(См. Александр Морозов, «Последнее пристанище произвола», ТрВ-Наука № 183, 14 июля 2015 года, c. 2, “Образование”)
Данное «послание общественности» (почти точно такой же текст А. Морозов направил в Департамент образования г. Москвы) имеет два аспекта.
Первый. Проблемы с контрольно-измерительными материалами (КИМ) и критериями проверки ЕГЭ (особенно по гуманитарным дисциплинам) существуют — кто бы сомневался! — и с этим надо разбираться, а те и другие — совершенствовать, насколько это возможно (сделать их абсолютно прозрачными и однозначными, полагаю, просто невозможно, а потому я — в отличие от г-на Морозова — являюсь принципиальным противником ЕГЭ по гуманитарному профилю: как ни бейся, а формализовать их не удастся, если не свести к простой проверки памяти детей). Однако вопрос о качестве КИМов и критериев, а также качестве проверки работ экспертами А. Морозов сводит к вопросу о субъективных впечатлениях от того, довольны ли процедурой апелляции неудовлетворенные экзаменующиеся. Это, конечно, важный вопрос, но проблема, удалось ли экспертам объяснить, в чем состояла ошибка ребенка, недовольного своей оценкой, и смог ли (и захотел ли) школьник понять это, безусловно, должна занимать подчиненное, хотя и немаловажное, место в проблемах организации и проведения ЕГЭ. Пока же, как и в прошлом году, обсуждается не то, как ребенок написал ЕГЭ и как была проверена его работа, а то, что — в передаче ребенка или его родителя — якобы сказал тот или иной член предметной комиссии на апелляции.
Второй. Конкретные факты, когда оценка работы ребенка была злонамеренно занижена.
В прошлом году Морозов уже пытался заявить о якобы неадекватной оценке работы «одной девочки». Тогда, правда, лексика г-на Морозова была несколько иной: «твари» и «суки» (извините!) были не самыми жесткими эпитетами, которыми он награждал уважаемых и очень внимательных к ребятам учительниц, которые имели несчастье оказаться в числе экспертов. Процесс апелляции предавался со слов самой «пострадавшей» девочки (как в нынешнем письме — со слов папы, «профессионального историка»). При этом факты и формулировки бесцеремонно передергивались и искажались. Прочитав этот пост, мне позвонил один учитель — человек весьма профессиональный и принципиальный, — который спросил, что за безобразия творятся в возглавляемой мною предметной комиссии. Я тогда спросил: почему Морозов ссылается на рассказ девочки (которая вполне могла не понять или не совсем точно понять экспертов — в конце концов, девочка была в стрессовом состоянии и к тому же должна была как-то оправдать себя и в глазах родителей, и в своих собственных глазах), а не вывесит на всеобщее обозрение несправедливо оцененную работу? и почему девочка не подала заявление на конфликтную комиссию, которая поставила бы на место и меня, и экспертов-«вредителей»? Тогда этот учитель и его друг сами проверили работу девочки. Их оценки сошлись один в один с оценкой предметной комиссии. После этого Морозов начал писать, что вина экспертов состояла не в том, что они занизили оценку, а в том, что они неверно объяснили девочке ее ошибки (опять-таки опираясь на ее собственные слова).
В этом году избрана новая тактика: зайти с «принципиальных» позиций (хотя суть претензий всё та же: заниженная оценка конкретной работы «девочки Тани»). При этом, правда, логика то и дело подводит «борца за справедливость»: по его собственным словам, большое количество удовлетворенных апелляций в прошлые годы (и это он оценивает как чрезвычайно позитивное явление) было связано с тем, что плохо составлены КИМы и критерии (подобное он как сторонник ЕГЭ должен оценивать негативно); в этом же году, по его собственным словам (и тут я с ним полностью согласен) и те, и другие прописаны гораздо лучше (это я рассматриваю как явное достижение), что привело (возможно, хотя официальной статистики пока нет — это, как он пишет, «по ощущению») к снижению удовлетворенных апелляций (что представляется А. Морозовым злонамеренностью членов предметной комиссии, поскольку те теперь руководствуются гораздо более четкими формальными критериями; по моим данным, процент удовлетворенных апелляций уже несколько лет практически не меняется). Но как мне представлялось, это и было основной задачей ЕГЭ: поставить всех детей в равные условия. Морозов, видимо, с этим не согласен.
