В подмосковной Ивантеевке попалась на глаза вывеска: «„Кнопа“ — товары для детей». Среди заведений, связанных с детьми, «Кнопы» и «Крохи» встречаются частенько: магазины детской одежды, частные садики, детские парикмахерские, всяческие развивающие центры… Кнопа, понятно, намекает на переносное значение слова кнопка — маленькое существо, ребенок, — а еще демонстрирует необычный тип создания новых слов. Для этого типа существует специальный термин — обратная деривация. При этом новое слово образуется с помощью не добавления суффикса, а его «отбавления». «Дырка от суффикса» тоже способна выразить многое. Как мы видим, кнопа в нейминге вполне успешно стимулирует нужные владельцам заведений реакции: растроганность, умиление, заботливость…
Чем короче, тем солиднее…
Самый известный пример обратной деривации — ик в слове зонтик, заимствованном из голландского zonnedek (навес от солнца на корабле). В русском языке -ek превратилось в -ик, потом было принято за уменьшительный суффикс, как в словах столик, шарфик, а потом в результате его «отвинчивания» получилось зонт.
Неважно, что такого слова, в отличие от стол и шарф, раньше не было; теперь им можно обозначить зонтик необычно большой — или самый обычный, но чуть более солидно: например, в номенклатуре товаров — «зонт мужской».
Во втором случае получается пара, подобная парам редис — редиска или сельдь — селедка: одно слово более официальное, иногда совсем чуть-чуть. И неважно, что редис — подлинный родитель исходно уменьшительного, но ставшего более частым и привычным редиска, а зонт — лжеродитель, обратный дериват.
Правда, таких чистых случаев, когда за аффикс ошибочно принималась часть корня, мало. Вот фляга, как и зонт, получилось путем «отвинчивания» -к от фляжка, по образцу бумага — бумажка, но -к здесь всё же настоящий суффикс: с его помощью было приспособлено к русскому языку немецкое flasche. Та же роль у -к во многочисленных ранних и поздних заимствованиях: рюмка, кружка, килька, сосиска (не вдаваясь в подробности — адаптированные французское saucisse, средневерхненемецкое krus, голландское roemer, эстонское kilu), вплоть до современного флешка.
Фляга, то есть фляжка с «отвинченным -к», как в случае с зонтом, стало обозначать или большой предмет — или тот же самый, но более солидно. Большой — это, например, такая сорокалитровая алюминиевая емкость с крышкой для перевозки молока. Солидно — это как бы в ряду сельдь, картофель, редис, ель. Употребляя эти слова вместо елки, селедки, картошки, вытеснивших их в большинстве ситуаций, мы переходим на формальный, например профессиональный, язык. Завязываем лингвистический галстук.
Правда, в новейшей истории одно из таких «солидных слов без -к» попало мимо цели и даже породило целый лингвистический скандал: пресловутая сосуля из речи Валентины Матвиенко в бытность ее губернатором Санкт-Петербурга. Кстати, занятный случай. Сосуля — «обратный дериват Шрёдингера»; трудно сказать, что это — «развинченная» ли заново сосулька или застрявшее в речи питерских коммунальщиков архаичное слово.
Активная общественность решила, что «Матвиена» соорудила нелепый канцеляризм, вместо того чтобы бороться с сосульками-убийцами. Посыпались иронические подражания, в которых фигурировали снежины, остановы и проч. Но слово сосуля, безусловно, реально существовало. Путешественник XVIII века Иван Лепёхин так описывал пещеру со сталактитами: «…иные представляли большие сосули…» Сосуля — подлинный родитель сосульки. Но в данном случае вместо придания речи важности она придала ей комичность.
…А иногда, наоборот, мимимишнее
Формально слово сделано так же, как и фляга, — отдиранием –к. Но результат прямо противоположный: исходное слово, и без того экспрессивное (потому что метафора), стало еще более выразительным. Здесь «дырка от суффикса» — усилитель эмоционального заряда.
