Евгений Лысенко: «Надо развивать институт репутаций в науке»
Алексей Оскольский: «Субъектом управления должен выступать не институт, а рабочая группа»
Опрос Бориса Штерна в «Фейсбуке»: Прекрасная Россия будущего, или Как нам обустроить науку по уму
Если бы директором был я… Год назад мы уже публиковали материалы на эту тему [1]. Вы спросите, а имеют ли смысл подобные рассуждения здесь и сейчас? Ведь, казалось бы, никто из рассуждающих на эту тему не директор и допущен к принятию решений не будет. И даже не будет выслушан в том недоступном и непонятном месте, где принимаются решения. Там у них другие интересы и другие критерии. Зачем сотрясать воздух?
Но мы все-таки предлагаем высказаться. Цель — определить некий приблизительный консенсус, точку зрения наибольшего числа наиболее авторитетных и квалифицированных людей о том, как сделать в России науку по уму. Полного консенсуса в этом вопросе не будет никогда — возможно, появится нечто вроде партий, и это правильно. Пусть каждая опирается на свой консенсус и конкурирует. Смысл в этом не то чтобы есть — он может возникнуть, причем внезапно. Когда в 1991 году появился смысл во множестве мнений, действий, программ, то их толком и не было. Ни по части политики, ни по части экономики, ни по части науки с образованием. В тот момент, когда надо было действовать, в рядах «общественно активных» научных работников наступило своеобразное оцепенение: «Ну вот, вроде наша взяла, а что дальше?» Ну и получилось то, что получилось. Смысл может возникнуть внезапно, поскольку бессмыслица и абсурд в стране со сравнительно развитой и не столь уж малочисленной прослойкой имеет некий предел существования. Мы не знаем, когда Система упрется в этот предел и станет ли это избавлением или катастрофой.
Но чем более обстоятельно мы будем планировать будущее и готовиться к резкому повороту, тем выше вероятность первого и ниже — второго.
Когда грянет час Х, первое слово будет за политиками, юристами, экономистами. Там нужны свои программы, которые не по нашей части. Наша область ответственности — наука и образование. В смысле срочности относительно часа Х это область второго приоритета, но в дальней стратегии —первого. Поэтому мы и затеваем полемику на тему, обозначенную в заголовке.
Таких дискуссий было много, в основном малоэффективных, но все-таки что-то давших. Поэтому возобновлять дискуссию приходится не с чистого листа. В качестве затравки можно рекомендовать цитированную выше прошлогоднюю публикацию.
Приглашаем к дискуссии, предупреждая, что модерация будет жесткой и на страницы ТрВ попадут лишь наиболее конструктивные и ясно изложенные точки зрения. Степень конструктивности и ясности определяем мы; кто с этим не согласен — организуйте свою дискуссию. Не принимаются заявления типа «всё безнадежно», «всё равно не дадут» или «дайте больше денег и руки прочь» и т. п.
Читатель наверняка задастся вопросом: кто адресат этой дискуссии? Их на самом деле два. Первый — мы сами. Второй — политики. Пусть берут на вооружение, используют в своих программах, в ответах на вопросы, в агитации за себя. Это и будет значить, что идеи начинают работать.
Кто-то может спросить: зачем заводить эту дискуссию сейчас, когда не видно ни малейшего просвета? А просто потому, что готовь телегу зимой.
Борис Штерн
1. Гельфанд М. С., Фейгельман М. В., Цирлина Г. А., Штерн Б. Е. «Если бы директором был я…» // ТрВ-Наука, № 239 от 10 октября 2017 года.
«Надо развивать институт репутаций в науке» ↑
Октябрьские тезисы Бориса Штерна просты: нам нужно сообщество, у которого будет консенсус относительно того, что делать. А для достижения консенсуса нужна дискуссия о том, что и как нужно делать. Что ж, «если бы директором был я», то в сфере науки я бы задумался вот о чем.
