Проанализировать советские истоки постсоветской лженауки было бы не только поучительно, но и жизненно важно для осознания многих наших нынешних проблем. Однако, боюсь, подобный труд немногим по плечу. Нужно собрать и системно изучить огромную библиографию. Нужно исследовать происхождение и дрейф различных лженаучных понятий, да еще и на фоне изменений в самой науке. Нужно иметь спектр возможных объяснительных гипотез, которые затем проверять на массиве фактов. Для выполнения такого исследования требуются и погруженность в саму тему, и безукоризненная научная корректность, и колоссальная работоспособность. Только тогда результаты будут иметь научное значение, а не станут еще одним основанным на мнении сомнительным аргументом в околонаучных политических прениях.
На решение этой непростой задачи претендует статья Ильи Кукулина «Периодика для ИТР: советские научно-популярные журналы и моделирование интересов позднесоветской научно-технической интеллигенции», опубликованная в журнале «Новое литературное обозрение» № 145 (3/2017). Внимание к ней привлекло обширное интервью с автором, появившееся 29 сентября в интернет-издании «Индикатор» под заголовком «Неизбежность странного мира: почему New Age и оккультизм очаровали советскую интеллигенцию». Однако при обсуждении этих публикаций в «Фейсбуке» к ним отнеслись довольно критично. Что же можно сказать об этой попытке?
1. Несмотря на большую библиографию, оригинальную работу нельзя назвать научным исследованием (как ее преподносит «Индикатор»), т. е. это не гуманитарная научная статья, а наукообразное публицистическое эссе, основанное на мнении и избирательном рассмотрении фактов.
а) Гуманитарное исследование обязано собрать все относящиеся к теме работы оригинальные публикации и все значимые их интерпретации без исключений (см. хрестоматийный текст Умберто Эко «Как написать дипломную работу»). В данном случае мы видим лишь выборочный анализ отдельных изданий, публикаций и мнений.
б) Все материалы, используемые в гуманитарном исследовании, должны подвергаться источниковедческому анализу. В данной статье на него нет даже намека.
в) Любой выдвигаемый тезис должен подвергаться критике, т. е. автору следует самому поставить его под сомнение и показать что тезис выдерживает все разумные критические атаки. Автор же с первых строк признается что целенаправленно подбирает факты в подтверждение своей гипотезы: «Выскажу предварительную рабочую гипотезу — дальнейший текст, как я надеюсь, поможет ее обосновать и уточнить». То есть задача критики гипотезы не ставится, альтернативные гипотезы не рассматриваются, как и факты, которые мешают обосновать гипотезу.
2. Содержание работы не соответствует выводам, на которые автор претендует (особенно в интервью).
Автор заявляет о раскрытии особой роли научно-популярных журналов в подготовке советских ИТР к принятию эзотерических идей и в интервью говорит почти исключительно о популяризации науки. Между тем его статья посвящена по сути только научной фантастике причем публикуемой как в научно-популярных журналах так и отчасти в других форматах (в книгах и толстых литературных журналах). То есть анализируется судьба литературного жанра (к этому анализу особых претензий нет) но вывод почему-то делается о роли научной популяризации и соответствующих журналах.
При этом в научно-популярных журналах фантастика, как правило, играла роль небольшой побочной рубрики. Например, в «Науке и жизни» на нее обычно отводилось 2–5 страниц (лишь в отдельных случаях больше). «Вокруг света» и вовсе не баловал фантастикой. Например, в архиве за 1965 год — лишь два рассказа Саймака и по одному Кларка и Азимова. В начале 1980-х фантастика была через номер в виде рассказа на одну-две страницы.
Вообще, в СССР был дефицит научно-фантастической литературы как по тиражам, так и по ассортименту. Союз писателей и учителя литературы не жаловали ее, считая «низким жанром». Поэтому ее было трудно достать. В библиотеках надо было вставать в очередь. Скромная доза фантастики в научно-популярных журналах действительно поддерживала тиражи, но главным их содержанием были обычные научно-популярные и познавательные статьи. Делать вывод о роли научно-популярных журналов на основе вспомогательной (по сути, маркетинговой) рубрики — просто неадекватно.
3. Характер советской журнальной фантастики не соответствует заявляемому в статье и интервью.
