Блестящие основы критических исследований генов самого человека заложены в Медико-генетическом институте в Москве, привлекающем всё большее внимание и сотрудничество врачей. Отсутствие в мире подобных ему учреждений демонстрирует мощь социалистического строя в такой области теоретического исследования, которое может принести величайшую пользу человечеству, но в которой буржуазным ученым из-за присущей им ограниченности вследствие их предрассудков и индивидуалистических методов нет надежды добиться действительных успехов.
Герман Мёллер (1934), лауреат Нобелевской премии 1946 года
В 1924 году московский врач Владимир Филиппович Зеленин (1881–1968) основал в Москве Клинический институт функциональной диагностики и экспериментальной терапии (вскоре переименованный в Медико-биологический институт), а в конце 1928 года открыл в нем Кабинет наследственности и конституции человека. Идеи Н. К. Кольцова1 были положены в основу научной программы кабинета и включали изучение наследственности в локальных популяциях человека путем сбора данных о родословных семей и анализа медицинского статуса однояйцевых (монозиготных) и двуяйцевых (дизиготных) близнецов. Руководить кабинетом Зеленин пригласил врача Соломона Григорьевича Левита.
Первые научные результаты кабинета были изложены в опубликованном уже в 1929 году томе трудов. В предисловии Левит отметил важную роль новейших достижений в генетике (оценив особо работы американских ученых) и утверждал, что в новой постановке вопросов этиологии патологических форм советские ученые идут нога в ногу с мировой наукой. В 1930 году кабинет был переименован в Отделение генетики, и в нем серьезное внимание было обращено на изучение наследственных характеристик близнецов. Зеленин в том году попал в немилость властей, и Левита назначили директором всего института2. Он сфокусировал исследовательскую программу института полностью на проблемах генетики и исследовании наследственных болезней человека.
Но в судьбу института вмешались личные пристрастия Сталина. Возможно, первоначальным стимулом к этому послужила поддержка Левитом ведущего специалиста в диалектике А. М. Деборина. Сталину хотелось, чтобы лидер диалектиков публично объявил о сталинском руководстве этим течением в философии. Сначала Сталин включил Деборина в число кандидатов на избрание академиками АН СССР в 1929 году и продавил это решение. Затем попытался установить личные отношения с новым академиком. Он пригласил Деборина в свою ложу на представлении в Большом театре, угощал яблоками и предложил вступить в ряды большевистской партии (Деборин до революции 1917 года был меньшевиком). Через пару дней в «Правде» появилось объявление, что ЦК ВКП(б) приняло Деборина в члены ВКП(б) без испытательного срока. Однако диалектики отказались признавать Сталина лидером советской философии. Тогда против них с политическими обвинениями выступил сталинский подручный Е. Ярославский. На это выступление деборинцы ответили в мае 1930 года «Письмом десяти». Среди подписавших его был и Левит. Вскоре против всех подписантов была начата мощная политическая кампания во многих газетах сразу. Деборин, его ученики Я. Стэн и Н. Карев уже были в центре разворачивающегося действия против них (их по приказу Сталина вскоре расстреляли), но и вина Левита и других подписавших письмо в поддержку Деборина (среди них был генетик В. Агол) не была забыта. Левит, кроме того, допустил еще одну ошибку, когда подверг сомнению верность слов Сталина, произнесенных на конференции марксистов-аграрников в декабре 1929 года, согласно которым теория отстает от успехов и запросов практики.
Левит вместе с Аголом посчитали, что было бы благоразумно ретироваться с глаз долой, воспользовавшись приглашением американского Рокфеллеровского фонда, который брался оплатить их годичное пребывание в США для ознакомления с новыми методами исследований. Они надеялись, что за год шум уляжется и об их грехах подзабудут. В декабре 1930 года они выехали в США и направились в лабораторию Германа Джозефа Мёллера (1890–1967) — ученика Томаса Ханта Моргана, создателя хромосомной теории наследственности. С 1918 года Мёллер начал вести самостоятельные исследования возможностей искусственного вызывания мутаций генов внешними факторами (сначала повышенной температурой, а затем, вместе с Алтенбургом, — облучениями). В 1918, 1920, 1921 и 1926 годах он опубликовал результаты исследований, указывающих на роль точечных мутаций в эволюции, и первые данные об индукции мутаций рентгеновскими лучами.
Через год после возвращения из США в СССР, в начале 1932 года, Левит вернулся на должность директора института и восстановил медико-генетическое направление, уделив большое внимание привлечению к работе института врачей из разных клиник Москвы.