На первое место я бы поставил оценку нашей исследовательской работы по ее итоговому смыслу. Здесь есть несколько пластов смысла. Во-первых, молодых людей я учу различать значение слов «делал» и «сделал». Ибо мерило нашей работы — это не количество потраченных реактивов, часов, проведенных на рабочем месте, или опубликованных рукописей — это всё категория «делал».
«Сделал» — это когда ты в чем-то разобрался, доказал или серьезно аргументировал. Ответил на поставленный вопрос — сделал. Ответил на промежуточный вопрос, необходимый для ответа на большой вопрос, — сделал. Получил большой набор данных — делал. Мне кажется, что многие перестали это различать: что-то делал, что-то опубликовал — вот и хорошо. Это задает рамки современной уравниловки, в условиях которой любая тщательность ведет к проигрышу. Ибо все делают хорошие работы, а тщательные делают их меньше.
Во-вторых, оценка смысла не может быть определена из формальных показателей. Нужны живые люди, эксперты, которые прочтут, подумают и скажут, «что такое хорошо, а что такое плохо». И при всех оценках — работы ли исследователя/группы/лаборатории/института за отчетный период, при конкурсном отборе заявок на грант, премию, вакансию и т. д. — стараться максимально уходить от формальных, «объективных» оценок к экспертным, субъективным. Делать экспертные оценки сложнее и дороже. Значит, надо их делать реже, скажем, раз в 3–5 лет. Один человек субъективен, потому надо сравнивать мнение нескольких экспертов.
В-третьих, надо развивать институт репутаций в науке. Назвался экспертом — будь честен и компетентен, иначе утратишь репутацию. Утративший же репутацию не может рассматриваться в качестве эксперта, несмотря на любые формальные показатели. Этому очень способствует общение между учеными. Этому очень способствует открытость всех формальных решений и рецензий. Везде, где только можно. Напротив, кулуарность, скрытность способствуют деградации экспертизы, превращению ее в элемент произвола. И конечно, нужно использовать большой опыт и наработки проекта «Корпус экспертов».
В-четвертых, предостерегу от оценки научной работы по ее популярности у массовой аудитории. Я вижу возможность того, что наукометрическая оценка будет заменена на оценку популяризационную, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Сами по себе популяризация и наукометрия — вещи полезные.
Указую на ассамблеях и в присутствии господам сенаторам
говорить токмо словами, а не по писанному,
дабы дурь каждого всем видна была.
Из указа Петра I
Экспертиза тяготеет к толковости и осмысленности, когда многие понимают о многих. Тогда эксперту требуется определенное мужество и тщательность в аргументации, чтобы дать отрицательный отзыв на работу признанного специалиста, или сильно поддержать человека, в сообществе неизвестного. Условия же разобщенности способствуют профанации. Мы ничего не знаем о том, что делают ближайшие соседи. Чей-то проект поддержали/зарубили — это заслуженно или нет? «У нас без дела не…» Мне попал проект «соседа» на экспертизу, а я тут tabula rasa. Ну, попытаюсь быстренько что-то сообразить. Пониманию работ коллег способствует личное общение. Вместе чайку попить, обсудить не остывшие еще провалы и достижения. Пойти на семинар, послушать его, рассказать им, пообсуждать, поспорить, пофантазировать вместе.
Наконец, конференции, выход в свет, показ чего-то отточенного, дискуссии о серьезном. Вот тут и выявляется, кто чего стоит. Кто как продумывал свою работу, аргументацию. Кто способен сомневаться в своих выводах, а то и — страшно сказать! — в результатах. А кому подобные страхи неведомы. Кто исполнитель, кто неплохой придумщик, а кто творец и светоч.
