«Война была очень сложным испытанием»

Правозащитник, математик-программист, близкий коллега А.Д. Сахарова Александр Павлович Лавут и его жена Сима Борисовна Мостинская, выпускники мехмата МГУ, рассказывают о том, как для них началась и закончилась Великая Отечественная война (эта публикация — электронное приложение к интервью об А.Д. Сахарове, ТрВ-81 от 21 июня 2011 г.):

– Как Вы узнали о войне?

А.П. Лавут: Мне было 12 лет. Мы тогда жили на даче, которую сняли на лето. Это был один из дачных поселков в Пушкино или возле Пушкино по Ярославской дороге. Мы только выехали на дачу, я был там с матерью, а отец был в больнице, его готовили к операции. Обычный день. По-моему, я катался на велосипеде по улицам поселка. О войне услышал, кажется, на улице. Там был громкоговоритель, но я не очень осознал, что случилось… Помню, что мы тут же собрались и приехали в Москву, домой. Довольно быстро я понял, что все это очень серьезно и печально. В начале я, как и многие подростки моего возраста, думали, что как хорошо, что война, что мы быстро разгромим фашистов. Но такие мысли, если у меня и были, то очень недолго.

Я помню, что меня тогда удивило: речь Молотова была передана по радио в первый же день, а речь Сталина, как все знают, с большим опозданием, по-моему, только 3 июля 1941 г. Операцию отцу, который тогда лежал в Институте питания (это было связано с желудочными делами) делать не стали, из клиники он выписался. Мы стали довольно скоро собираться в эвакуацию. Многие эвакуировались уже в октябре 1941 года, когда в Москве была паника, а мы уехали гораздо раньше, отчасти из-за болезни отца.

– Как Вы встретили День Победы?

Мы тогда жили на Солянке. Часа в 3 утра, может в 4, уже гудел весь город, мы уже знали, конечно. Я тогда занимался английским языком с частной учительницей. Несмотря на ожидание праздника, я поехал на урок, но он как-то недолго продолжался, потом поехал в центр и оказался на Манежной площади. Она была вся заполнена толпой, когда в толпе оказывался военный человек, то независимо от звания люди его хватали и начинали качать. На Манежную тогда выходило американское посольство, его потом перевели в другое место. А в то время оно находилось в здании рядом с гостиницей «Националь», второй дом от улицы Горького. Хорошее здание, довольно красивое. И там был длинный балкон, на нем стояли представители посольства. Кто-то был, кажется, в военной форме. Толпа кричала «Ура», а они время от времени произносили одно и то же. “Long live Stalin! …President Truman! …Whinstone Churchill!”. Первым из вежливости – про Сталина. И ответное «Ура!». В общем, была очень радостная атмосфера. На Красную площадь я, помнится, тоже прошел, но сначала был Манежной, это я хорошо помню.

– А это было именно на Манежной, а не на Красной площади? Та была закрыта?

Открыта. По Красной площади даже какое-то время ходили трамваи, не говоря уж о машинах. Я это хорошо знаю, потому что я со своей Солянки уже позднее ходил в университет, пешком было быстрее всего, я очень быстро ходил. Я пересекал по диагонали Красную площадь, потом по диагонали Манежную, а потом уже это как-то запретили.

* * *

Вспоминает Сима Борисовна Мостинская:

– Как Вы узнали о войне?

С.Б. Мостинская: Мне было 12 лет. Я закончила 5-й класс, и началась война. Пришла домой, рассказала, что услышала на улице, а брат мой говорит: «Кто-то там болтает, а ты слушаешь». Мы жили за городом, в Лосинке, которая сейчас уже часть Москвы. У нас была такая маленькая квартирка, ведомственная, из того ведомства, где работал папа. Неподалеку от домов была такая горка и очень хорошая песчаная почва и там сразу стали копать траншею. Эту траншею выкопали не очень глубоко, 1 м. 50 см., наверное, и сверху закрыли досками. Это было наше бомбоубежище. Вначале в случае тревоги все туда ходили, брали с собой маленькие сумочки с документами, паспортами и деньгами и сидели в этом песке, разговаривали. Потом, когда был отбой, все вылезали. Но ходили в эту щель только первое время. Я не могу точно сказать, сколько времени, но только первое время. Потом во время тревоги все уже сидели дома.