Исследовательская программа института в 1933 году была разветвленной и многообразной. Интерес к сравнению наследственных различий у близнецов уже был проявлен и за пределами СССР. Именно на примере близнецов разных возрастов, особенно пар, живших разобщенно, можно было понять роль наследуемых характеристик и признаков, на развитие которых повлияла среда обитания. Однако нигде в мире эта работа не проводилась столь систематично и в таких масштабах. В 1933 году в институте изучали почти 600 пар одно- и двуяйцевых близнецов; на следующий год их число достигло 800 пар; к весне 1937 года сотрудники исследовали уже более 1700 пар. Это была самая крупная исследовательская программа близнецов в мире, которых обследовали врачи всевозможных специальностей. Больным детям-близнецам оказывали необходимую медицинскую помощь, и при институте был создан специальный детский садик. В Московскую консерваторию по инициативе Левита приняли пять пар близнецов, и развитие их музыкальных талантов исследовали врачи и педагоги-музыканты. К 1933 году работа с близнецами позволила получить уникальные данные о наследуемых и средовых влияниях на умственное развитие, физиологию и патологию признаков в детстве и в зрелом возрасте. Математики Н. С. Четвериков и М. В. Игнатьев в содружестве с врачом С. Н. Ардашниковым развили методы количественных исследований и применили математическую статистику к анализу близнецов. Этот подход был особенно важен для понимания и интерпретации тех случаев, когда размах колебаний измерений был особенно велик, а также для случаев, когда надо было вычленить из полученных данных влияние среды и значение генетической компоненты (Н. С. Четвериков был во второй половине 1930-х годов арестован по сфабрикованному чекистами обвинению во вредительстве; только спустя четверть века он смог выйти на свободу и опубликовал книгу, суммирующую полученные тогда в ИМГ результаты). О том, как мощно развивались исследования в институте, можно судить на примере еще одного яркого сотрудника Левита. Молодой выпускник МГУ В. П. Эфроимсон получил уникальные данные о темпе мутационного процесса у человека. Эту работу высоко оценил Мёллер, когда в 1934–1937 годах работал в Москве в Институте генетики АН СССР. Но на Эфроимсона поступил донос, он был арестован и обвинен в антисоветских разговорах по статье 57-1. Сразу после ареста Мёллер направил в судебные органы отзыв о важном значении для науки работ Эфроимсона, но к его словам никто не собирался прислушиваться: ученого осудили, отправили в сталинские лагеря на каторжные работы, а тремя годами позже английский генетик Холдейн, который не мог знать результаты и выводы Эфроимсона (они так и остались неопубликованными) обнародовал аналогичные результаты.
Приведенные примеры представляют лишь малую часть того, что делалось в этом уникальном научном учреждении, подобном которому в мире не было еще несколько десятилетий. То, что Левит (по сути молодой исследователь) сумел развить невероятно разветвленную и целенаправленную программу большого научного коллектива, программу, открывающую совершенно новую область в мировой науке — изучение наследственности человека и связи наследственности с болезнями человеческих организмов, — до сих пор представляется каким-то чудом. Ведь те научные задачи, над которыми начали всерьез работать в Советской России, даже не были поставлены в мире, а коллектив Левита уже глубоко продвигался вперед в их решении. Левит шел на полвека впереди мировой науки, и в этих словах нет и капли преувеличения.
Обсуждая будущие клинико-генетические направления исследований института Левит указывал на то что «(1) …исследования делаются… специалистами-клиницистами, которые работают в тесном контакте с теоретиками-генетиками; (2) эти исследования систематичны, что выражается, во-первых, в том, что болезнь за болезнью подвергается… детальному исследованию, и, во-вторых, в отказе от подбора казуистического (“интересного”) материала, составляющего львиную долю антропогенетических исследований и приводящего сплошь и рядом к неправильным выводам; (3) в каждом отдельном случае изучают не только ярко выраженные формы болезни, но и начальные, зачаточные ее формы, что способствует разработке проблем патогенеза, профилактики и терапии; (4) [проводят] систематическое обследование родственников пробандов, что подымает все подобное исследование на значительно большую высоту; (5) в эти исследования вовлечен большой, иногда максимально доступный (в Москве) клинический материал».
В 1934 году Кольцов, Левит и другие ученые провели в Киеве Всесоюзную конференцию по медицинской генетике, на которой были доложены основные научные результаты, полученные сотрудниками института. По завершении конференции было заявлено: «…Медицинская генетика имеет крупное значение для целого ряда как теоретических, так и практических медицинских проблем. Вопросы этиологии болезней, их патогенеза, вопросы биологии и патологии пола, конституции человека и др. невозможно ставить и решать на современном уровне науки без применения данных генетики и цитологии. Медицинская генетика приобретает всё большее значение в вопросах профилактики и терапии».