Пустая трата времени, скажут мне. Работать надо. Деньги на конкурсах выигрывать. А для этого статьи публиковать. Числом поболее, в журналах Scopus и WoS. А вся эта пустая болтовня… Да-да, именно так всё в нашем институте. За 20 лет умерли все общеинститутские семинары, кроме молодежного. За последние пять лет — куча грантов РНФ, а я вовсе не знаю, какие именно смыслы «сделали» мои соседи, а они не знают, что сделали мы. Вот и выходит,
что не чиновники нас, а мы друг друга начинаем оценивать по формальным показателям. Деньги, гранты, соавторство в статьях в хороших (а лучше крутых) журналах, большие (административные) должности — значит, хороший исследователь! Другой вариант: перестают оценивать вовсе. Мы не ругаем их, они не ругают нас. Что ни сделал — всё хорошо, плохих работ не бывает. «Мы все друг друга любим».
В качестве экстремизма и провокации предложу закрывать любой НИИ, в котором нет ни одного действующего научного «взрослого» общеинститутского (или шире) семинара. Это не НИИ, а технопарк или бизнес-инкубатор. Под действующим предложу понимать такой семинар, который в год проходит не менее шести раз (очень трудно? ну хоть четыре) и у которого есть страница и архив в Интернете, куда выкладывается краткое описание (абстракт) темы доклада каждого отдельного семинара.
Шутки шутками, но надо начать обращать внимание на научную жизнь, общение и интеллектуальную среду внутри НИИ. И вспомнить наконец о семинарах! Почему не о конференциях? Семинары чаще. О конференциях сейчас уже вспомнили и поддерживают (что правильно). Наконец, на конференции часто ездят в целях туризма. Хорошо, если эта цель стоит на третьем месте, после науки и общения. Но мне видится, что у многих, если не у большинства, туризм — на первом месте.
Люди забыли или не знали, что от докладов, дискуссий, научного общения можно получать удовольствие. Да и доклады в массе своей такие, что интеллектуального удовольствия от них ожидать не приходится. Всё равно поддерживать конференции — правильно. Но давайте «любить с открытыми глазами» и стараться уменьшать их недостатки. И вспомним о более простом и дешевом инструменте — о семинарах. В конце концов, зачем мы пришли в науку, как не за радостью от своей работы и от общения? В офисах всё равно платят больше.
Хорошие люди ученые,
но денежный вопрос их испортил.
Для уменьшения пристрастности эксперта лучше, чтобы он был внешним. И уж тем более не связан с оцениваемыми отношениями начальник — подчиненный. Экспертами высшего уровня у нас подразумеваются члены РАН. Поэтому полезно сохранять РАН равноудаленной от всех НИИ (бывших рановских, вузовских, ведомственных). Это уменьшает конфликт интересов. Это разрывает вредную увязку бессменного членства в Академии с позицией управляющего наукой, который должен быть сменяем. Да, академики теперь не могут отдавать приказы и выдавать деньги. Они лишены возможности влиять через эти простые жесткие механизмы. Да, приспособившимся к поддержке конкретных членов РАН теперь труднее. Однако у академиков никто не отбирал право аргументации. Если аргументы будут убедительны — их услышат. А еще они могут подавать пример своим безупречным поведением в науке, служить моральными ориентирами. Так труднее. Но есть впечатление, что вновь избранный Президиум РАН начинает поворачиваться в эту сторону.
И азбучные истины. Надо усиливать связи между «чистой наукой» и университетским образованием. В таком симбиозе возникает свобода и разнообразие путей развития, что очень полезно для научного поиска. Непрозрачное отделение академических НИИ от университетов или, наоборот, их слияние воедино будет уменьшать свободу и вариативность. Топовые вузы сейчас испытывают соблазн простого решения: убрать всех квалифицированных внешних совместителей и формально отчитаться о повышении среднего уровня зарплаты. Очередной выбор между формальным и смысловым. Те, кто выберет форму, полагаю, в долгосрочной перспективе понесут тяжелые репутационные потери.
Наконец, будем помнить, что наука едина (интернациональна) и что есть локальные школы с их конкретными достоинствами и недостатками.