Как в статье, так и в интервью навязчиво повторяется, что именно посредством журнальной фантастики читателям-итээровцам в головы вкладывались идеи некой социально-политической программы, включавшей нью-эйдж (в смысле верований в паранормальное), чтобы избавить от рефлексии сталинского прошлого. И это преподносится как едва ли не важнейшая функция научно-популярных журналов.
Загляните в библиографию фантастики «Науки и жизни» (ссылка уже приведена). Где там нью-эйдж? У Кларка? Азимова? Рассела? Янга? Гарднера? Откуда вообще эта мысль? Из-за того, что отдельные фантасты задумывались о палеоконтакте? На тот момент это даже не было еще псевдонаукой. Как и многие парапсихологические гипотезы. Это сейчас можно уверенно говорить, что они проверены и не подтвердились. А тогда возможность психотронного воздействия или телепатии, хотя и казалась сомнительной, но, тем не менее, всерьез проверялась экспериментаторами. То, что фантасты иногда использовали эти идеи, делает их пропагандистами нью-эйдж не более, чем сверхсветовые звездолеты «Стартрека».
Бо́льшая часть научной фантастики, публиковавшейся в СССР, относилась к категории, обозначаемой сегодня словом “hard”. Эта «твердая» фантастика пыталась рационалистически экстраполировать социальные и технические реалии в предположении, что сделаны определенные научные открытия. Остальная фантастика по большей части была юмористической или играла на парадоксах. А такого жанра, как фэнтези, в Советском Союзе фактически просто не было (Толкиен впервые появился на русском в 1983 году).
4. Обоснование центрального тезиса носит спекулятивный характер.
Сам автор пишет, что та социально-политическая программа, ради которой якобы были реформированы и работали советские научно-популярные журналы, «насколько мне известно, не была эксплицитно выражена, так как не была разработана одним человеком, но стала результатом взаимодействия нескольких идеологических программ, подобно химической эмульсии». И добавляет: «…это была неартикулированная концепция послесталинской модернизации советского общества, адресованная советским ИТР, хотя, по-видимому, разные группы по-разному „считывали“ и интерпретировали отдельные ее элементы».
Итак, нам говорится, что у программы не было ни автора, ни явной формулировки. Она не состояла из каких-то артикулированных идей. И всеми считывалась по-разному. Еще раз: нет автора, нет формулировки, нет идеи и нет общего восприятия. То есть этой программы просто нет. Точнее, она есть лишь в воображении автора статьи, который ее впервые сфантазировал и эксплицитно выразил, обосновав своим избирательным подходом к историческим фактам.
5. В статье полно ошибок и домыслов.
Довольно типичный пример — анахронизм. В обоснование лженаучного нью-эйджевого тренда приводится следующее суждение: «В 1976–1979 годах заместителем Захарченко по „Технике — молодежи“ был писатель-фантаст Владимир Щербаков (1938–2004)… Щербаков публиковал не только романы, но и многочисленные псевдонаучные книги о тождестве древних славян, этрусков, первоначального населения Палестины и дошумерских автохтонов Двуречья».
Открываем «Википедию» и читаем о Щербакове: «В конце 1980-х отошел от фантастики, увлекшись изучением загадок прошлого, в том числе Атлантиды и этрусков. Выпустил ряд документальных книг, в которых пишет о тайнах и загадках исчезнувших цивилизаций».
То есть псевдонаучный тренд возник у Щербакова уже после работы в ТМ. Первым его произведением в этом направлении называют сценарий фильма про биополе «Невидимая жизнь леса», снятого в Киеве в 1984 году. Но раз в 1980-х человек увлекся лженаукой, почему бы не предположить, что и в 1970-х он проводил в жизнь скрытую программу?!
Это не единственный такой пример в статье, когда некое программное влияние определенных персонажей на советских ИТР обосновывается позднейшими проявлениями этих персонажей в постсоветскую эпоху. Или даже просто контактами с людьми, которые потом так проявились. Как говорится, за отсутствием прямых доказательств выезжаем на косвенных. И дважды косвенных. Если же без шуток, то тут неслабо пахнет конспирологией.
6. В целом же всё это просто подводит базу для очередной атаки на доброкачественный сциентизм в поддержку религии. Это прямым текстом говорится в интервью.