Левиту хотелось поднять уровень науки в целом в СССР, заинтересовать новыми отраслями знаний максимально большое число молодых пытливых умов. Поэтому он открыл двери института для стажировки огромного числа студентов со всей страны. Содержание программ этих курсов близко напоминает таковое для курсов, существующих в наши дни на медицинских факультетах американских университетов, и показывает, как широка была география охвата студенческой массы со всей страны. Я смог ознакомиться с этими записями благодаря тому, что дочь С. Г. Левита — Тиля Соломоновна Левит — передала мне в Москве перед своей эмиграцией из СССР в 1986 году бумаги, оставшиеся от ее отца, в которых в числе других были и эти отзывы. Я приведу лишь два из них: «Мы, студенты Горьковского университета — Дикман Р. С., Рощина Е. К., Гагарина В. Л. и Ершов П. А., — уезжая после полуторамесячной производственной практики в Вашем институте, желаем выразить Вам и всем Вашим сотрудникам искреннюю благодарность… Мы за время учебы в Университете проходим четвертую по счету практику и нигде… не получили столько знаний, сколько здесь»; «За время своего пребывания в Институте я получила массу ценнейших знаний… Каждый, побывавший в этом коллективе, получает не только знания, но и сам вырастает в смысле более высокого представления о своих обязанностях… невольно берешь [на себя] обязательство равняться на этот работающий с любовью, широким диапазоном коллектив. М. М. Думер — аспирант Укр. Института эксперим. медицины».
В институт приезжали также научные сотрудники, и снова не может не поражать то, из сколь различных уголков страны они ехали. Показательными были высказывания западных ученых, посетивших институт. Адольф Мейер, профессор Университета Джонса Хопкинса (город Балтимор, штат Мэриленд, США), отметил, что в институте осуществляется «чрезвычайно важная работа, превосходно спланированная и организованная». По мнению Перла Мошинского из отдела социальной биологии Лондонского университета, «институт производит очень большое впечатление. Его существование возможно только в Советской стране». Р. А. Горер из Института Лестера и отделения генетики животных Лондонского университета написал: «Я считаю, что работа этого института представляет первостепенную важность для медицины и биологии человека вообще», Харпер из Колумбийского университета (Нью-Йорк) отметил, что ИМГ — это «наиболее интересный институт из виденных мною до сих пор». Дубнов и Дубнова из Калифорнийского университета оставили такое заключение: «Коллективная разработка Вами жизненно важных фундаментальных проблем и интересные и революционные результаты, полученные Вами, производят глубокое впечатление». Р. А. Макфарлэнд из Колумбийского университета (Нью-Йорк) отметил кратко: «Прекрасная работа». Р. П. Уэллс из отделения зоологии Лондонского университетского колледжа написал: «На меня произвели большое впечатление работы этого института в смысле оригинальности проблематики и единой точки зрения в проведении исследований. Я убежден, что этим способом окажется возможным пролить новый свет на многие проблемы медицины и психологии, являющиеся темными в настоящее время».
Весной 1935 года институту присвоили имя Максима Горького (и он стал называться «Научно-исследовательский медико-генетический институт им. Максима Горького»). Это рассматривалось как некая награда, так как писатель в это время часто встречался со Сталиным и обсуждал с ним создание мощного медицинского центра — Института экспериментальной медицины. Однако проблемы медицинской генетики неожиданно стали нервно восприниматься большевистской печатью, и у Левита летом 1936 года начались первые неприятности. Он тогда публично высказался, что готов направить в партийные органы и в НКВД письма в защиту своего друга Н. А. Карева, который отказался признать Сталина выдающимся философом и немедленно был подвергнут партийным нападкам, а вскоре и арестован. Левит публично заявил, что Карев оклеветан недругами. Но главным недругом Карева был сам Сталин, и демарш Левита мог быть рассматриваем Сталиным как личный против него выпад. Отнюдь не случайно заведующий отделом науки Московского городского комитета ВКП(б) Эрнст Кольман объявил о проведении 13 ноября 1936 года в Доме ученых общемосковского собрания научных сотрудников для разоблачения, как было сказано, «жульничества фашистских и фашиствующих ученых» и «расистских фальсификаций в биологии». Кольман обвинил в этих грехах В. Г. Штефко (зав. отделом Центрального института туберкулеза), но главным объектом критики был избран Левит и руководимый им институт. Кольман назвал Левита агентом