
Итак, избираемые нами наши представители должны уметь защищать наши ценности и интересы при обсуждении законодательных предложений с представителями других интересов и ценностей. Сразу два вопроса: кто это «мы», что это за группа людей? И как «мы» можем выбрать лучшую кандидатуру среди нескольких предложенных нам (партиями, профсоюзами, иными организациями или самовыдвиженцев)?
Еще недавно оба эти вопроса имели простой ответ: «мы» — это жители какого-то «избирательного округа», представляющего собой некоторую территорию или даже историческую область, с характерными для нее ценностями, традициями, экономическими интересами и культурно-общественными предпочтениями; предлагаемых нам кандидатов мы знаем, хотя бы издалека — они не «спущены» нам сверху центральными бюро разных партий; таким образом, «наш выбор» становится понятным и осязаемым. Мы получаем чисто мажоритарную вестминстерскую избирательную систему со сравнительно небольшими одномандатными избирательными округами. При этом, если выборы проводятся в один тур (как, в частности, в Великобритании и в США), то победителю достаточно набрать простое большинство голосов, которое при большом числе кандидатов может оказаться, например, лишь 10% от общего числа проголосовавших, так что депутата, избранного по этой системе, трудно назвать представителем большинства. Между тем другой кандидат, набравший меньше голосов, чем этот, при повторном голосовании (т. е. во втором туре), возможно, получил бы гораздо большую поддержку.
На этом соображении основываются системы голосования в два тура; в самой распространенной из них, применяющейся, например, на парламентских и президентских выборах во Франции (а также на президентских выборах в России), ко второму туру допускаются ровно два кандидата, занявшие в первом туре соответственно первое и второе место. Общая идея такова: в первом туре ты можешь голосовать за кандидата, которого считаешь лучшим («искреннее» голосование); во втором же туре, если твой кандидат не прошел, ты выбираешь «меньшее из двух зол» («стратегическое» или «тактическое» голосование). Поскольку кандидатов во втором туре только два, победитель набирает не относительное, а уже абсолютное большинство голосов.
Принцип как будто достаточно разумный, хотя и он обладает существенными недостатками. С одной стороны, второй тур требует и дополнительного финансирования, и дополнительных усилий как от кандидатов, так и от избирателей, многие из которых либо не приходят голосовать во втором туре, либо, рассчитывая на него, не приходят на первый; в обоих случаях результаты могут сильно отличаться от тех, которые были бы при активном и искреннем голосовании.
Кроме того, результаты второго тура могут достаточно сильно исказить реальные предпочтения большинства. Рассмотрим для примера некий избирательный округ, в котором 55% избирателей придерживаются, условно говоря, левых взглядов, а правых в этом округе только 45%. Допустим, два правых кандидата (А и Б) набрали соответственно 24% и 21% голосов, а три левых (В, Г и Д) — соответственно 20, 18 и 17 %. Во второй тур пройдут оба правых, и один из них выиграет — что не соответствует реальному раскладу предпочтений.
Этот реальный расклад лучше всего выражается так называемым рейтинговым голосованием, когда каждому избирателю предлагается, вместо того чтобы выбрать ровно одного кандидата, пронумеровать их в соответствии со своими предпочтениями. В нашем схематическом примере правые, скорее всего, поставят на первые два места двух правых кандидатов (одни в одном, другие в другом порядке), а левые поставят на первые три места, в том или ином порядке, трех левых кандидатов. Предпочтения сформулированы искренне и точно, дело теперь за алгоритмом агрегирования голосов; есть несколько таких алгоритмов, дающих достаточно обоснованные результаты. Рейтинговое голосование применяется на парламентских выборах в Австралии, а в Индии — и на парламентских, и на президентских. Возвращаясь к принципу территориального одномандатного представительства, следует отметить, что сегодня для его систематического применения остается всё меньше оснований: территориально определяемые интересы ослабевают, замещаясь интересами профессиональных, культурно-социальных, этноконфессиональных групп, не имеющих четко определенной территориальной привязки. Появляются основания для пропорционального представительства, когда вся страна выбирает между несколькими списками, и места в парламенте делятся между этими списками в пропорции набранных ими голосов. Эти списки кандидатов обычно составляются политическими партиями, и в них на первых местах ставятся партийные функционеры, своего рода чиновники, только не государственные, а партийные, в качестве поощрения за верную службу своей партийной структуре. Зачастую это люди совершенно неизвестные «широкому избирателю» и ничем не доказавшие ни своих ораторско-адвокатских способностей, ни своей приверженности ценностям, провозглашенным в партийной программе (верность системе — это не то же самое, что верность ценностям). Кроме того, это, как правило, люди столичные, и провинция, таким образом, оказывается лишенной своего «личного» представительства. В чистом виде такую партийно-пропорциональную систему разумно применять только в маленьких странах; она используется, например, в Израиле.