И это не уникальный случай. Собачники активно используют слово щен. Любители птиц и улиток спорадически выражают захлестывающую нежность с помощью ласковых словечек птен и улита. Примеры из Сети не оставляют сомнений в чувствах их авторов. «Теперь щен при встрече с другими собаками по-кошачьи машет лапой. Смешно — не могу». «Меня лапы в основном умиляют, всё время такие большие у щенов, как ботиночки». «Любой щен — это мимими, а щенок алабая — это мимими втройне». «Вчера птен залетел в кастрюльку с варившимся там супчиком. Мы его сразу же отмыли. Птен кушает, пьет воду, ходит, летает».
Ну и, конечно, все дружно вспоминают, что Владимир Маяковский часто подписывался в любовных письмах к Лиле Брик «твой Щен». В чем можно увидеть одновременно и беззащитность брутального «горлана, главаря» перед своим «пожаром сердца», и каламбурную отсылку к французскому chien — пес. Щен, птен, улита тоже не совсем чистые случаи. Вытесненное, подобно сосуле, улита сохранилось в поговорке «Улита едет, когда-то будет». Слова щен в обозримой истории русского языка не было, эта конкретная «кнопа» в древнерусском называлась щеня — как дитя, теля и проч. Но, конечно, щен — настоящий корень, ср. ощениться, а -ок — настоящий суффикс. Не буду грузить историей образования слова птенец, но и в этом случае обратная деривация не случайна и опирается на языковое чутье носителей.
Щенок около башни Эйфеля.
и он пьет только нарзан
и даже моется нарзаном.
Родители, лжеродители — неважно
Правда, степень чистоты происхождения «дырки от суффикса» здесь вновь не играет роли. Уже упоминалось еще одно популярное в нейминге детских магазинов слово — кроха, в том же переносном значении «ребенок, маленькое существо». Конечно, это не обратный дериват, а подлинный родитель слова крошка. Похожая ситуация у слов дворняга, малец, лягуха, вытесненных или оттесненных словами дворняжка, мальчик, лягушка, некогда уменьшительными, но уже давно ставшими обычной нейтральной лексикой.
Во всех этих случаях «родители» — более редкие, но при этом не более официальные, а, наоборот, более экспрессивные. «И правда же, лягухи забавные на обложке и взгляд выразительный что у одной, что у другой». Кажется, что лягуха всегда было специальным шутливо исковерканным вариантом названия лягушки, но, согласно Этимологическому словарю славянских языков, изначально это создание действительно носило имя *lęguxa, связанное с *lęga — бедро. Сравните с ляжка и лягать.
В «настоящих родителях», потесненных производными подчас совсем недавно, отсутствие суффикса тоже ощущается как некое отступление от нормы. И поэтому способно наделиться значением, стать языковым знаком. Рождение знака буквально из ничего — это ли не чудо?
* * *
И всё-таки как получается, что один и тот же прием выполняет столь разные функции? Если присмотреться, всё зависит от семантики слова, а в конечном счете — от потребностей говорящего. Кнопа, кроха, дворняга, щен… Объекты тут — типичные «няши», требующие всё новых обозначений с различными оттенками ласкательной и шутливой экспрессии. С этой целью в разговорной стихии, благоволящей к экспрессии, и нанизывается суффикс на суффикс и используются метафоры — всё идет в дело, как видим, вплоть до обратной деривации и бесхозных «вытесненных родителей».
Разные «хозяйственно-бытовые объекты» — другое дело. По разным причинам среди их обозначений оказалось множество слов с настоящими или мнимыми уменьшительными суффиксами. И в официальных ситуациях эти безобидные кусочки слов порой кажутся лишними, несолидными. А вообще говоря, в языке многозначность любых единиц — норма. Как видим, распространяемая и на «нулевые единицы».
Ирина Фуфаева,
науч. сотр. Института лингвистики РГГУ