Департамент же образования якобы требовал от экспертов не удовлетворять апелляции (т. е. хотел как можно хуже представить результаты своей собственной деятельности?) и чуть ли не дополнительно оплачивал экспертам неудовлетворенные апелляции. Этих упреков в статье нет, но в своих блогах и постах Морозов не стесняется.
Кстати, до сих пор Департамент образования г. Москвы не получил — кроме письма Морозова и «подписантов» — ни одной жалобы детей и их родителей на проведение проверки и апелляций ЕГЭ по истории. На конфликтную комиссию пришло всего пять человек (из почти 9000 работ, которые были написаны в этом году), одна претензия была удовлетворена (добавили один балл мальчику). Количество третьих проверок (когда оценки первых двух экспертов разошлись) составило около 22%.
Как и в прошлом году, конкретные «неточности» (т. е. ошибки в датах, формулировках и т. п.), к которым «придираются» эксперты (по действующим критериям при наличии фактических ошибок выставляется 0 баллов), подаются в искаженном виде.
Начну с того, что задания, вызвавшие наибольшее количество противоречий, связаны с историческими портретами: ребенок должен был назвать даты жизни (деятельности) выбранного им исторического лица, назвать два направления его деятельности, дать им общую характеристику (подкрепив ее не менее чем двумя конкретными фактами) и указать результаты деятельности по каждому из направлений. Простой перечень фактов не засчитывался1.
Остановлюсь на конкретных «примерах», приводимых в статье:
- Не знаю, как Вам, но мне представляется, что упоминание только строительства двух храмов в Киеве и в Новгороде (как и поставления митрополита без согласования с Константинопольским патриархом) вряд ли можно считать фактами, подкрепляющими тезис о том, что Ярослав занимался укреплением православия (кстати, без характеристики этого направления).
- Да и династические браки вряд ли можно назвать «направлением деятельности»; к тому же это была обычная практика всех правителей того времени.
- Еще один заход: «Очень часто эксперты требуют от детей какой-то фантастической детализации. Мало просто написать, что при Ярославе Мудром была составлена первая часть свода законов „Русская правда“ — „Правда Ярослава“, надо было перечислить ее основные положения. На резонный вопрос выпускника: „Что, ВСЕ?“ — последовал туманный ответ: „Ну, хотя бы половину…“».
То есть в качестве направления деятельности ребенок назвал конкретный факт: создание Ярославом «Русской Правды». Ему было дано разъяснение, что это конкретный факт, связанный с неким, не названным и не охарактеризованным школьником, направлением. Чтобы понять, что это за направление, надо знать хотя бы некоторые нормы (скажем, ограничение кровной мести), зафиксированные в «Правде».
- То же относится и к характеристике деятельности Владимира Мономаха: «Сколько раз дети рассказывали, что в спорных случаях, когда эксперты уже не знают, что возражать, является профессор и, придавливая своим авторитетом, приводит самые странные и казуистические аргументы. „У вас не названы результаты деятельности (Владимира Мономаха)“. — „Но у нас назван «Устав Владимира Мономаха», это же результат осмысленной деятельности, целенаправленно созданный документ, законодательный памятник“. „Это не может быть результатом. У нас ведь какая замечательная конституция была — а результат?!“ (страшно подумать, какая конституция имелась ввиду)».
Не спорю, создание законодательного акта — результат осмысленной деятельности. Но это — не направление деятельности (которое ребенок не назвал и не охарактеризовал), а конкретный факт, связанный с ним. Это и не результат деятельности в этом направлении, а, скажем так, инструмент, с помощью которого Владимир Мономах пытался добиться какой-то цели (снижение социальной напряженности в Киеве в 1113 году).