нацистской доктрины. Сделать такой выпад по своему желанию он не мог, как никто уже в стране не мог по собственному разумению начинать широкомасштабные политические акции. После Кольмана к трибуне вышел не имевший никакого отношения ни к евгенике, ни к генетике Трофим Лысенко, приглашенный кем-то (Сталиным? Кольманом?) на собрание московских ученых (в это время Лысенко был еще директором Одесского института). В унисон с Кольманом он патетически провозгласил правоту ламаркизма, назвал работы Медико-генетического института фашистскими и высказался против генетики. Принятой в то время в стране нормой поведения было смиренно соглашаться с критикой, исходящей от партийных руководителей, а Кольман был в Москве именно таким руководителем высшего звена. Однако Левит не стушевался и нашел в себе силы выступить и опровергнуть обвинения. Более того, он пошел в наступление и аргументированно показал некомпетентность заведующего отделом науки в разбираемых вопросах и необоснованность его критических выпадов. Заявления, что Левит — сторонник фашизма, были абсолютно беспочвенными, и, более того, советские ученые отлично помнили, что Левит еще в 1932 году подверг критике нацистскую биологию в известном сборнике, выпущенном в Москве большим тиражом. Его статью широко цитировали в советской прессе, рассматривая как одну из важных вех в борьбе против нацистских извращений в евгенике. Однако Кольман, делая вид, что не слышал возражений Левита, опубликовал в ноябрьском выпуске идеологического журнала ЦК ВКП(б) «Под знаменем марксизма» свое выступление в Доме ученых. Он обозвал генетиков самыми зловещими прозвищами. Одно название статьи «Черносотенный бред фашизма и наша медико-биологическая наука» ясно говорит за себя.
В следующем номере этого же партийного журнала была напечатана критическая рецензия на III и IV тома «Трудов МГИ». На самом деле «Труды Медико-биологического института» (том III) и «Труды Медико-генетического института» (том IV) были научными изданиями высшего уровня. Специалисты этого института, несомненно, опередили мировую науку более чем на полстолетия, и их статьи не потеряли актуальности и сегодня, спустя более трех четвертей века. Стоит просто перечислить болезни, в возникновении которых была изучена роль генетических дефектов: лейкемия, сердечные заболевания, диабет, язвенная болезнь желудка и двенадцатиперстной кишки, гипертония и пароксизмальная тахикардия; были разработаны цитологические методы исследования хромосом при использовании культур клеток крови (эти методы стали впервые распространяться достаточно широко только в конце 1950-х годов).
Не менее впечатляют и статьи, помещенные в IV том о клинико-генетическом изучении бронхиальной астмы и других аллергических болезней, злокачественного малокровия, пароксизмальной тахикардии, генетической дифференциации язвенных болезней и секреторных функций желудка, генетики рака груди, диабета, исследовании роли наследственности и среды в изменчивости размеров сердца, кожных капилляров, роста и веса тела. Обобщались результаты изучения роли генов в определении папиллярных узоров и в определении характера кардиограмм. Г. Мёллер представил статью «Об изменчивости в популяциях расовых гибридов». Кроме того, в сборнике было помещено пять статей о математических и статистических методах исследования генетики человека.
Однако в журнале «Под знаменем марксизма» дела в медицинской генетике были сравнены с тем, что «вытворяли» враги социализма — педологи3. Поскольку педологию поддерживал злейший недруг Сталина Троцкий, ее запретили летом 1936 года. Разгром этой науки в СССР был предписан постановлением ЦК ВКП(б) от 4 июля 1936 года «О педологических извращениях в системе Наркомпросов». В постановлении безосновательно утверждалось, что «теория и практика так называемой педологии базируется на ложнонаучных, антимарксистских положениях». К извращениям был отнесен «главный „закон“ современной педологии — „закон“ фаталистической обусловленности судьбы детей биологическими и социальными факторами, влиянием наследственности и какой-то неизменной среды». Никакого фатализма в утверждениях педологов не было, а то, что сталинисты объявляли «фаталистичностью», содержало правильные представления о роли наследственности и среды в воспитании. Тем не менее многих видных педологов сразу заключили под стражу.
В этот момент для Сталина верования в могучую роль внешней среды в формировании наследственности приобрели главенствующую роль, и события в советской прессе стали идти по нарастающей, из чего ясно следовало, что приказ расправиться с медицинской генетикой пришел из Кремля.