А в августе 41 года мы эвакуировались и то же из папиного учреждения. Недавно в Сахаровском центре демонстрировали 1 часть фильма «Эвакуация». Обещали еще 2 и 3 части, но еще не показали. Он повествует о том, как страшно проходила эвакуация, что люди теряли друг друга, мама теряла ребенка. Потом я у Пановой я тоже читала, как из Ленинграда эвакуировались детские сады, это что-то ужасное. У нас этого ничего не было, потому что мы ехали организованным порядком.

Привезли нас в город Киров (Вятка), а ехали мы туда … (сейчас туда поезд идет меньше суток) пятеро суток, причем не в человеческих вагонах, а в теплушках. Там был деревянный настил, солома. Я единственное не помню, как попали в Киров наши вещи. Вещи какие? Только мягкие, конечно: одеяло, белье. И нас поселили. Для этого было специальное слово…

А.П. Лавут подсказывает: Уплотнение.

Была какая-то школа или техникум, такое хорошее здание, дореволюционными стенами. И нас в это здание поселили всех-всех, кто приехал с этим эшелоном. Это был класс, очень большая комната и она была разделена на три части фанерными перегородками. Со мной был еще младший брат. Старших братьев с нами не было, совсем старший был на 3 курсе университета, он прибежал из МГУ, когда там начинались паника. Увидел, что там валялись тетради, книжки, а никого из начальства не было. И он позвонил на работу отцу и тот сказал, что все уже эвакуируются, все находятся на железной дороге на Ярославском вокзале. Брат помчался туда искать отца. Нашел отца и поехал с этим эшелоном к нам в Киров.

Учреждение отца тоже эвакуировалось в Киров, но отец скоро вернулся в Москву, он совсем не долго с нами пожил. А брат уехал в Свердловск, где был университетский мехмат. Он был в двух местах: в Ташкенте и Свердловске. И брат поехал туда и пошел в университет, его зачислили и он продолжал учиться, но в скорости я не знаю, когда точно, может быть, в 1942 году зимой или весной.. Спросить некого, мой брат умер. Старший брат, на восемь лет меня старше. …Его призвали в Академию им. Жуковского, которая была там в Свердловске. Потом он ее закончил и стал военным. Но он был не строевым военным, а инженерной части (такие белые погончики). А следующий брат, который ближе ко мне по возрасту, он приехал с нами, но ему не сиделось, и он быстро вернулся в Москву. В Москве он до начала войны поступил в артиллерийскую спецшколу. Так что в эвакуации я была только с младшим братом. У меня было три брата…

В школе мы не учились, они были все закрыты. Одно старое здание школы взяли под госпиталь. И мы не учились совсем. Потом было новое здание школы. Трехэтажное здание, длинное деревянное здание и мы там учились. Потом и его отдали под госпиталь. Прибывало очень много раненых, и мы ходили к ним в госпиталь. Была такая группа, мы развлекали раненых, тех, которых не могут двигаться, тех надо было покормить. Потом мы им пели какие-то песни.

– Т.е. Вы несколько лет не учились в школе?

– Отец все время мне говорил: «Ты так просто не сиди, ты занимайся! Возьми учебник математики и решай задачи». Ну, я ленилась, но где-то зимой нас пригласили учиться какой-то музей, по-моему, Горького. Мы там стали учиться. И весной 42 года, когда пришло время экзаменов за 6-ой класс, у нас было всего 2 экзамена. Мы писали диктант и что-то решали. В марте 43 года мы вернулись в Москву, у нас было разрешение.