Евгений Лысенко,
канд. биол. наук, ст. науч. сотр. Института
физиологии растений им. К. А. Тимирязева РАН
«Субъектом управления должен выступать не институт, а рабочая группа» ↑
Если мы хотим представить себе, что станет с нынешней российской наукой в светлом будущем, когда оно вдруг возникнет, то ряд нынешних злободневных проблем следует вынести за рамки нашего взгляда: они забудутся гораздо быстрее, чем сейчас кажется. Говорить стоит о менее очевидных — стратегических вызовах. И надо быть готовыми к тому, что перемены, в целом позитивные для страны, могут создать серьезные трудности для науки в ней, по крайней мере на первых порах.
Так, наука в России — как и во многих других странах — возникла и развивается во многом благодаря имперским устремлениям государства. К настоящему времени, однако, российский империализм себя явно исчерпал. Несмотря на сохраняющиеся амбиции, нынешние усилия по поддержанию империи вступают в явное противоречие с перспективами развития страны, обрекая ее на социальную деградацию, сползание в архаику, самоизоляцию и бессмысленные конфликты с другими странами. Любые серьезные позитивные перемены возможны лишь при переформатировании нынешнего государства; сохранение его в форме империи не сулит стране ничего хорошего.
Сейчас никто не сможет сказать, какими способами осуществятся эти перемены и к каким политическим формам они приведут: возникнет ли на территории РФ реальная федерация, конфедерация, некий commonwealth или же несколько независимых государств. Ясно, однако, что их возникновение неизбежно будет сопровождаться децентрализацией, ослаблением «властной вертикали» и усилением роли регионов. Следовательно, судьба науки в данном конкретном городе будет меньше зависеть от федерального центра и больше — от властей и ресурсов региона.
Регионализация науки поначалу создаст немало проблем для ученых: очень многое будет зависеть от местной специфики (впрочем, вряд ли проблемы этим ограничатся…). Есть, однако, и хорошая новость: регионы, получившие больше самостоятельности, наверняка захотят заявить о своем присутствии в большом мире, и фундаментальная наука может предоставить им прекрасные возможности для этого. Так что ученые, работающие на достойном уровне и публикующиеся в международных журналах, скорее всего, будут востребованы при любых позитивных переменах.
В подобной перспективе вряд ли имеет смысл думать сейчас о конкретных формах организации науки и ее финансирования: в разных регионах они наверняка будут разными. Мне кажется важным, однако, как можно скорее избавиться от взгляда на исследовательский институт как на своего рода завод по производству знаний, в котором ученые работают как наемные рабочие по заданиям, спущенным свыше. Это представление, унаследованное от советских времен, слабо связано с реальностью; тем не менее на нем строятся принципы государственного управления наукой. Именно институт выступает тем субъектом управления, который получает финансирование и отвечает за результаты исследований.
В действительности же научное знание производят не институты, а отдельные ученые или небольшие рабочие группы. Что важнее, сами ученые и управляют этим процессом. Любое исследование — это, по сути, предпринимательский проект, основанный на личной инициативе, за успех и риски которого полностью отвечает его инициатор или координатор. Весь путь от замысла исследования до публикации результатов требует постоянной работы по организации и управлению проектом, на которую по факту и тратится бóльшая часть рабочего времени ученых. Фактически ученый всегда выступает как менеджер своего исследования, и никакие профессиональные управленцы не могут его заменить в этом качестве.
Формальное положение научного сотрудника исследовательского института дает ему возможность ставить эксперименты или участвовать в конференциях, но не позволяет нормально заниматься организацией подобной работы. У него очень ограничены возможности для найма и увольнения сотрудников, а также расходования средств. Он сильно зависит от доброй воли администрации института, с которой должен согласовывать многие свои действия. Хорошо, если администрация адекватная, но так бывает не везде… Ну а над своей администрацией возвышается откровенно бесполезная иерархия академических и/или министерских управленцев, съедающая значительную часть финансирования, выделяемого на науку.