Тенденциозная заметка с политическим подтекстом, повторившая нападки Кольмана на медицинскую генетику на собрании в Доме ученых, появилась в «Комсомольской правде» 15 ноября 1936 года. На следующий день о «врагах» из этого института сообщили «Известия» в статье братьев Тур (ни в каком родстве они не состояли, это были Леонид Тубельский и Пётр Рыжей). Они раздули пустяковую историю, произошедшую более года назад и поданную сейчас в виде неприкрытой политической провокации. Речь шла о праздновании в марте 1935 года пятилетнего юбилея этого института и выпущенной по такому случаю праздничной стенгазете. Братья Тур сетовали, что в ней не нашлось места для политического осуждения враждебной для страны деятельности Левита. Стиль «фельетонистов ОГПУ» (как братьев Тур назвал академик Д. С. Лихачёв) виден из такого фрагмента: «Куцая „соломонова“ мудрость профессора Левита и возглавляемого им Медико-генетического института сводилась к таким откровениям, как признание абсолютного значения наследственности в происхождении почти всех болезней, фатальной биологической предопределенности характера ребенка и тому подобной ерунде…»
На общем собрании сотрудников института была принята резолюция, отвергающая грубый и безосновательный выпад в газете «Известия». Текст резолюции был направлен в редакцию газеты, но приказ сверху о большевистской машине репрессий, запущенной Сталиным, остановить уже никто не мог.
То, что коллектив института двумя неделями ранее на общем собрании вступился за своего директора и принял резолюцию с несогласием оценок, высказанных в «Известиях» 16 ноября, обозлило тех, кто направлял кампанию против него. Через две недели, 4 декабря 1936 года, Фрунзенский райком ВКП(б) исключил Левита из партии «за связь с врагом народа (имелся в виду арестованный философ Н. А. Карев. — В. С.), за протаскивание враждебных теорий в трудах института и за меньшевиствующий идеализм».
Через неделю (10 декабря) квазибратья Тур в новом «фельетончике» в «Известиях» поставили Левиту в вину не только письмо в защиту арестованного друга Карева, но и попытку «скомпрометировать работу прекрасного советского ученого Лысенко», а также реплику «голоштанный марксист» в ответ на политиканское выступление Н. П. Дубинина.
Фельетонисты пошли еще дальше и обвинили вместе с Левитом заведующего сектором научных институтов Наркомата здравоохранения СССР Х. Г. Раковского и самого наркома Г. Н. Каминского. Оба последних были хорошо образованны — Григорий Наумович Каминский (1895–1938) закончил с золотой медалью гимназию в Минске и два курса медицинского факультета Московского университета, а Христиан Георгиевич Раковский (1873–1941), по национальности болгарин, урожденный Кристьо Станчев (литературный и партийный псевдоним — Инсаров), гражданин Румынии, закончил Женевский университет в 1897 году, получив диплом врача. «Раковский владеет всеми балканскими языками и четырьмя европейскими», — писал Троцкий в «Моей жизни», изданной в Берлине в 1930 году, отмечая, что «личные черты Раковского — широкий интернациональный кругозор и глубокое благородство характера сделали его особенно ненавистным для Сталина, воплощающего прямо противоположные черты». При Ленине Раковский был членом Оргбюро ЦК РСДРП и РКП(б), в 1919–1923 годах — председателем правительства Украины, с 1923-й по 1927-й — послом в Англии и во Франции. С 1921 года он постоянно (и резко) оппонировал Сталину (за что не один раз его исключали из рядов партии, восстанавливали и исключали снова). Каминский, став наркомом здравоохранения, взял только что освобожденного из заключения давнишнего оппонента Сталина Раковского под свое начало и назначил начальником сектора науки в аппарате Наркомата. О наркоме Каминском нобелевский лауреат И. П. Павлов, который очень скептически относился к большевистским начальникам, говорил, что он умный большевик, с ним все охотно сотрудничают. Известно, что Павлов с Каминским дружили. Но «умный большевик» рассматривался Сталиным как неблагонадежный. Тем самым Левит оказался уже вовлечен не только в защиту «врага Сталина» Карева, но и других его недругов.
