В минувшем году во многих странах мира отмечалось 100-летие российской революции. Каким этот юбилей стал в нашей стране для ученых-историков, общества, государства? Этими вопросами задавались участники круглого стола «Размышляя над научными итогами „юбилейного“ года», состоявшегося 6 февраля 2018 года в международном «Мемориале» в Москве. Мероприятие прошло в рамках постоянно действующего семинара «Левые в России: история и общественная память» под руководством профессора кафедры истории Школы актуальных гуманитарных исследований ИОН РАНХиГС Константина Морозова. Этот научно-просветительский семинар — площадка для исследования и обсуждения сюжетов истории левого демократического движения в России.
По мнению Константина Морозова, несмотря на всю противоречивость ощущений от прошедшего юбилея, на то, что общество продемонстрировало разное отношение к революции, его мыслящая часть проявила довольно большой интерес к событию. Это фундамент, на котором будет строиться и дальнейшая исследовательская работа историков, считает ученый.
Кроме Константина Морозова в круглом столе приняли участие социолог Лев Гудков, а также историки Галина Зверева, Дмитрий Павлов, Александр Шубин, Рудольф Пихоя, Владислав Аксёнов, Андрей Васенёв, Михаил Соколов и другие.
— Как 100-летие революции восприняло общество? Что говорят об этом социологические опросы?
Лев Гудков, докт. филос. наук, директор Аналитического центра Юрия Левады, главный редактор журнала «Вестник общественного мнения»:
— По нашим данным, Петра I как символ вытесняет Сталин. Это существенный момент. Всё, что произошло в 1917 году, вытесняется и как бы дереализуется. Февральская революция рассматривается либо как прелюдия к Октябрьской, либо вообще как незначимое событие.
Мы задаем своим респондентам вопрос [1]: «Представьте себе, что Октябрьская революция происходит на ваших глазах. Что бы вы стали делать?» Активно поддержали бы большевиков в 1990 году примерно 23%, а сейчас — 12%. Кое в чем сотрудничали бы с большевиками в 1990 году 26% опрошенных, а сегодня — 16%. Боролись бы против большевиков в 1990 году 5%, сейчас — 8%. Постарались бы переждать, не принимали бы ничью сторону в 1990 году 12%, сегодня — 33%. Уехали бы за рубеж в 1990-м 7%, теперь — 14%.
Иначе говоря, основная масса готова либо свалить, либо отсидеться. Подобное отношение к революции как к непонятному процессу чрезвычайно характерно для сегодняшнего дня. И это означает, вместе с разрушением центральных опорных символов, мифологизацию прошлого. Именно такое представление и утверждается в массовом сознании. Но заодно разрушается и моральная оценка всего, что произошло. Наиболее частый ответ: «Я не в состоянии понять это, не знаю всей правды» — поэтому лучше перевернуть эту страницу и забыть.
Точно так же, как и фигура Ленина — он воспринимается либо как авантюрист, либо как человек, враждебный национальным интересам России, либо как тот, кто хотел всего хорошего, но ошибался в своих конструкциях. Поэтому о нем со временем никто, кроме историков, помнить не будет.
Такая несостоятельность осмысления прошлого характерна для современного квазиисторического сознания.
— Как юбилей революции отметило государство?
Галина Зверева, зав. кафедрой истории и теории культуры отделения социокультурных исследований РГГУ, профессор ВШЭ:
— Полагаю, что целью государственной юбилейной кампании было обозначить разрыв этого события с настоящим, оставить прошлое в прошлом. Это торжественные проводы, театрализованные медийные похороны революции.
Конечно, юбилейная программа была инициирована государственной властью, но власть формально дистанцировалась от ее проведения. Государство по тем или иным причинам воздерживается от официальных оценок. Поэтому в обществе сложилось такое впечатление: об Октябрьской революции говорится мало. Так ли это? Действительно, официальных празднований по случаю 100-летия революции не было, но все-таки в центре оказалась согласительно-примирительная интерпретация революции (или переворота). Оказывается, уже не так важно, как это называть. Важно, что это осталось далеко позади.
Сложность исторического понимания событий замещается желаемыми идеологическими объяснениями. Это особенно хорошо видно в пропагандистской риторике официальной публицистики и в популистской риторике публичных политиков. Свобода от консенсуса для тех и других означает заодно и свободу от ответственности за высказывания. Между тем в российском обществе как не было, так и нет единства в понимании и оценке Октябрьской революции.
— Чем эта дата была отмечена в историческом сообществе?
Дмитрий Павлов, докт. истор. наук, зам. директора Института российской истории РАН:
— Всего в нашей стране было проведено — в центре и других регионах — до 200 научных конференций, включая международные. Одна из них прошла на нашей площадке в октябре 2017 года [2]. На ней выступили 150 докладчиков из 23 стран. Сейчас мы готовим к изданию сборник материалов.
Мейнстримом в исследованиях стало расширительное толкование революции: сейчас большинство историков рассматривают события с 1917 по 1922 год как единый процесс. Его разделяют на этапы: февральский, октябрьский и Гражданскую войну. Надо сказать, что это мировой тренд.
Огромный вопрос — о степени внешних влияний на события всех этапов русской революции. Кстати, по поводу немецких денег. Этот эпизод отрицают некоторые историки, но аргументы приводятся несерьезные. С учетом опубликованных документов, в том числе немецких, можно говорить, что эти деньги были. Другое дело, это совершенно не означает, что большевики использовали финансовую поддержку в собственных целях.
Одна из любимых тем советской историографии — предпосылки революции в России. Анализ ситуации в экономике показывает, что по сравнению с другими странами — участницами войны — катастрофического обнищания населения не происходило. Тем не менее революция произошла именно в России. Следовательно, предпосылки надо искать в иной области, а именно в социально-политической. Так или иначе, все рассуждения на этот счет упираются в последствия войны: маргинализацию населения, изменение характера производственных отношений, которые были исковерканы войной, и целый ряд других обстоятельств. А сверхпричина — это неспособность царского правительства ответить на вызовы общества.
Еще меньшевики говорили, что основой большевизма является крестьянство, а лучше сказать — армия, причем армия не воюющая, а отступающая. И, в общем-то, последние исследования всё более склоняют историков к тому, что это справедливо.
— Какие выводы были сделаны из научных дискуссий вокруг 100-летия революции?
Александр Шубин, докт. ист. наук, руководитель центра Института всеобщей истории РАН:
— Первый урок этих дискуссий я назвал бы крахом конспирологии. Другой урок — трактовка революции как длительного, многолетнего процесса, признание масштаба явления. Это, конечно, не говорит о признании положительного или отрицательного характера явления.
Следующий урок: революция — это модернизационный процесс. Вместе с тем есть понимание ее как некого взрыва, бунта, который уничтожает модернизацию. На мой взгляд, данная схема не получила преобладания на конференциях, и мы воспринимаем революцию как модернизационный процесс, который, разумеется, чреват существенными разрушениями. Генеральский переворот, о котором говорят некоторые, никогда бы не произошел, если бы революция не началась снизу. Это, на мой взгляд, является установленным фактом.
Вера Васильева,
журналист, редактор проекта «„Свобода“ и „Мемориал“» радиостанции «Свобода»,
специально для ТрВ-Наука
1. www.levada.ru/2017/04/05/oktyabrskaya-revolyutsiya-2/