В Москве, Санкт-Петербурге и Архангельске широко отмечают 300-летие со дня рождения Михайлы Васильевича Ломоносова. При этом споры о собственно научных заслугах «нашего всего» не утихают. Можно услышать диаметрально противоположные суждения — от привычных с советских времен пафосных патриотических панегириков до полного отрицания каких-либо реальных научных заслуг Ломоносова. Скорее всего, истина где-то посредине — в ломоносовском наследии хватает и допотопной натурфилософии, и безусловных достижений типа интерпретации наблюдения «ободка» при прохождении Венеры по диску Солнца (как наличия атмосферы у этой планеты). Никто не отрицает и выдающихся организаторских способностей нашего гения, оставившего за счет этого наиболее зримый след в российской истории. Мы попросили высказать свое мнение известного популяризатора и историка науки Алексея Левина.
19 ноября на острове в низовьях Северной Двины родился мальчик, которому была уготована судьба стать ярчайшей звездой русской культуры XVIII столетия. Пушкин сформулировал его историческую роль так: «Ломоносов был великий человек, между Петром I и Екатериной II он единственный является самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым университетом».
До Ломоносова в России не было ни собственной науки, ни высшего образования. Замечательные ученые, которые по приглашению властей наезжали работать в Академию наук, основанную Петром I, были всё-таки иностранцами, на время прижившимися на российской почве. И вот Ломоносов не только первым показал на личном примере, «что может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рождать», но и гораздо больше, чем кто-либо из его современников, сделал для появления будущих поколений отечественных исследователей. Плюс к этому — замечательные технологические работы, превосходные мозаики, труды по истории, риторике и филологии, великолепные оды, поэмы и стихи (и среди них незаслуженно забытый перевод оды Горация «К Мельпомене», ставший, наравне с вольной интерпретацией Державина, литературным предшественником пушкинского «Памятника») — да всего и не перечислить. Сколько сделано за 54 года жизни…
Как ни парадоксально, личные научные успехи Ломоносова довольно скромны. О достижениях ученого потомки судят прежде всего по их влиянию на последующие работы. А вот в этом Ломоносову не повезло. Даже замечательный эксперимент 1756 г. по прокаливанию металлов в запаянных стеклянных ретортах, благодаря которому он опроверг вывод Роберта Бойля об увеличении веса при нагревании за счет поглощения «частей огня и пламени», отнюдь не стал началом переворота в химии. И не только потому, что Ломоносов не счел нужным опубликовать свои результаты, ограничившись их эпистолярным обсуждением. Негативные результаты в науке не приводят к краху господствующих концепций до тех пор, пока их не подкрепят экспериментальные и/или теоретические открытия, способные лечь в основу новой парадигмы. Поэтому великую химическую революцию конца XVIII века мы связываем с именами Лавуазье, Кавендиша, Пристли и еще нескольких ученых, но всё же не Ломоносова.
Или взять столь же широко известную (по крайней мере в России) формулировку из «Рассуждения о твердости и жидкости тел», прочитанного Ломоносовым на публичном собрании Академии 6 сентября 1760 г. и вскоре изданного отдельными брошюрами на русском и латыни. Вот она без купюр: «Все перемены, в натуре случающиеся, такого суть состояния, что сколько чего у одного тела отнимается, столько присовокупится в другом месте: сколько часов положит кто на бдение, столько же сну отнимет. Сей всеобщий естественный закон простирается и в самые правила движения: ибо тело, движущее своею силою другое, столько же оные у себя теряет, сколько сообщает другому, которое от него движение получает». Это «Рассуждение» может показаться прелюдией к законам сохранения импульса или энергии, но лишь на первый взгляд. Что это за «сила», которую движимое тело получает от движущего? Непонятно, и посему для физики бесполезно. Бесспорно, Ломоносов высказал глубокую мысль, но только в терминах натурфилософского дискурса, который в его время, когда давно уже стали классикой труды Декарта, Ньютона, Лейбница и Иоганна Бернулли, был уже явным анахронизмом. Кстати, нельзя не отметить, что в этой же речи Ломоносов вновь попытался опровергнуть ньютоновскую теорию тяготения, повторяя аргументы, которые он сформулировал еще в письме Леонарду Эйлеру от 5 июля 1748 г.
А ломоносовская модификация ньютоновского рефлектора (смещения отраженного луча от оптической оси на небольшой угол), которую позднее переизобрел Гершель, оказалась не слишком удачной, прогресс телескопостроения она не ускорила. То ли дело телескоп Кассегрена!
Но мы, разумеется, далеки от того, чтобы умалять значение трудов и дней нашего великого соотечественника. Он, бесспорно, внес самый крупный вклад в русскую культуру XVIII столетия — и не только научную. Для достойной оценки этого вклада не нужно ни мифов, ни безудержных восхвалений,оторванных от исторического контекста, в котором проявился гений Ломоносова. Его память в них не нуждается.
Загрузка...