Как вы думаете, уважаемый читатель, сколько раз за всю историю США президент этой страны приглашал историков на беседу установочного, так сказать, характера? На такую беседу, где предлагал бы им «под запись» чеканные формулировки оценок политики власти в отношении, скажем, коренного населения (что-нибудь из серии «были ошибки, но были и достижения») или обоснований исторических прав США на оттяпанную по случаю у Мексики Калифорнию?
А вам на всякий случай дам справку: ни разу такого не было. И британский премьер-министр — тоже. А вот французский президент два раза встретился, причем оба раза это был Николя Саркози. В 2011 году он шокировал их за завтраком некоторыми откровениями из самой новейшей истории, а в 2012-м, в ходе торжеств, посвященных 600-летию со дня рождения Жанны д’Арк, провел короткую протокольную встречу; никаких особых новелл исторического свойства со стороны президента не последовало. В результате неблагодарные яйцеголовые выпустили книгу «История Франции глазами Николя Саркози. Критический словарь», в которой подвергли уничижительной критике как президентский уровень владения материалом, так и создаваемые из этого материала конструкции.
А всё почему? А всё потому, что в странах, где отсутствует государственная идеология, а историю искренне не считают «политикой, опрокинутой в прошлое», за попытку «подрихтовать» исторический дискурс (а зачем бы еще первому лицу государства встречаться с историками?) политика принято подвергать различным формам общественного воздействия в диапазоне от обструкции до высмеивания.
Наши президенты за последние пятнадцать лет встречались с данной целевой аудиторией неоднократно. И от встречи к встрече круг обсуждаемых вопросов заметно расширяли и пожелания формулировали всё увереннее.
5 ноября, на следующей день после всенародного праздника Единства, Согласия и Казанской Божьей матери, Владимир Путин пригласил молодых историков в Музей современной истории России. Там он в кратком выступлении задал соответствующее направление встрече, после чего она потекла в форме обмена мнениями. (Стенограмма на сайте Кремля здесь: [1].)
Ошибки и оговорки, обычные и по Фрейду
Наименее интересны в этом обмене ошибки и неточности. Их немало. Например, президент назвал введенную Ярославом Мудрым систему престолонаследия «запутанной», но сам запутал ее еще больше: «она заключалась в том, что престолонаследие переходило не просто к старшему по прямой линии, а это престолонаследие определялось двумя направлениями: старшему по прямой линии да еще и старшему по возрасту». Представить себе описанный вариант, согласитесь, непросто. На самом деле система была более логичной: сначала — одно поколение по старшинству, затем дети старшего брата — по старшинству, дети следующего брата — по старшинству, и т.д. Не нисходящая прямая, а своего рода лестница с пролетами, за что и была названа «лествицей». На европейском языке — сеньорат, успешно применявшийся ранее франкскими королями, в ту же эпоху — в Венгрии и позднее — в Великом княжестве Литовском. Дорогая же сердцу Владимира Владимировича система майората (престол — старшему сыну) в XI веке в Европе только начинает появляться, ни о каком «утвердился» и речи быть не может.
Еще одно категорическое утверждение президента, относящееся к эпохе Смуты, о том, что «во главе ополчения–то стоял этнический татарин», принадлежит к версиям, мягко говоря, маргинальным. Путин ее унаследовал, судя по всему, от председателя Совета муфтиев России Равиля Гай-нутдина, человека во многих отношениях достойнейшего, но в данном случае – как бы это мягко сказать? -небеспристрастного. Подавляющее же большинство серьезных исследователей ее не рассматривали и не рассматривают.