А.П. Лавут: А когда ты пасла свиней?

– Когда закончила 6-й класс, с 14 лет забирали в колхоз, а мне не было 14, только 13,5, т.к. я сентябрьская. Я маме говорю: «Слушай, я поеду в колхоз», а она: «Ты же маленькая еще, не надо, оставайся». «Нет, исполнится мне 14, придут к тебе домой и арестуют», — сказала я и уехала в колхоз. Мы там жили до конца октября 42 года. Питались, не поймешь чем. Оставляли на хозяйство одну дежурную. Я только сейчас думаю: как я одна ходила в лес? С большим ведром и собирала грибы всякие: сыроежки и пр. Варили большой-большой котел супа. У нас в отряде была учительница немецкого Стефания Антоновна (до сих пор ее имя помню!).

Хлеба поначалу не было. Когда созрел новый урожай, нам стали печь немножко хлеба. И давали так называемый обрат. Когда коров подоят, отдают на маслобойки, там это остается, оно похоже на жидкий кефир, как простокваша. Этим питались. Осенью 42 года, конечно, стало легче, а то у меня такой был авитаминоз, на голове образовался такой колтун, волосы слиплись. Все в гное, золотуха что ли, как говорили раньше, так что мне, девочке, очень коротко постригли волосы, не было никаких лекарств. И на руках у меня были большие с палец нарывы.

– Ничего не сажали? Огород?

– Какой сажали! Мы работали сначала на прополке, потом косили. И мы дергали лен. А у льна стебли жесткие, но красивые с мелкими голубыми цветочками. Потом я пошла пасти свиней. (Смеется).

– Как Вы встретили Победу?

– Ой, я болела. В день Победы я болела и завидовала своему младшему братику, который поехал с папой в Москву на электричке. Мы тогда были в Лосинке уже. А я прижималась к окошку и смотрела в сторону Москвы, чтобы хотя бы увидеть зарево салютов. Но в день победы парада не было, он был 24 июня на Красной площади и мы с папой пошли смотреть. Был дождь, ликовали, конечно.. День победы – настоящий праздник!

– Война для вас была сложным испытанием?

– Конечно!

А.П. Лавут: То, что Сима Борисовна сказала, что эвакуация была хорошо организована, объясняется тем, что ее отец работал в Наркомате путей сообщений. Так что им проще было.

С.Б. Мостинская: У папы была броня, но однажды его чуть не призвали в армию. И мама как будто телепатически это узнала. Мы жили в Кирове, папа был в Москве, и мама говорила: «Я волнуюсь, что-то там не в порядке», и действительно отца вызвали в военкомат и собрались брать в армию. А на работе всполошились: у него бронь, он какой-то начальник. И его вернули, хотя он уже был в военкомате. А мама чувствовала все, что происходит с отцом.

А когда, мы вернулись в Москву, я пошла учиться в свою школу, а ребята моего класса, конечно, вперед ушли, я этого ничего не знала, начала с двойки по алгебре (Смеется). Но потом догнала. Мы ходили за Лосинкой в колхоз, там дергали морковку, резали кочаны капусты.

– Раньше дети быстро взрослели, вас в 14 лет считали уже взрослыми?

Конечно! Когда мы жили в Кирове в колхозе, у нас была одна учительница на 13 человек. И всё! Деревня была глухая-глухая, мы писали письма родителям, но очень редко.

За работу в колхозе под Кировом мне дали два мешка ржи. Папа поехал в командировку в Киров, и ему сказали, что надо обратиться к учительнице, которая с нами была, и она действительно каким-то образом устроила эти два мешка. Папа привез эту рожь домой. У нас неподалеку в Лосихе стояла мельница, и мы пошли молоть муку. Я во время войны так мечтала поесть завариху. А тут у меня ржаной муки целый мешок. Богатство! Потом я еще морковки насобирала. Я сидела, занималась, раз морковку почистишь и грызешь…