Систему институтов и организаций РАН можно представить себе в виде сложной структуры со множеством горизонтальных и вертикальных внутренних и внешних связей, испытывающих воздействие внешних стимулов. Хорошо бы научиться прогнозировать динамику, масштаб и последствия тех или иных решений для того, чтобы эффективнее вырабатывать поведенческие и структурные адаптации к происходящим событиям.
Метафора дарвиновской теории, будучи приложенной к РАН как объекту исследования, позволяет увидеть в академическом сообществе такие аналоги проблем, изучаемых экологами, как вымирание редких видов, сужение их ареала и численности, уменьшение разнообразия популяции, последствия чужеродных инвазий и т. п.
Мир Дарвина — это мир субъектов, принципиально не сводимых к объектам вроде ньютоновских небесных тел. Субъект отличается от объекта свободой воли, индивидуальным и историческим опытом, личными и групповыми интересами, а также прихотливыми взаимосвязями с другими субъектами.
Одна из центральных доктрин теории естественного отбора — это доктрина утилитарности: всякая деталь строения и всякая функция отбираются и закрепляются естественным отбором только в том случае, если полезны своему обладателю. Дарвин подчеркивал, что эта полезность имманентна (имеет сугубо внутреннюю природу), она не навязана ни чьей-либо тягой к красоте (про справедливость Дарвин и не пишет), ни чьим-либо желанием разнообразия.
Если кто-то хочет манипулировать эволюцией группы особей, навязать ей внешнюю полезность, то он в первую очередь должен фальсифицировать их личную и групповую историю, разрушить личные и групповые связи, устранить понятие цели и перевести на чисто реактивную модель поведения, лишенную памяти, накапливаемого опыта и регулярного сопоставления с внутренними стратегиями.
Наиболее очевидный механизм внешнего манипулирования Академией наук — это регулирование ресурсных, в первую очередь финансовых, потоков. Величина и порядок распределения финансовых ресурсов может вызывать изменения структуры, состава и численности тех или иных групп работников науки или, напротив, способствовать их стабилизирующему отбору.
Если принципы финансирования формировать на основе дарвиновской теории, то их надо соизмерять с прогнозом последствий. К каким изменениям поведения, мотивов и структуры взаимосвязей работников науки приведут те или иные предлагаемые меры? Как тактика соотносится со стратегией?
Финансирование и стимулы
Возьмем в качестве примера недавние финансовые вливания, предназначенные для выплат стимулирующих надбавок научным сотрудникам за публикации в высокорейтинговых научных журналах.
С одной стороны, это можно только приветствовать.
- Наконец-то ученым начинают платить непосредственно за их успехи в фундаментальной науке, и это справедливо.
- Это хоть какие-то реальные действия по целевой приостановке эмиграции именно тех специалистов, которые наиболее востребованы и легче всего могли бы адаптироваться к работе в других странах.
- Это должно способствовать интеграции российской науки в мировую и принуждению к преодолению провинциальности.
- Это усилит горизонтальные и ослабит вертикальные связи внутри Академии. (Полезность последнего для Российской академии наук, впрочем, не столь очевидна, как три первых пункта. Со времени преобразования АН СССР в РАН вертикальные связи в российской науке — естественно, не учитывая НИЦ «Курчатовский институт» — заметно ослабли, что делает традиционно иерархическую структуру РАН неадекватной тем сетевым требованиям, которые к ней предъявляются в качестве конечных показателей.)
И вот не успели осчастливленные авторы престижных публикаций начать получать обещанные пряники, как появились серьезные вопросы. Простые мысленные эксперименты позволяют выявить серьезные нестыковки. То, что воспринимается как долгожданная справедливость одними членами сообщества, встречает возмущенный отпор со стороны других.
Очевидна несправедливость региональная и несправедливость должностная. Почему за публикации одинакового уровня ученые разных регионов получат разные надбавки? Справедливо? Нет. Почему часть добросовестно работающих сотрудников РАН оказалась фактически дискриминированной? Крик стоит, что в РАН острая нехватка инженеров и программистов для работы с дорогостоящим оборудованием, для создания новых научных приборов и программ, для проведения сложных экспериментов. Однако предлагаемые стимулирующие надбавки очевидным образом опускают совсем ниже плинтуса как относительную оплату, так и социальный статус инженеров и программистов.
Имеет ли предложенный принцип стимулирования научных работников шанс выдержать испытание временем и остаться стабильным хотя бы на 3–5 лет? Вряд ли. Попытки исправления обеих вышеназванных несправедливостей уже начались. В частности, вот цитата из интервью президента РАН: «Отвечая на вопрос, как изменить региональную и должностную диспропорцию в оценке труда ученых, Александр Сергеев предложил ввести в формулировку действующего или нового указа слова „научные сотрудники, руководители научных структур, подразделений и высококвалифицированный инженерно-технический персонал“». Тем самым стимулирование должно охватывать более широкую группу работников РАН, для которой чисто наукометрические критерии уже не работают. Впрочем, плохо работают они и для первоначальной группы «научных сотрудников». При реальном распределении денег тут же выскакивает проблема, изначально воспринимаемая как чисто техническая, — проблема нормировки. Все публикации, очевидно, разные — по импакт-фактору, по количеству соавторов, по области науки. Требуется приведение к общему знаменателю — умножение или деление количества статей на соответствующие коэффициенты. Очевидно, есть области, где ученый вполне может опубликовать 10–20 статей в год, и области, где даже активно работающие лидеры публикуют одну статью в 2–3 года. Это тоже должно быть учтено. Часто бывает так, что один ученый уже получил финансовую поддержку в виде гранта, а другой на аналогичное исследование денег не получил. Как деньги на стимулирующие надбавки, так и гранты РФФИ, РНФ или КЦП по своей сути бюджетные деньги, выделяемые на науку. Должны ли эти деньги учитываться, если во всех случаях основным критерием продуктивности станут лишь публикации? И далеко не праздный вопрос: что попадает в оценку — продукция за год, за три года, за пять лет? Должно ли это время быть одинаковым для статьи и монографии? Попытки достичь какой-то конечной объективной «справедливости» путем нормировок, очевидно, безнадежны.
