С 7 по 22 августа 2018 года в московском Сахаровском центре проходила выставка «Разные войны». Были представлены главы, посвященные Второй мировой, из учебников шести стран — Чехии, Польши, Литвы, России, Германии, Италии. Выставка — часть большого проекта рабочей группы «Историческая память и просвещение» Гражданского форума ЕС — Россия. В декабре 2015 года она стартовала в Праге, затем посетила Берлин, в марте-апреле 2016 года проходила в московском «Мемориале» и, проделав немалый путь, вновь вернулась в Москву.
Публикуем отклик переводчика Любови Сумм.
Я не уверен, что мы понимаем, как важны школьные учебники и хрестоматии.
К. С. Льюис. Человек отменяется
Единственный зал, очевиден маршрут — от стола смотрителя до стола в противоположном углу, где стопкой сложены учебники. Идешь вдоль стендов с иллюстрациями и цитатами, вдоль ключевых событий: 1938-й, аннексия Судет, затем полная оккупация Чехословакии; 1939-й, пакт Молотова — Риббентропа, раздел Польши, начало Второй мировой… Азы истории XX века, привычные черно-белые фотографии. А потому осознание, что ракурс смещен — ты словно вывернул шею и смотришь на «школьные картинки» с той точки зрения, с какой никогда не смотрел, — приходит далеко не сразу.
Для нас «Мюнхенский сговор» — полуоправдание собственного пакта 1939 года. Так и сформулировано на следующем стенде словами российского учебника: «Сталин счел, что мюнхенское соглашение исключило его из мирового процесса» [«мировой процесс» — стало быть, процесс передела мира. Тогда еще не было слова «геополитика»]. Но прежде чем сделаешь этот шаг к следующему стенду, упрешься в Чехословакию 1938 года. Не выгода или проблема для Советского Союза смотрит на тебя со стены, а история Чехословакии, осмысляемая чешскими школьниками. Фотографии политиков и простых людей там, в 1938 году, в оккупированной, отданной на откуп стране.
Где граница между усилием сохранить себя и коллаборационизмом, просто жизнью — и позорным равнодушием? Можно ли считать минимальное сотрудничество, «работать помалу и слушать английское радио» — гражданским сопротивлением, или такому ограждению себя от участи «первого ученика дракона» невелика цена?
Польша в 1939 году явит нам более знакомое и понятное сопротивление — 400 тыс. человек в повстанческой армии, самой большой в Европе. Подпольные школы и университеты; самиздат — газеты, научные журналы, детские, с дамскими модами. После такого напоминания, что сопротивление — не только пули, но и женские журналы, поддержание нормы и красоты жизни вопреки свастике, от польского стенда снова делаешь шаг назад к чехословацкому и наконец-то понимаешь, что «слушали английское радио и старались работать как можно медленнее» — не ерунда, не легкий путь, а твердое осознание и нежелание сливаться с новым порядком.
Круговое движение будет прерывистым: с возвращениями, отступлениями и разворотами. Несколько раз концепция выставки меняется в глазах зрителя. Сначала — взаимные противоречия: кто на кого напал, кто виноват, с чьей стороны смотреть на конфликт. Уже важный опыт, поскольку мы привыкли к изоляционистским учебникам истории, в которых не предусмотрены иные интересы или точки зрения. Однако от масштабного столкновения стран нас вскоре вынуждают направить взгляд в человеческую ситуацию. Ситуацию выбора.
Ключевая проблема для памяти о войне — холокост и вопрос о вине и ответственности. В российском учебнике холокост — преступление врагов. Советский Союз выступает в роли освободителя и спасителя. Вины или ответственности из этого не возникает, как не возникает и необходимости поименной памяти о жертвах или мысли о том, какой выбор стоял перед людьми на оккупированных территориях и как осуществлялось личное, внутреннее сопротивление.
В таком сопоставлении понимаешь разницу между историей, строящейся на лицах и личностях, и историей, основанной на конструкте «народа», «нации», — а также между интенциями вины и ответственности.
Великое приключение — сравнивать свой учебник с другими. Литовский и польский примерно такие же по размеру, как российские, и, судя по оглавлению, тоже преимущественно фактографичны, со множеством событий и дат. А вот немецкий и итальянский — намного толще, но «материала», как мы его привыкли понимать, в них меньше. В немецком — статьи, представляющие точки зрения разных историков; большой раздел «форум» в каждой главе, где учат отстаивать свою точку зрения и работать с источниками (предвыборными плакатами, карикатурами, политическими высказываниями). Малая история, частное событие — та самая памятная доска на школе — подвергается не менее подробному разбору, чем сражения.
Итальянский же учебник отклоняется от привычного формата еще далее — история здесь производная философии, культуры. XIX и XX века рассматриваются вместе как история модерна, и после краткого описания экономики и повседневной жизни середины XX века следует раздел со статьями (Фрейда, Фуко, иных неисториков) под названием «Дисциплина желаний». История того, как осознает себя человек, строя историю.
И это последний разворот в выставке «Разные войны» — к самому себе, к вопросу о том, кто ты, смотрящий ныне на эти стенды. Кто ты, живущий. И не нужно ли тебе, прежде чем всматриваться в большую историю, всмотреться в историю человеческого в себе.
Любовь Сумм
Фото с выставки — А. Каменских