В больших же странах, в особенности имеющих федеративное устройство, пропорциональная система применяется на уровне многомандатных округов, соответствующих федеративному делению страны. Одна из наиболее проработанных таких систем реализована в Германии, где (в отличие от России) в избирательных списках партий вообще нет «общефедеральной части», т. е. это просто отдельные списки по различным федеральным землям. В целом германский бундестаг формируется по смешанной системе: примерно половина депутатов избирается по одномандатным округам, другая половина — по многомандатным. Такая смешанная система представительства сглаживает противоречия между территориально-мажоритарным и партийно-пропорциональным представительством, поскольку каждый избиратель имеет два голоса: за предпочитаемого им кандидата от его территориального округа и за предпочитаемый им партийный список от его земли.
По германской пропорциональной системе (в отличие от российской) места в бундестаге распределяются в максимально точном соответствии с процентными соотношениями голосов, поданных за их партийные списки, при безусловном прохождении всех «одномандатников», число которых вычитается из числа депутатов, которое партия получила бы по партийному списку, если бы ни один одномандатник не прошел; иначе говоря, если какая-то партия набрала, например, 10% голосов, что соответствует примерно 60 депутатским местам, а одномандатников от этой партии прошло 40, то из партийного списка пройдет только 60 – 40 = 20. (По нынешней же российской системе эта партия имела бы в Думе — допустим, расширенной до общего числа 600 депутатов, — целых 60 + 40 = 100 мест. Именно таким образом известная «партия власти» получила сверхвысокое большинство в последней Думе).
А что, если эта германская партия, набравшая по своему списку 10% голосов, наберет в одномандатных округах больше, чем 60 мест, например 65? В этом случае все 65 пройдут, из партийного списка не пройдет ни один, а другие партии получат в бундестаге дополнительные места, с тем чтобы соблюсти соотношение голосов, поданных за их партийные списки. Бундестаг, таким образом, может получить в одном созыве больше депутатов, чем было в предыдущем. Зато пропорциональность представительства сохраняется в максимальной степени.
Система французских региональных выборов, с которых мы начали первую часть этой статьи, — довольно интересный недавно разработанный вариант пропорциональной системы в два тура. Во второй тур проходит каждый список, набравший не менее 10% голосов, а списки, набравшие менее 10%, но более 5%, могут объединиться с проходными. Таким образом, во втором туре может остаться и три списка, и более. Именно это обстоятельство дало возможность левоцентристским и правоцентристским спискам в большинстве регионов скооперироваться, чтобы «стратегическим» голосованием победить крайне правых. Другая особенность этой новой французской региональной системы — своеобразный бонус в 25% мест, который получает партийный список, набравший большинство. Это сделано, чтобы облегчить победившему списку сформировать абсолютное большинство, набрав только относительное . Вроде бы весьма недемократичный принцип; но на уровне региональных собраний, где обсуждаются не законопроекты, а практические решения (например, по формированию и исполнению регионального бюджета), центральные французские законодатели предпочли эффективность справедливому представительству. Ближайшее будущее покажет, не было ли это ошибкой.