Борщевик Сосновского
Пытаясь прогнозировать мотивы и поведение тех, кто за счет финансирования оказывает внешнее воздействие на академических работников, мы вполне можем исходить из того, что им изначально не свойственна злокозненность, они тоже по-своему хотят справедливости, искренне стремятся к повышению «эффективности» российской науки как вверенного им объекта «культивирования».
Столкнувшись с криком «обделенных», в том числе и тех научных сотрудников, которые считают, что оценка исключительно по публикациям WoS неадекватна их реальной результативности, составители правил будут вынуждены бросаться из одной крайности в другую. От оценок по одному лишь критерию — числу публикаций WoS — управляющие наукой возвратятся к хорошо знакомому по практике подведения итогов соцсоревнований длинному списку показателей и соответствующих им коэффициентов, которые в итоге требуется все перемножить и сложить. Добавится многое — и выполнение заданий и экспертиз по просьбе директивных органов, и обучение студентов и аспирантов, и отстаивание российских интересов, и популяризация науки… Это сведет на нет те три позитивных последствия введения стимулирующих надбавок, о которых говорилось вначале.
Но есть и иная причина, которая вынудит чиновников свернуть принцип стимулирования научных сотрудников на основе наукометрических показателей. Это мутации, вызванные такими воздействиями. В живой природе, как только какой-то внешний показатель, например величина зоба или окраска и размер хвоста, становятся значимым фактором отбора, мы получаем широчайший спектр разнообразных уродцев и специализаций. Того же надо ожидать и в научном сообществе.
К чему это приводит в конечном итоге? Вот один из примеров.
В середине XX века от советских ученых потребовали вырастить кормовую культуру, дающую максимальное количество силоса на гектар земли. И чтобы она была устойчива и к засухе, и к морозу, и к болезням, и к вредителям, и к конкуренции со стороны других видов. Ученые справились. Они нашли подходящее дикое растение на Кавказе и адаптировали к широкомасштабному культивированию в умеренных климатических зонах. Растение называлось Heracléum sosnówskyi (борщевик Сосновского). Теперь же это ужас всех заброшенных полей и буераков, несущий реальную угрозу жизни столкнувшимся с ним людям (во всяком случае детям).
Как только перспектива «борщевика» в Академии станет очевидной, придется тормозить гонку количественных показателей.
Своя история
Но что же делать, если рулить хочется, а как рулить — непонятно? Где та основа, которая может содействовать расцвету российской науки, да и не только ее? Что могут предложить те, кто считает наукометрию агрессивной и вредной лженаукой, оценки которой не соответствуют реальной истории науки, кто полагает, что нет никаких убедительных корреляций реального вклада в науку и числа публикаций даже с учетом их рейтинга? Может быть, просто предоставить «биоценозу» возможность развиваться по естественным имманентным правилам? Или же «культивирование» неизбежно?
Очевидно, что обсуждение не должно ограничиваться лишь «банальными» зарплатами и премиями. Не менее остро стоят проблемы собственности, в первую очередь на научные инструменты, возможность вкладываться в расширение материальной базы и сохранять права на этот вклад. Даже такая «мелочь», как отмена сгорания бюджетных денег при переходе через новый год при наличии каких-то гарантий их закрепления за научным коллективом, может совершенно изменить тактику расходования средств с учетом стратегических целей.
Эволюционные проблемы всегда состоят именно в том, что следуют за тем, кто определяет утилитарность. И вот тут возникает вопрос: в какой степени мы, находящиеся внутри научного сообщества, сами хотим его имманентной эволюции? Хотим ли мы считать свой институт или Академию в целом отдельно эволюционирующим субъектом? Или мы полагаем, что принципы отбора внутри академического сообщества могут быть переданы внешним группам?
Если мы готовы передать управление эволюцией научного сообщества «руке кормящей», то почему бы не согласиться на отбор по критерию большого вымени и высокой яйценоскости? Если же мы хотим, чтобы у нашего сообщества была своя субъектность и своя эволюционная история, то хорошо бы противостоять низведению этого субъекта в объекты.
Среди множества определений понятия «вид» одно из наиболее популярных такое: «Вид — это то, что составляющие его особи считают видом». Если мы перестанем считать себя частью российского академического сообщества как отдельного вида, то на эволюционных перспективах Российской академии наук можно ставить крест.
Владимир Ольшанский,
докт. физ.-мат. наук, ст. науч. сотр. Института проблем экологии
и эволюции РАН, член оргкомитета первой конференции научных
работников АН СССР (1991)