Конечно, положение спасают исследовательские гранты: именно они позволяют ученым профессионально выживать в столь некомфортной среде. Хорошо, что сейчас широко заговорили о том, что науку делают именно ученые и рабочие группы и именно их надо поддерживать. Осталось только осознать, что работа ученого — это еще и работа менеджера, и хотя бы не мешать ему в этом деле. Пока до этого далеко. Свидетельство тому — КПНИ с массой управленцев, без которых ученые спокойно могут обойтись. Ну и тот вопиющий факт, что завлабы — то есть сами координаторы исследований — формально даже не признаются научными работниками…
Итак, нужно стремиться к тому, чтобы управление наукой больше напоминало управление малым и средним предпринимательством, нежели управление заводами. Субъектом управления должен выступать не институт, а рабочая группа, возглавляемая состоявшимся ученым. В распоряжение и под ответственность таких ученых и должна выделяться значительная часть средств из научного бюджета.
Роль же института должна быть подобна бизнес-центру: он призван поддерживать и развивать инфраструктуру, необходимую ученым, возможно — выступать координатором крупных проектов, но при этом не вмешиваться в управление текущими исследованиями ученых. Собственно, тут не нужно изобретать велосипед: именно так устроено управление наукой в развитых и не очень развитых странах (вроде ЮАР, где я сейчас работаю).
Алексей Оскольский,
докт. биол. наук, вед. науч. сотр. Ботанического института им. В. Л. Комарова (РАН),
старший преподаватель кафедры ботаники и биотехнологии растений Университета Йоханнесбурга (ЮАР)
Прекрасная Россия будущего, или Как нам обустроить науку по уму ↑
Главный редактор ТрВ-Наука Борис Штерн в «Фейсбуке» затеял опрос, посвященный будущему науки и образования в нашей стране, в случае если существующая система власти вдруг изменится. Публикуем некоторые из поступивших откликов.
Алексей Крушельницкий, биолог:
Во-первых, система не рухнет. Система как-то наверняка трансформируется, но не рухнет, потому что дело совсем не в Путине и кучке его приближенных. В 1991-м мы все радовались — система рухнула! А ни фига она не рухнула. Она просто переродилась и осталась, по сути, такой же. Во-вторых, все рецепты улучшения — что в науке с образованием, что в любой другой сфере — упираются в старый анекдот: тут не кровати переставлять надо, а девочек менять. И проблема именно в этом. Пока новые девочки не появятся (а откуда они появятся?), кровати переставлять просто бессмысленно.
Анна Шубкина:
Изменить Устав РАН, исключая пункт о выдвижении администраторов, — точнее, откатить (в компьютерном смысле) до принятия этого пункта. Разумеется, убрать из большой Академии представителей аграрной науки и медиков. Прекратить гонку за числом публикаций. Разделить фундаментальное и прикладное. Собственно, это всё означает откат к нормативке 1980-1990-х. Провести налоговые льготы для перечисляющих на фундаментальную.
Даниил Наумов, биолог:
Прекратить практику, когда люди сами себе, своим соавторам и своим подчиненным начисляют гранты. Снять конфликт интересов.
Фёдор Кузнецов:
Вернуть легальную деятельность международных научных и образовательных фондов. Отменить закон об иноагентах. 2. Перевести науку в университеты. Финансирование университетов — от чего угодно: эндаумент, спорт, инновационное предпринимательство, реклама, аренда, благотворительные фонды, включая научные, бюджет, наконец. 3. Ликвидировать 90% секретных статей бюджета (они существуют исключительно для разворовывания), бывшие секретные статьи развернуть на финансирование образования и фундаментальной науки. 4. Вернуть самоуправление РАН и университетов.
Алексей Куприянов, социолог и историк науки:
То, что я писал, было направлено скорее на экспресс-коррекцию нынешней ситуации, а не на постройку чего-то принципиально нового на ровном месте. Возможно, нужна несколько бóльшая детализация, но кратко изложил тут.
