Верный друг нашей редакции — математик Анатолий Моисеевич Вершик — к юбилейному номеру газеты подготовил мартовские тезисы об ответственности ученых за судьбу страны.
Настоящих ученых немного.
Всё вы врете, что век их настал,
Посчитайте, кто гордо и строго
Власти трудную правду сказал.
(почти из Окуджавы)
Категория людей, называемых немного смешно звучащим по-русски словом «ученые», очень размыта: нет общепринятого, всеми признаваемого определения этой категории. Тем не менее можно попытаться говорить о ней, как если бы такое понятие существовало, — те же ученые иногда легко судят о плохо определенных понятиях.
Я неоднократно в интервью говорил, что эта категория — ученых — в современном, демократическом (или даже не совсем демократическом) обществе должна по отношению к государственной власти играть роль оппонента, то есть быть такой, каким бывает хороший научный оппонент при защите проектов, диссертаций, в дискуссиях и т. д., а именно быть объективным, квалифицированным, строгим и, главное, независимым, т. е. не подверженным влиянию заинтересованных сторон критиком. Для такой критики у этой категории людей есть достаточные знания, опыт и умение сформулировать суждения. Без оппонентов и строгой критики не может быть успешных проектов. Конечно, у этих оппонентов нет власти и их можно не слушать. Но опыт показывает, что чаще всего критики правы, и через некоторое время это станет ясно всем выжившим. А над теми, кто их не слушал, все выжившие будут громко смеяться.
Не знаю, какая еще важная страта в обществе (политики, художественная и гуманитарная интеллигенция, религиозные круги и т. д.) более подходит на эту роль, чем ученые-специалисты. В прошлом на эту роль претендовали в основном политики и идеологи, но, по моему глубокому убеждению, время политических партий ушло, что замечательно иллюстрируется картиной, которую можно видеть в современных как демократических, так и не очень странах.
Власть, конечно, не хочет иметь никаких оппонентов, ей приятнее выдавать за контакты с обществом фальшивые пресс-конференции, предвыборные митинги с толпой избирателей и т. д., т. е. что-то совсем непохожее на серьезный критический анализ ее работы.
Демократическая власть серьезных оппонентов не любит и боится, но понимает, что совсем без них сейчас нельзя. Там ученых — охотников профессионально и квалифицированно высказываться о различных действиях властей — не так много, но это объясняется еще и тем, что те, кто попадает в коридоры власти, как правило, не пользуются особым уважением интеллектуалов, да и жизнь не требует от этих интеллектуалов, чтобы они очень пристально следили за тем, что происходит, и чтобы они вовремя поправляли ошибки власти.
А уж что касается не совсем демократических стран, то тут ученых, желающих объяснить власти, что она в чем-то не совсем права, очень мало, во-первых, потому что власть уверена, что ее оппоненты — пятая колонна и враги, и поэтому всякой острой критике или, не дай бог, публичным разоблачениям она противопоставляет автозаки, штрафы, лишение свободы, вытеснение из страны, а то и уничтожение. А широкая народная масса, которая сама критиковать власть еще не очень умеет, особенно если нет прямых поводов, не очень-то печалится, что критиков мало: «Если не власть, то кто?» — и — «Не каким-то ученым судить о действиях власти».
Но всё же даже в весьма недемократическом СССР среди ученых находились отдельные люди, посмевшие открыто и громко сказать о своем несогласии с действиями властей. Их было так мало, что сейчас каждый знает их имена и фамилии, то есть, одно ФИО — Андрей Дмитриевич Сахаров. Тогда в огромной Академии наук СССР, которая считалась штабом ученых, в его споре с властью большинство академиков стало на сторону власти и осудило его в открытом письме Академии. Только немногие, самые смелые, сказались тогда больными или уехали из Москвы на время сбора подписей под письмом. Вскоре после этого Андрей Дмитриевич был выслан в Горький за то, что осудил советское вторжение в Афганистан. Число его соратников можно было перечесть по пальцам.
