Финалист — в худом значении этого слова — это человек, который путает вопрос «почему?» с вопросом «зачем?» и в результате полагает, будто, указав значение какой-либо функции для сохранения вида, он уже решил проблему ее причинного возникновения.
(Конрад Лоренц. «Агрессия»)
Науки о человеке, от неврологии до социологии, могут многое поведать о том, как устроено наше поведение и как работают наши эмоции. К настоящему времени накоплены огромные массивы фактов, структурированных во множестве теорий, с разных сторон описывающих особенности вида Homo sapiens. Экспериментальные свидетельства парадоксов мышления или же увлекательные отчеты об экзотическом искусстве народов экваториальной Африки представляют собой вклад в общую палитру научной картины под названием «Человек». Полотно еще не завершено, хотя контуры уже просматриваются, цвета становятся ярче и многие детали известны. Завершение работ, буде таковое достигнуто, даст определение человеческой природы и прольет свет на вопрос, что значит быть человеком. Данная программа-максимум завораживает своим масштабом и дерзостью вызова. Есть, однако, по меньшей мере один вопрос, ответ на который упомянутые дисциплины не ставят своей целью узнать. Он не менее амбициозен, и, кроме того, без него, вероятно, закончить картину не получится. Описать, каков человек, недостаточно: нужно понять, почему он такой.
Возраст этой задачи примерно совпадает с возрастом размышляющей цивилизации. Реальные же возможности подступиться к данной проблеме появились в распоряжении науки не так давно. С одной стороны, с возникновением представлений об эволюции истоки тех или иных качеств человека стало естественно искать в далеком прошлом; с другой — антропология, генетика, эволюционная биология со временем собрали внушительный набор идей и фактов, которые имело смысл объединить с данными современной психологии. В результате родилась «эволюционная психология» (ЭП)-научное направление, призванное объяснить человека через историю его вида. В качестве исследовательской программы ЭП оформилась в конце 1980-х усилиями специалистов из университета Калифорнии в Санта-Барбаре и сегодня доминирует в научной среде.
В основе ЭП лежит идея о том, что нервная система, с точки зрения естественного отбора, подобна прочим системам организма. Биологи рассматривают любой орган тела, будь то легкие или поджелудочная железа, как физиологическую адаптацию к определенным условиям. В этом же смысле мозг следует считать набором психологических адаптаций. Из этого следует, что ключевые свойства нашей сегодняшней психики непосредственно связаны с условиями, в которых шло формирование человека разумного, т.е. с обстановкой небольших групп охотников-собирателей, эволюционирующих на протяжении последних полуторадвух миллионов лет. Ключевым постулатом здесь служит предположение о том, что для каждой репродуктивной проблемы, с которой сталкивались наши предки (например, обнаружение хищника, брачная стратегия или социальный обмен), возникла соответствующая адаптация. Что в свою очередь позволяет говорить о модульности устройства психики, рассматривая ее как набор отдельно работающих функционально специализированных единиц. Такой взгляд, с одной стороны, любую универсальную черту поведения объясняет давлением отбора в прошлом, а с другой — прямо настаивает на обнаружении генов для такой черты (поскольку ей соответствует врожденный модуль). Эволюционная психология логична, наглядна и, что важно, позволяет быстро соотнести наблюдаемый факт — то или иное свойство психики — с возможным обстоятельством жизни первобытных людей. По всей видимости, всё это в немалой степени помогло ЭП обрести популярность.
Однако буквально на днях на эту модель было совершено покушение. Что характерно, совершили его люди, которых знают как достаточно авторитетных эволюционных психологов.
Августовский номер известного журнала Philosophical Transactions of the Royal Society B [1] целиком посвящен теме происхождения когнитивных и эмоциональных черт современных людей и фактически представляет собой манифест, отрицающий базовые принципы эволюционной психологии. Авторы собранных в номере статей выступают с позиций подхода, который они предварительно обозначают термином “New Thinking”. По их мнению, способ рассуждать об эволюции человека, предлагаемый эволюционной психологией, обладает неприятным изъяном: стремление видеть в любом свойстве мозга адаптацию приводит к ошибкам первого рода. Согласно эволюционной психологии, структура наших умственных способностей должна близко отражать нашу наследственную репродуктивную экологию. Оппоненты не согласны с такой посылкой. Например, любого здорового человека можно научить читать. Если бы возникновение письменности датировалось возрастом, скажем, 200 тыс. лет, эволюционные психологи определенно рассматривали бы и эту способность как врожденную адаптацию. Более того, тот факт, что при чтении у человека активизируются конкретные участки мозга, усиливал бы данное убеждение и позволял говорить о специфическом модуле, развившемся у людей в связи с чтением. В общем случае сложно отличить реальную адаптацию от мнимой. Сторонники “New Thinking” призывают отказаться от столь затягивающей игры и вовсе перестать рассуждать в терминах модульности.