19 декабря 1936 года началась сессия ВАСХНИЛ, посвященная развитию генетики в СССР. Перед началом дискуссии Сталин приказал Карлу Яновичу Бауману (официально его должность именовалась «заведующий отделом науки, научно-технических изобретений и открытий ЦК партии») предупредить американского генетика Германа Мёллера, приехавшего в СССР поработать вместе с русскими коллегами, что ему запрещено говорить на публике о генетике человека. Сталин также потребовал, чтобы Мёллер не касался темы неверности ламаркизма или лысенковщины. Бауман присутствовал на сессии и выступил, призывая ученых спорить и искать истину в открытых и честных дискуссиях. Он передал сталинское требование Мёллеру. Об этом предупреждении Мёллер рассказал тридцатью годами позже американскому историку генетики Дэвиду Жоравскому, который писал: «Герман Мёллер вспоминал инструкцию, которую он [Бауман] передал ему с глазу на глаз. С нескрываемым удовольствием Мёллер рассказал мне, как он вызывающе игнорировал запрет Баумана об упоминании генетики человека в своей речи». Не касаться генетики человека просил Мёллера и Вавилов, с которым как с директором института, где работал Мёллер, Бауман, видимо, переговорил перед началом сессии. Однако Мёллер, будучи поддержан Кольцовым, Серебровским и Левитом, решил ослушаться и произнес «запрещенный текст». Он сказал, что возможность быстрого изменения наследственности под влиянием внешней среды невозможна (подчеркнув, что такую возможность признают фашисты). Он совершенно ясно предупредил, что репутация СССР серьезно пострадает на мировой арене, если власти поддержат взгляды, рассматриваемые во всем мире как типично фашистские. Видимо, он еще питал надежду, что, указав твердо на совпадение нацистских и лысенковских утверждений, сумеет склонить Сталина к поддержке генетики. Он даже назвал по именам адвокатов ламаркистских взглядов в СССР — Лысенко и Презента.
Таким образом, Мёллер вывел вопрос о наследовании благоприобретенных признаков из сферы науки в плоскость несравненно более важную для советских руководителей — политическую. Он предупреждал, что признание законов генетики и вера в быстрое изменение наследственности под влиянием среды не безобидный научный, а острый политический вопрос.
И эту важность отлично поняли как те, кто проводил дискуссию, так и те, кто надзирал за ней. Иначе нельзя объяснить тот факт, что из опубликованной стенограммы конференции этот раздел речи Мёллера был исключен и заменен одним абзацем, в котором смысл сказанного был до неузнаваемости искажен (Мёллер хранил эту часть своего выступления и показывал ее Дэвиду Жоравскому, о чем тот написал в примечаниях к его книге; сохранился этот раздел и в советских архивах). Вот эта часть выступления: «Мы должны удвоить наше внимание, чтобы не только высоко держать знамя в больших теоретических разделах нашей области, но даже еще выше в отношении той связи теории с практикой, какую мы покажем. Если, однако, наши выдающиеся практики будут высказываться в пользу теорий и мнений, явно абсурдных для каждого, обладающего хотя бы элементарными знаниями в генетике, как положения, выдвинутые недавно Презентом, Лысенко и их единомышленниками, то ученые, являющиеся друзьями СССР, будут глубоко шокированы, ибо в данном случае стоящий перед нами выбор аналогичен выбору между знахарством и медициной, между астрологией и астрономией (Аплодисменты), между алхимией и химией.
Наконец, необходимо отметить, что если бы ламаркизм, идейная группа которого боролась здесь против генетики, получил здесь [то есть в СССР] широкое распространение, то этим была бы создана благодатная почва для сильной идеологической поддержки претензий фашистов, верящих в изменение зародышевой плазмы (в этом месте советские стенографы сделали ошибку, записав слова Мёллера как „верящих в сохранение зародышевой плазмы“. — В . С .). Должен казаться совершенно естественным вывод, что, поскольку пролетарии всех стран, и особенно колониальных, в продолжение долгого времени были в условиях недоедания, болезней, при отсутствии возможностей для умственного труда, фактически были рабами, то они должны [были] стать за это время по своим наследственным задаткам биологически низшей группой по сравнению с привилегированными классами (Аплодисменты), как в отношении физических, так и умственных черт. Ведь согласно этой теории подобные фенотипические признаки должны были в некоторой степени отразиться и в половых клетках, развивающихся как часть соматических тканей. То обстоятельство, что эта порочная и опасная доктрина была бы логическим следствием ложных ламаркистских предпосылок, которые в настоящее время выдвигаются противниками генетики, должно заставить взяться с особенной резкостью поддерживать перед всем миром критическую научную концепцию наследственности и изменчивости. Обострение борьбы с фашизмом, свидетелями которой мы в настоящее время являемся, делает это особенно настоятельным (Продолжительные аплодисменты)».
В последний день работы декабрьской сессии ВАСХНИЛ главная газета коммунистов «Правда» выступила с критикой «всемогущей роли наследственности», прямо противоположно тому, что сказал американский ученый. Можно думать, что такая характеристика генетики была дана именно в ответ на выступление Мёллера.