- «Или: „Я обладаю некоторыми сведениями, согласно которым в «Повести временных лет» данное событие (битва 1036 года) характеризуется как лишь одно из сражений с печенегами, пусть и выигранное Ярославом. Но разгромом (как в ответе ученика) это назвать нельзя, так как окончательно они были вытеснены позднее половцами“ (а между тем в „Повести…“, которую ребенок читал, сказано прямо: „И побежали печенеги врассыпную и не знали, куда бежать, одни, убегая, тонули в Сетомли, иные же в других реках, и так гибли, а остаток их бегает где-то и до сего дня“)». Это написано со слов ребенка, но написано у него в ответе иное: «В 1036 году Ярослав окончательно разгромил печенегов». Очевидно, А. Морозов читал «Повесть временных лет», но ему бы не мешало знать, что победа Ярослава лишь на несколько лет обезопасила южные рубежи Киева, а затем печенеги продолжили набеги в союзе с другими кочевниками.
Ряд «неточностей», к которым «придирались» эксперты, являются прямыми ошибками выпускников:
- «Мало было написать, что одним из отличий политики Павла I в сравнении с политикой Екатерины II было урезание привилегий дворянства, что выразилось, в частности, в отмене „Жалованной грамоты“, — надо было перечислить, что именно содержала „Грамота“ и, соответственно, было отменено. Прямо как в анекдоте про экзаменатора, требующего назвать всех 300 спартанцев поименно!»
Однако Павел I отменял вовсе не «Жалованную грамоту» как таковую, а лишь некоторые ее положения (губернские дворянские собрания, личные обращения дворян к императору, запрет на телесные наказания дворян). Их-то и должен был назвать ребенок.
- Что же касается утверждения, что «что реформа 1861 года была [проведена. — Так в оригинале ответа] в интересах крестьян», то, во-первых, А. Морозов ссылается на апелляцию двухлетней давности, а во-вторых, крестьяне (значительная часть которых осталась в результате практически без средств к существованию) этого, видимо, не поняли, как не поняли и современники, и исследователи, характеризовавшие эту реформу как грабительскую (явно не по отношению к помещикам), писавшие о ее половинчатости, ущербности и несправедливости, и что именно нерешенность «крестьянского вопроса» в итоге приведет к революциям.
Наконец, часто ни дети, ни «профессиональные историки», их сопровождавшие, не понимали, что ответ просто неадекватен (о «придирках» такого рода в данной статье речь не идет, но Морозов широко обсуждает это в своих постах в Интернете). Так, например, он «проезжается» по попыткам объяснить «профессиональному историку» (со слов самого «историка»), что ответ на вопрос: «Какие общественно-политические проблемы поднимали художники-передвижники?» не может быть сформулирован следующим образом: «Социальные проблемы», — поскольку это тавтология. Этот момент, упомянутый на странице А. Морозова в «Фейсбуке», был исключен из текста статьи, видимо, по причине того, что читателям удалось объяснить автору, в чем состоит принципиальная разница между социальными и сословными противоречиями, которой он, судя по всему, не понимал, как не понимал и его информатор — «профессиональный историк».
Вообще, интересно следить за тем, как меняются отдельные положения и оценки Морозова в зависимости от того, для кого и что он пишет и что ему объясняют его читатели. Но это — другая тема.
Кстати, Морозову предложили встретиться с организаторами ЕГЭ и членами предметной комиссии, но он написал, что на это сейчас нет времени. Поэтому встречу перенесли на конец августа. До нее, полагаю, смысла в публичном обсуждении данной статьи нет.
Игорь Данилевский,
докт. ист. наук, зав. кафедрой истории идей и методологии исторической науки факультета истории Высшей школы экономики
1 Подробный перечень требований к ответам и условия выставления оценок довольно подробно изложены в методичке И. А. Артасова, которая вывешена в свободном доступе в Интернете.