а) Начинается с утверждения, что авторы, борющиеся с лженаукой (которую автор почему-то называет ”New Age”), объявляются «парадоксальным образом» ее проповедниками. Потому что им приходится о ней говорить. Видимо, бороться с вредными учениями надо было по-советски — обличая неназываемое. Или просто молча следить, как чепуха прорастает в сознании людей.
б) Дальше разговор переходит на «идеи радикального атеизма, который сам по себе имеет почти религиозный смысл». Это старый мем: «Атеисты веруют в то, что Бога нет». И затем следует упрек в адрес «плеяды ярких авторов, которые пишут научно-популярные книги» и «проповедуют» (опять это слово) западных авторов, «например, Ричарда Докинза». То есть с помощью чисто словесных манипуляций популяризация науки и рационализма преподносится не как просвещение, а как проповедь, причем чего-то чужеземного.
в) Одновременно делается реверанс в сторону религии. Оказывается, иррационализм некоторых священников — это просто плохое богословие. А значит, есть еще хорошее, которое, конечно, исключительно рациональное. Оно-то как раз и противопоставляется плеяде популяризаторов. Эти «новые просветители» (засчитываем попытку создать жупел по модели «новых атеистов»), наследуя традиции советских научно-популярных журналов, «парадоксально» пропагандируют нью-эйдж и открыто — «радикальный атеизм», чтобы не каяться в преступлениях сталинизма и не выступать против нынешнего режима. Получается, что из-за тех, плохих (иррациональных) богословов эти плохие новые просветители «выглядят защитниками рационализма „для всех“, для верующих и неверующих». А ведь не должны они так выглядеть. Рационализм для верующих и неверующих — он же разный.
7. Ну и вишенкой на торте — про гомеопатию: «У меня целый ряд знакомых считает, что гомеопатия — лженаука. Я так не считаю». Собственно говоря, эта фраза исчерпывающе характеризует отношения автора с наукой и с нью-эйдж, который он стал здесь открыто и совершенно непарадоксально защищать. Причем на этом не останавливается и добавляет: «…для меня странно, что торжественное изгнание гомеопатии из храма науки случилось на фоне общего торжества иррационализма. Гомеопатия — политически одно из самых невинных движений в России в том смысле, что она минимально связана с нашим политическим истеблишментом».
То есть, смотрите, просветителям предлагается при выборе объекта критики ориентироваться вовсе не на научные «заслуги», а на политические мотивы. Оказывается, надо критиковать не тех, кто дурачит людей, а тех, кто связан с политическим истеблишментом! Возникает резонный вопрос: если автор упрекает популяризаторов в недостаточной политизации, не значит ли это, что в собственной его работе политические мотивы доминируют над научными? Очень ведь на то похоже.
В порядке просвещения: торжественное изгнание гомеопатии из храма науки происходило неоднократно с самого ее появления и по сей день. Но, как говорится, ты их в дверь — они в окно. Так что ритуал очищения надо проводить регулярно.
* * *
В обсуждаемом эссе есть, безусловно, и верные мысли. Например, указание на анклавный характер советской науки или на эскапистский интерес к научпопу. Но, например, ничего не сказано о том, как советская цензура, державшая лженауку в узде, привела к накоплению скрытого спроса на нее. Не сказано, как эпоха гласности, подорвав доверие ко всему официальному, пошатнула и доверие к науке, которая тоже рассматривалась как «официальная», поскольку относительно щедро финансировалась дискредитировавшей себя властью. Не сказано и о том, как официально-принудительный атеизм породил реактивный гипертрофированный спрос на мистическое самого разного пошиба — от православия до нью-эйдж. Наконец, ничего не сказано о том, что для ряда ученых научное диссидентство было в советское время эрзацем диссидентства политического, и это на полутонах поддерживалось властью: образно говоря, Бехтерева была предпочтительнее Сахарова.
Жаль, что работа, претендующая на анализ очень важной темы, фактически оказалась (вкупе с интервью) идеологически мотивированным памфлетом, безосновательно ставящим под сомнение цели популяризации науки и борьбы с лженаукой. Впрочем, это сейчас в тренде.
Александр Сергеев,
научный журналист, член Комиссии по борьбе
с лженаукой и фальсификацией научных
исследований при Президиуме РАН