Андрей Калиничев, химфизик:
«Я тебе один умный вещь скажу, но только ты не обижайся…» (с)
Когда система рухнет (а она таки рухнет, совершенно согласен), то в этот момент (и в течение довольно продолжительного времени после) никому не будет никакого дела ни до образования, ни до науки. Они не будут даже третьестепенными проблемами в глазах общества. Речь будет идти об элементарном физическом выживании (а иначе — не рухнет). Образование (школьное) останется каким-то приоритетом, в меньшей степени — высшее. Но не наука. Наука — это роскошь устойчиво-благополучного общества, а не только что рухнувшего.
Но это всё преамбула, а реально единственный и главный, на мой взгляд, рецепт возрождения научно-образовательного сообщества, да и вообще российского общества во всех его стратах — это максимальное снятие любых препон к самоорганизации и максимальное поощрение самоорганизации. Это всё в какой-то мере уже было в 1990-е, кое-что осталось от того опыта, как и в 1990-е оказался полезным подобный опыт оттепели 1950–1960-х.
Сергей Шишкин, нейробиолог:
По науке у меня давно есть всего одно соображение, и оно применимо при любой власти (хотя, конечно, нужна реальная заинтересованность власти): руководство страны должно создать условия для работы в науке, лучше всего — превосходящие все или большинство стран. Такие, чтобы если бы кто-то хотел максимально реализовать свой потенциал, он ехал бы именно в Россию. Ну и параллельно нужны также наилучшие условия для коммерциализации тех результатов исследований, которые могут быть эффективно коммерциализированы.
Надо понять, что именно это — главное, поскольку хорошие ученые всегда сами заинтересованы в реализации своего интереса, а из плохих никакой KPI и эффективный контракт ничего не выжмут. Именно интерес является единственным настоящим драйвером, а всякие KPI только приводят к замене науки имитацией и очковтирательством.
Валерий Кувакин, философ:
Есть вещи очевидные: убрать из школьных программ предметы религиозного содержания, усилить требования к научности преподаваемых дисциплин, поставить заслон очевидным образцам лженауки и паранормальных верований. Во-вторых, ввести в школьные и вузовские программы дисциплины «критическое мышление и современная лженаука», «основы этики и светского гуманизма». (Если РФ — светское государство, а гуманизм — это то, что отвергнуть трудно, то эта дисциплина будет вполне легитимной в школе и вузе.)
Александр Шень, математик:
Ну, если вдруг — есть опыт 1990-х, соросовские олимпиады и гранты: минимум отчетности, международная оценка, финансирование небольших групп. Ничего более сложного всё равно не выйдет…
Мария Молина, лингвист, преподаватель:
Я бы думала о хорошей начальной и средней школе. Есть неплохие образовательные проекты — надо фиксировать опыт, отмечать плохое и хорошее. Через 10 лет пригодится, когда возьмем Зимний.
Анита Соболева:
Надо вводить реальный федерализм в образовании. Тогда будет конкуренция методик, программ, школ, вузов. Можно будет опробовать разные модели. Должен быть только общий единый состав понятий, которыми школьники должны овладеть к концу средней школы (мой шеф профессор Рождественский в конце 1990-х составлял такой словарь-тезаурус «Круг знаний» — с ведущими профессорами разных факультетов МГУ). Всё остальное — методики, распределение по годам, учебники — должно выбираться субъектами Федерации и школами. Там, где вводится единый учебник, образования не будет.
Юлия Галямина, лингвист, муниципальный депутат:
Давайте мы это будем не в ФБ обсуждать, а начнем серию семинаров.
Алексей Кондрашов, эволюционный биолог:
Дело хорошее. Конечно, нужна не дискуссия в ФБ, а какой-то более спокойный способ обсуждения. Начал бы с серии статей в ТрВ. Я бы назвал вопрос так: «Как сделать науку в России по уму?» — и не завязывал его на вероятную перезагрузку власти. Перезагрузка, может, будет, может, нет — а думать всегда полезно.
Полностью обсуждение см. facebook.com/boris.stern.7/posts/1923206897799859
Редакция ТрВ-Наука будет рада узнать о вашем мнении по обсуждаемым выше вопросам