* * *
Наша российская система формирования федеральной Думы в основном следует немецкому образцу, со многими оговорками, некоторые из которых указаны выше. Формально она определена как смешанная система с половиной мест от одномандатных округов и половиной от многомандатных; впрочем, в какой-то момент господам на самом верху показалось удобнее и безопаснее вообще отказаться от территориального одномандатного представительства; а потом они же решили, что теперь его можно и вернуть…
Главную же «оговорку» я уже сформулировал в конце первой части этой статьи: наша российская псевдодемократия является, по сути дела, имитацией, это род потемкинской деревни. Нынешнюю российскую систему управления лишь с большой натяжкой можно назвать «представительной». Избирательная система фактически определяется, формируется и контролируется административным аппаратом государства; выдвижение кандидатов, процесс голосования и подсчета голосов, да и дальнейшая деятельность «избранных» таким образом депутатов — всё это находится под полным контролем так называемой Администрации Президента. Я не буду приводить здесь конкретных доказательных примеров, ни всем известных, ни кем-то приватно мне сообщенных, потому что достаточно обратить внимание на один простой факт: колоссальные финансовые возможности Управления делами Президента (УДП) в сравнении с весьма скромными возможностями аналогичных управделами при Думе или при Совете Федерации (или при региональных законодательных собраниях). Первое — это целая финансовая империя с огромными объемами земель, недвижимости и прочих активов, в том числе заграничных, приносящих никем не учитываемые и не контролируемые доходы (Счетная палата не имеет возможности сунуть туда свой беспокойный нос); второе — это весьма ограниченный бюджет для выполнения текущей деятельности соответствующего якобы представительного органа. С этими никем не учитываемыми доходами УДП имеет возможность напрямую влиять на результаты думских обсуждений, избирательным образом распределяя разнообразные блага между депутатами в зависимости от их «послушности». У меня нет никаких конкретных доказательств, но сам этот принцип вряд ли кто-нибудь может оспорить: черная касса всегда есть источник коррупции; в данном случае — коррумпирования выбранного представительного органа действующей административной системой. Кто платит — тот и заказывает музыку…
В силу вышесказанного преимущества той или иной избирательной системы применительно к России можно пока обсуждать лишь в чисто академическом аспекте и в сослагательном наклонении: какая избирательная система могла бы лучше подойти в российском контексте, отличающемся определенным социальным составом, наличием или отсутствием тех или иных общественных традиций, какими-то унаследованными и еще не изжитыми качествами, скажем, «советского человека», или «крепостного раба», или вообще «ордынского вассала», ползущего к хану на брюхе за вожделенным ярлыком на княжение, если… Если в качестве предварительного условия и в народе, и среди тех, кто им «управляет», возникнет убеждение в том, что легитимность решений важнее их эффективности (даже если эта эффективность реальная, а не просто кем-то провозглашенная без достаточных оснований). Я не случайно начал с краткого изложения перипетий последних французских выборов, потому что эти самые французы хоть, может быть, и не вполне, но в достаточной мере продвинулись в сторону выполнения указанного предварительного условия.
И наконец, о якобы давящем нас советском, крепостническом и ордынском «наследии». На этом поле пляшет и танцует целая ватага историков, социологов и политологов, серьезных и не очень, которые наперебой нам твердят, что русский человек — он вот такой, он любит крепкую руку, которая бы его почаще била и только иногда гладила, и т. д. Мне лично все эти рассуждения глубоко противны. Источник моего оптимизма — в тех периодах или моментах нашей истории последних полутора веков, когда вроде бы безнадежно забитый и замордованный народ «вдруг» проявлял невиданную гражданскую активность, способность и договариваться, и совместно и мирно требовать чего-то, и самим решать вопросы местного масштаба… Я имею в виду в первую очередь земство и суды присяжных в период после Великих реформ Александра Второго, но также и избирательную активность во время подготовки Учредительного собрания, и политическую активность конца перестроечного времени… Возражение — так ведь ничего же не удалось! — не относится собственно к народу; это упрек, который я бы адресовал скорее к интеллигенции, легковерно и, по сути, нечестно склоняющейся к поддержке «большевиков» разных мастей, когда коммунистической («Вот уничтожим богатых и тогда заживем хорошо»), когда либеральной («Вот создадим поскорее богатых и тогда заживем хорошо»). Когда власть обманывает (а она всегда готова обманывать, пока не схватили за руку), а интеллигенция готова обмануться, поверить, подождать, дать начальству время, — пока это так, народ безмолвствует. А что ему еще остается делать? Не за топоры же браться…