Достойна удивления убежденность Владимира Владимировича в том, что в Великую Отечественную фронтами и Генштабом руководили «военспецы, которые в Первую мировую воевали». Военспецами Первой мировой еще можно считать полковника царской армии Бориса Михайловича Шапошникова, который, правда, в Великую Отечественную Генштабом руководил недолго, и – с очень большой натяжкой – штабс-капитана Александра Михайловича Василевского, но вот какие «военспецы» из старшего унтера Буденного, унтера Жукова и рядового Тимошенко – Бог весть… И совсем уже нафталинным запахом веет от рассуждений о «единицах» Т-34 накануне 22 июня, хотя, конечно, и число 1066 складывается из единиц (столько танков было передано в войска к 22 июня 1941 года. См., например, Л.Н. Васильева и др. «Правда о танке Т-34», с. 135. – Ред.), равно как и о том, что их «нужны были тысячи»; оно конечно, если так ими распоряжаться, как в первые месяцы войны, то и тысяч не хватит…
К разряду исторических курьезов можно отнести фразу «Херсонес — это же что? Это Севастополь». Надо заметить, что эти два населенных пункта в истории не то что не являлись одним целым, но даже «не встречались»: первый обезлюдел не позднее середины XV века, второй начали строить в конце XVIII века. Примерно с тем же основанием жители деревушки Тире недалеко от турецкого Измира могут считать себя потомками троянцев.
Не может не вызвать оторопи у сведущего человека фраза про замалчивание западными историками Мюнхенского соглашения 1938 года («Мюнхенского сговора»), предопределившего печальную судьбу Чехословакии. Только за последние 20 лет в Великобритании, Германии, Франции и США вышло более 30 монографий, в той или иной степени посвященных Мюнхену, не говоря уже о регулярных радио- и телепередачах, выложенных в Сети документах и т.п.
Цифры потерь во Второй мировой войне, наверное, не обязательно знать наизусть, но только в том случае, если не называешь их публично. Великобритания потеряла от 450 тыс. человек, по советским оценкам; до 520 тыс. человек, по британским; а не озвученные президентом 350 тыс. (спишем 100 тыс. на широту русской души?).
Президентская историософия
Но самое интересное, разумеется, не исторические ляпы президента, которые могут иметь разную этиологию, а вполне сознательные концепции, составляющие, судя по всему, важную часть его исторического мышления.
Во-первых, это, конечно же, общее представление об исторической науке: «Мы видим, что предпринимаются попытки перекодировать общество во многих странах, в том числе и перекодировать общество нашей страны, а это не может быть не связано с попытками историю переписать, причесать ее под чьи–то геополитические интересы. А история — это наука, ее нельзя, если к ней серьезно относиться, невозможно переписать».
Здесь всё поставлено с ног на голову. Историю, если к ней серьезно относиться, как раз переписывать (в смысле — уточнять) не только можно, но и нужно, это нормальное состояние научного процесса (причем не только в истории: представьте себе шествие физиков и примкнувшей к ним неравнодушной общественности году эдак в 1910-м под лозунгами «Отстоим классическую механику!», «Эйнштейн, сколько тебе заплатили?» и «Руки прочь от эфирного ветра!»). А вот то, что переписывать, по мнению Путина, нельзя, как раз гораздо больше смахивает на пропаганду, что он не раз подтверждал во время встречи: «…Защита своих собственных взглядов и интересов должна быть основательной, талантливо исполненной, и содержание должно быть хорошее, и обертка должна быть яркой и производящей впечатление на умы» или «…Задача государства будет заключаться в том, чтобы помочь вам донести до общественности значимость ваших исследований; если сказать современным языком, шершавым языком плаката, который мы сейчас смотрели, — презентовать, отрекламировать. Будем стараться». Как бы ни оговаривался Владимир Владимирович, что исследователь должен быть объективен, по прочтении стенограммы встречи в очередной — даже не десятый! — раз становится ясно, что историк для него не пушкинский летописец Пимен, который в тишине кельи работает для потомков, а боец идеологического фронта из самого что ни на есть передового окопа. Позади — наши, впереди — враги. Кстати, собеседники Владимира Владимировича эту несложную мысль собой ярко олицетворяли.