Другое указание на то, что генетика человека приобрела лично для Сталина жгучую актуальность, появилось через три дня. В последний день работы сессии, 26 декабря, строки о враждебной направленности исследований генетиков появились в редакционной статье «По ложному пути» в «Правде» (редакционные статьи были текстами, исходящими непосредственно из аппарата ЦК партии).
30 декабря 1936 года «Правда» снова вернулась к Левиту и Каминскому и снова заклеймила их. Теперь зловредного наркома Каминского (он еще оставался наркомом) обвинили в том, что он пытался увести от врага Левита справедливую критику. Оказывается, в эти дни проходил Второй съезд невропатологов и психиатров, к открытию которого был отпечатан «Бюллетень» со статьей М. Б. Кроля, и в ней Левит был снова обвинен в расизме и фашизме. Каминский приказал собрать делегатов съезда — членов партии — и предложил им принять решение об изъятии и уничтожении тысячи экземпляров отпечатанного «Бюллетеня», поскольку он содержит откровенную клевету. Партгруппа съезда предложение наркома одобрила. Этот, казалось бы, локальный эпизод вызвал возмущение наверху. Эпизод был назван в редакционной статье «Правды» (т. е. непосредственно от имени ЦК партии) позорным: «Известно, что Левит и руководимый им институт в своих трудах протаскивают по существу фашистскую „научную“ концепцию: о биологической предопределенности рас, о всемогущей роли наследственности, о биологической обусловленности преступности и т. д. Известно, что за связь с контрреволюционными элементами С. Г. Левит исключен Фрунзенским райкомом ВКП(б) из партии. И все-таки тов. Каминский нашел возможным предложить кандидатуру Левита в президиум съезда. Понимают ли товарищи, что история с первым номером „Бюллетеня“ отнюдь не способствует смелому развертыванию самокритики и направляет работу съезда по ложному пути?»
На Западе поползли слухи об аресте Вавилова и Кольцова. Газета New York Times напечатала 14 декабря статью московского корреспондента о нападках на генетику и об арестах в СССР. В ответ 21 декабря «Известия» поместили на первой странице никем не подписанный (следовательно, пришедший из Кремля или секретариата ЦК партии) «Ответ клеветникам». В нем роль генетики в обществе была охарактеризована без всякого умолчания: «Да, в СССР нет такой „свободы“ для науки генетики, которая рассматривается правительствами некоторых стран как свобода полностью уничтожать некоторые народы вследствие их „кажущейся неполноценности“». Как было прекрасно известно, генетика нигде не имела отношения к «уничтожению народов».
События ноября-декабря 1936 года отрезвили Мёллера и пригасили его пробольшевистские настроения. Он быстро осознал, к чему идет дело, и понял, что если он останется в СССР, то и его жизнь окажется под ударом. Он связался с коммунарами в Испании и в апреле 1937 года покинул СССР. Помешать отъезду Сталин не мог: это грозило слишком большим международным скандалом.
На следующий день после его отъезда (27 февраля 1937 года) Сталин лично подписал смертный приговор И. И. Аголу, ставшему одним из руководителей науки в Украинской академии наук, и 10 апреля 1937 года его расстреляли.
Через две недели после отъезда Мёллера Г. Н. Каминский сформировал комиссию для проверки института. С начала мая 1937 года члены комиссии инспектировали институт, опрашивали коллектив (в тот момент в нем было около 50 научных сотрудников), просматривали лабораторные журналы и публикации. Затем Левит как директор института сделал подробный доклад перед комиссией (сотрудники института были приглашены на это заседание), и наконец между 15 и 25 мая состоялось четыре многочасовых заседания комиссии. Ни один из членов комиссии не пытался недооценить важность исследований, проводившихся в ИМГ. Даже напротив, они своими выступлениями и репликами давали понять, что ИМГ — это первоклассный научный центр. Они также всячески подчеркивали, что понимают и одобряют лидирующую роль директора института Левита.
Однако в конце мая ситуация вдруг резко изменилась. От комиссии было затребовано в срочном порядке окончательное заключение. Оно заняло 10 машинописных страниц. Ни члены комиссии, ни сотрудники института не предвидели трагической судьбы этого научного учреждения — его закрытия в самое ближайшее время, тем более что нарком здравоохранения страны был расположен благожелательно по отношению к институту.
