Предисловие. Вспоминаю, что в далекие 1980-е годы в нашей области считалось вполне достойным писать одну хорошую статью в полтора года. Но статья, требовавшая полутора лет работы, представляла собой целый мир: что-то вроде египетской пирамиды, дворца, храма или ипподрома — с генеральной идеей, стройной (иногда нетривиальной) структурой, хорошо проработанными деталями, отражающими идею и перекликающимися друг с другом, чем создавалась особая акустика. Как правило, в такой статье полностью решалась поставленная задача, порой даже с обобщениями. Вообще, смысловой единицей была именно задача (проблема, цикл задач), а не статья.
Можно было решить три разрозненные мелкие задачки и по каждой опубликовать заметку. Но вклад того, кто решал трудную задачу (и обычно печатал одну статью — когда объемную, когда отточенно-лаконичную), оценивался как несравненно более весомый.
Все помнили стахановское движение и понимали, что оценка достижений количеством — путь к выхолащиванию и профанации. Потом пришли более циничные времена, и понемногу об этом забыли.
Теперь вопросы к себе и подобным.
1. Если мы согласны, что наука — это муравьиная куча, на вершине которой самые ценные и трудоемкие результаты…
Если согласны, что наука должна с распростертыми объятьями встречать каждого готового жертвовать количеством работ ради их качества…
Если понимаем, что рыночная потребность публиковать как можно больше статей делает невозможным их адекватное рецензирование, так что из хорошего журнала получаешь 5 рецензий, каждая длиной в 5 не слишком ответственных фраз, потому что у рецензентов нет времени вникать в детали…
Если мы видим, что эта коррозия затронула уже «топовые» журналы, так что исследователи, пытающиеся подтвердить опубликованные там результаты в одной из важнейших областей экспериментальной медицины, убеждаются, что лишь малая доля этих результатов воспроизводится (их вывод: причина — в перекошенной системе академических стимулов)… — То почему миримся с количественной оценкой в науке, лавинно производящей всю эту имитацию и профанацию?
Наш «местный» ответ таков: потому что альтернатива — экспертная оценка, в наших условиях почти тождественная коррупции.
2. Но если видим, что обе эти альтернативы (количественная и «экспертно»-коррупционная) бесконечно плохи, то почему не работаем не покладая рук, создавая в своих областях настоящую экспертизу и институт научной репутации?
3. Если мы сознаём, что, чем ближе к вершине названной муравьиной кучи, тем больше странных, чудаковатых, неудобных людей, как Питер Хиггс или Григорий Перельман…
Если знаем, что имеющаяся система оценки со всех этажей муравейника подобных людей вымывает…
Если согласны, что науку, если уж глядеть на нее как на рынок, можно сравнить с рынком автомобильным, где конкуренция не единая, а посегментная — от сегмента серийных дешевых машин до специальных сегментов, гоночных болидов и роскоши…
— То почему не ратуем за вариативную оценку, а именно: чтобы быть оцененным высоко, достаточно либо писать много рутинных статей, либо мало эксклюзивных, либо полезные обзорные монографии, либо, наконец, быть организатором, коммуникатором, въедливым рецензентом, мало пишущим, но много знающим и не жалеющим времени вникать в чужие работы и критиковать их?
Может быть, природа нашла способ уберечь свои главные секреты, познакомив ученых с азартом тараканьих бегов?
Павел Чеботарев,
докт. физ.-мат. наук, зав. лабораторией Института проблем управления РАН