Для президента совершенно очевидно, что на войне как на войне — и подходы к своим и чужим должны быть разные. Вот, например, о западных державах в Мюнхене: «…Соглашательство с агрессором в лице гитлеровской Германии явно вело к будущему крупному военному конфликту». А теперь об СССР в августе 39-го: «Советский Союз подписал договор о ненападении с Германией. Говорят: ах как плохо. А что же здесь плохого, если Советский Союз не хотел воевать? Чего же здесь плохого–то?» Вот Великобритания и Франция, не желая конфликтовать с Гитлером и предоставив ему свободу действий в Чехословакии, приближают войну, а мы, прямо разделив с ним Польшу и договорившись о разделе еще немалой части Европы, просто хотим мира. Неужели непонятно? Тем более что Советский Союз явился, судя по контексту, в этой ситуации еще и орудием некоей высшей справедливости: «Или, например, до сих пор спорят по поводу пакта Молотова-Риббентропа и обвиняют Советский Союз в том, что он разделил Польшу. А сама Польша что сделала, когда немцы вошли в Чехословакию? Забрала часть Чехословакии. Так она сама это сделала. А потом получила ответную шайбу, и то же самое произошло». Вряд ли кто-то из вменяемых историков сейчас станет утверждать, что Польша, прихватив в 1939-м Тешинскую область, поступила хорошо, но участие Советского Союза в разделе Польши это каким образом оправдывает? Представьте себе, что завтра немецкий историк разовьет эту мысль: «До сих пор обвиняют Германию в том, что она напала на СССР. А сами Советы что сделали, забрав в течение года половину Польши, кусок Финляндии, Прибалтику и Бессарабию? А потом получили ответную шайбу». Вы ведь представляете себе, что будет? Тексты заявлений нашего МИДа, Госдумы и лично президентского пресс-секретаря Пескова любой интересующийся может без труда скомпилировать из предыдущих документов, изданных по гораздо менее скандальным поводам.
Николай Бердяев в знаменитом сборнике «Вехи» писал: «Русский человек не очень ищет истины, он ищет правды, которую мыслит то религиозно, то социально, ищет спасения». Надо сказать, Владимир Путин в этом отношении не исключение. Мессианский смысл — та самая Правда в ущерб Истине — недавнего «покоренья Крыма», оказывается, состоял в том, что «именно в Крыму, в Херсонесе, крестился князь Владимир, а потом крестил Русь. Изначально первичная купель крещения России — там… Вы представляете, какая связь между духовным истоком и государственной составляющей, имея в виду борьбу за это место: и за Крым в целом, и за Севастополь, за Херсонес? По сути, русский народ много веков борется за то, чтобы твердой ногой встать у своей исторической духовной купели». Вот это, пожалуй, самый опасный в перспективе из поворотов сюжета данной встречи, и заключается он в том, что для обоснования действий государства сгодится абсолютно любой повод. Собственно, метода эта не нова, но за последние десятилетия цивилизованный мир как-то согласился, что она совершенно неприлична. Лично я бы особенно напрягся на месте Голландии: царь Петр, как известно, там учился строить корабли, а потом учил этому Россию…
О фонаре, который «светит нам в будущее»
В очередной раз мы убедились в крайней эклектичности исторических взглядов президента. С одной стороны, через абзац мы получаем приветы от академика Бориса Николаевича Пономарёва и возглавляемого им авторского коллектива неудобозабываемого труда «История КПСС». С другой стороны, нам машут рукой засекреченные лекторы и семинаристы курса «контрпропаганда» из Высшей школы КГБ и Краснознаменного института имени Андропова. Причудливым образом вплетаются в этот советский историко-пропагандистский ампир разрозненные мысли консерваторов в диапазоне от Ивана Ильина до отца Тихона Шевкунова. И гарниром — густой соус из политических теорий позапрошлого века: Realpolitik, имперской идеи и прочих штудий эпохи, когда батальоны были большими.
Черчилль говорил, что генералы всегда готовятся к прошедшей войне, подразумевая, что поправить их должны политики. А вот как быть с политиками, которые готовятся перепоказать нам прошлое?
1. http://kremlin.ru/transcripts/46951