Но через четыре дня, 26 июня 1937 года, Каминского арестовали. Это произошло на следующий день после того, как 25 июня на пленуме ЦК ВКП(б) он высказался против неоправданных арестов честных людей и против выдвижения Сталиным Л. П. Берии на пост руководителя НКВД. Каминский в 1920–1921 годах был секретарем ЦК КП(б) Азербайджана, а в августе 1921 года — председателем Бакинского совета рабочих и красноармейских депутатов — и знал Берию. Он резко отрицательно отозвался о новом ставленнике генсека, упомянув, что последнего подозревали в шпионаже в пользу Турции. По словам дочери Каминского, приведенным в книге X. Я. Идельчик «Нарком здравоохранения Г. Н. Каминский», «он выступил вслед за Ежовым, который потребовал особых полномочий для органов внутренних дел в связи с выявлением широкого круга „врагов“. Г. Н. Каминский спросил: „Почему членов ЦК арестовывают без ведома других членов ЦК? Это нарушение Устава партии. То, что сейчас творится, — это безумие, так можно уничтожить всю партию. Я знаю перечисленных людей как верных ленинцев“. Г. Н. Каминский связал чрезвычайные меры с внедрением Берия в окружение Сталина. Он подчеркнул необходимость контроля партии за деятельностью органов внутренних дел. Во время перерыва между заседаниями Пленума Г. Н. Каминский был арестован и на следующем заседании уже не присутствовал».
В воспоминаниях Н. С. Хрущёва упомянут этот случай и сказано, что мгновенно после слов Каминского о Берии Сталин объявил перерыв, после которого Каминский навсегда исчез. На следующий же день Пленум ЦК исключил Каминского как не заслуживающего доверия из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б) и из партии.
Арест наркома ускорил принятие Сталиным решения о разгроме Института медицинской генетики. Всего девятью днями позже, 5 июля 1937 года, Левита сняли с поста директора института. Его арестовали в ночь с 10 на 11 января 1938 года; 16 мая 1938 года Сталин утвердил своей подписью распоряжение о казни ученого; 17 мая «тройка» приговорила его к смертной казни «за терроризм и шпионаж». Расстреляли Левита 29 мая 1938 года, а тело свалили в общую могилу в Бутово в пригороде Москвы.
Большинство сотрудников первоклассного института было уволено, а институт официально закрыт. Первое время оставалась небольшая лаборатория во главе с С. Н. Ардашниковым4 (любимым учеником Левита), приписанная к Всесоюзному институту экспериментальной медицины, но вскоре и она была распущена.
Каминский был приговорен к расстрелу военной коллегией Верховного суда СССР 8 февраля 1938 года (Сталин поставил свою подпись на утверждении этого решения членами Политбюро) и расстрелян через день. Было ему 42 года. Раковского арестовали 27 января 1937 года и расстреляли 11 сентября 1941 года по личному распоряжению Сталина в Медведевском лесу под Орлом без суда и следствия. Все обвинения против обоих невинных и заслуженных людей были расценены Военной коллегией Верховного суда СССР в 1955 году, после смерти Сталина, как фальсифицированные, и осужденные были реабилитированы.
Анализируя сегодня размах и глубину исследований сотрудников Медико-генетического института, держа в руках толстенные сборники опубликованных ими работ, невозможно избавиться от горького чувства обиды за то, что власть так расправилась с теми, кем мы можем лишь гордиться.
Валерий Сойфер,
американский биофизик и историк науки, докт. физ.-мат.наук,
почетный профессор МГУ, Казанского и Ростовского университетов
Статья основана на тексте 11-й главы книги В. Н. Сойфера «Сталин и мошенники в науке», М.: Добросвет, 2016.
1 В. Сойфер. Великий Николай Константинович Кольцов // ТрВ-Наука, № 246 от 30 января 2018 года.
2 Академик АМН СССР В. Ф. Зеленин был арестован в 1953 году по «Делу врачей» и амнистирован после смерти Сталина.
3 Педология — отрасль психологии, занимающаяся изучением поведения и развития детей, возникла в конце XVIII века и рассматривалась как основа педагогики (искусства обучения) и иногда определялась как педагогическая психология или экспериментальная психология обучения. Термин предложил в 1893 году американский исследователь Оскар Крисмен (Oscar Chrisman).
4 С. Н. Ардашников (1908–1963) после войны был привлечен И. В. Курчатовым к руководству закрытым институтом по изучению медицинских проблем радиации на Южном Урале (так называемый ФИБ-1), но под нажимом Лысенко был уволен после 1948 года и с этой должности, и в 1960 году И. В. Курчатов зачислил его в радиобиологический отдел Института атомной энергии АН СССР на должность заведующего сектором (так называли лаборатории в этом институте). Он стал моим научным руководителем, когда в 1961 году я был принят в аспирантуру в этот институт. Скончался Ардашников от острой лучевой болезни, возникшей в годы, когда он изучал действие больших доз радиации на человека.