В нашем гораздо более демократическом, чем тогда, обществе таких людей стало еще меньше, т. е. почти никого. Ни одного ученого не выслали за осуждение войны в Сирии. Потому что ни один ученый эту войну громко не осудил.
Вот несколько примеров тем, о которых стоит ученым поспорить.
Много ли высказалось ученых-историков, изучающих политику XX века и несомненно знающих знаменитую Историческую справку Совинформбюро 1949 года «Фальсификаторы истории», в которой были изложены взгляды И. В. Сталина на пакт Молотова — Риббентропа, в отличие от Н. Чемберлена и В. М. Молотова «не запятнавшего себя прямым общением с А. Гитлером»? Разве точка зрения на пакт, высказанная в этой справке и повторенная недавно В. В. Путиным, не устарела?
Конечно, когда «большой ученый» занимался в 1950-е годы вопросами взаимоотношений марксизма и языкознания или экономическими проблемами социализма в СССР, никакому лингвисту или экономисту в голову не могло прийти полемизировать или оппонировать автору. Но сейчас, кажется, уже можно, и есть смысл о чем-то поспорить.
Много ли ученых, знатоков права, высказалось по поводу последних инициатив власти, взявшейся решать, позволяет ли Конституция РФ 1993 года одному и тому же человеку баллотироваться в президенты вплоть до 2037 года (года столетия очень важного постановления ЦК ВКП(б), которое разрешило убить несчетное число людей)? Ученый-политолог мог бы найти в политической истории разных стран примеры, указывающие, насколько опасно для власти с безразличием относиться к тому, раскрыты или не раскрыты громкие политические преступления и убийства и даже подозрения на них?
Специалисты-обществоведы, несомненно, могли бы красноречиво рассказать, как беспрерывная ложь и грубая пропаганда в массмедиа растлевают и отупляют простых людей и к чему в конце концов это приводит всё общество. Близкий пример — советская пропаганда от самого ее начала еще с 1920-х годов до самого ее конца в 1980-х, и вот уже опять.
Но особенно впечатляющим и развращающим примером для молодежи служит эмоциональное отрицание высшими чинами власти своей вины в известных преступлениях или многозначительное молчание по этим поводам. А ученые-международники — они что, не могут поспорить с властью о том, что на самом деле никто не угрожает России и не мечтает овладеть всею ею (Россией), ее нефтью, ее газом и всеми ее женщинами? И что поэтому не надо держать за пазухой камень с ядерной боеголовкой? И сохранять на посту одного и того же главнокомандующего, он же председатель главного кооператива?
Это пока всё про оппонентов-гуманитариев. Но для естественников, представителей технических наук, айтишников и других поводов для оппонирования власти более чем достаточно. Уже условия функционирования самой науки (тема, наиболее близкая ученым) дают массу поводов для язвительных комментариев действий властей.
Ну а по каким вопросам оппонировать физикам-теоретикам и математикам, которые сидят, по выражению журналистов, в своих башнях из слоновой кости и не принимают участия в людской суете? Пожалуй, им очень подойдет сфера прав человека, которую Сахаров считал самой важной, наверное, потому что был физиком. Его позиция по этому вопросу категорически расходилась с позицией советской власти, которая, конечно, физиком не была, но всегда с нетерпением ждала от физиков полезных ей результатов.
И сейчас несколько ученых занимаются правами человека и делают это на свой страх и риск. Но этого все-таки явно недостаточно. Например, математики никак не могут добиться освобождения Азата Мифтахова — способного аспиранта-математика, который сидит в заключении больше года, пока власть думает, по какой (ненаучной) статье его осудить.
Много еще тем, по которым ученым хорошо бы поспорить или, осторожно скажем, открыто оппонировать власти. Это ведь, кажется, разрешено делать «в рамках закона» и не выходя на улицу?
Анатолий Вершик