Следует учитывать, что разнообразные свойства психики достались нам от предков разного возраста. По мнению новаторов, явно недостаточно и неоправданно фокусироваться исключительно на истории рода Homo (хотя важность этого этапа сложно отрицать). Базовые когнитивные механизмы присутствуют уже в линии приматов, а, скажем, психические реакции, завязанные на лимбическую систему, имеют гораздо более древнее происхождение. Соответственно, адекватное понимание происхождения функционала человеческого мозга — равно как и, например, человеческого скелета — возможно только в рамках более протяженной исторической перспективы. В этом смысле “New Thinking” более эволюционна, нежели эволюционная психология.
Кроме того, концепция уделяет особое внимание процессам коэволюции, полагая их основной силой, направлявшей антропогенез. Речь идет о двух типах явлений. В первом случае давление отбора манипулятив-ного навыка (например, создание орудий) оказывается связанным положительной обратной связью с давлением отбора навыка социального (например, кооперации). В результате орудийная деятельность способствует развитию сотрудничества, а оно в свою очередь создает предпосылки для дальнейшего усложнения технологии. Во втором случае взаимодействуют генетическое и негенетическое наследование. Наглядным примером этому служит эволюционное приобретение переносимости лактозы популяциями Европы и западной Азии. Животноводство привело к спонтанной практике употребления молока во взрослом возрасте, что создало соответствующее давление отбора. Со временем рост числа людей, способных усваивать молоко, делал молочную диету всё более распространенной. Здесь мы видим, как генетическая и культурная эволюция усиливают друг друга.
В качестве практического применения ко-эволюционного подхода журнал публикует статью, в которой излагается возможный сценарий возникновения языка. Придерживаясь модели «от жеста к вокализации», автор гипотезы отмечает, что развитие технических (при извлечении пищи) и социальных (жестовая коммуникация) навыков могло обеспечиваться общим когнитивным механизмом — механизмом, позволяющим оперировать в уме сложными последовательностями действий. Таким образом, продвижение в технических способностях автоматически открывало пространство для дальнейшего совершенствования коммуникации, и наоборот. В данном случае важно, что такой характер гипотезы не предполагает наличия специализированного языкового модуля, якобы возникшего в ходе эволюции. Напротив, в ходе сложных коэволюционных процессов развивался когнитивный субстрат общего типа, позволяющий разнообразные применения.
В замене узкоспецифичных модулей на более универсальные и мощные механизмы — главный и решительный шаг, отделяющий новую концепцию от эволюционной психологии. Последняя рассматривает психику в качестве швейцарского ножа: фиксированный набор инструментов, каждый из которых предназначен для решения определенной проблемы в условиях плейстоцена. При таком взгляде гибкость человеческих реакций весьма ограниченна, и при попадании в современную среду мозг кроманьонца обречен на сбой (некоторой части) программ, превратившихся в рудименты. Авторы «манифеста» предлагают существенно иную картину, согласно которой, мозг не развивался для решения конкретных задач: как показывает практика, он справляется как с задачами каменного века, так и задачами, не существовавшими в то время и которые естественный отбор предвидеть не мог. Нет готовых модулей, передающихся генетически,- в распоряжении человека лишь предрасположенность к психической организации, те самые когнитивные механизмы и его опыт в культурной среде, где он учится их использовать при взаимодействии с окружающим миром. Практически это означает, что человек не зажат в тиски первобытных адаптаций и может успешно освоиться в широком спектре условий. Кроме того, роль наследственной компоненты в разнообразных проявлениях разума и психики существенно ниже, нежели подразумевает эволюционная психология. Кажется, что авторы “New Thinking” предлагают более многофакторную модель человека, привносящую оптимизм в вопрос о потенциале развития цивилизации. По меньшей мере, этот потенциал есть откуда черпать, что довольно проблематично в случае с ригидной психикой, заполненной адаптациями.
Пока рано судить, наблюдаем ли мы сдвиг парадигмы. Насколько всё это совместимо с эволюционной психологией, какой объяснительной силой обладает и вырастет ли в общепризнанную теорию, покажет время. Однако эволюционных психологов, возможно, ждут непростые времена: за 20 последних лет написана масса статей, изданы книги-бестселлеры, выстроены карьеры, увлекательный поиск генетических основ психики в самом разгаре — и вот эту систему представлений, успешную и убедительную, ставят под вопрос их же коллеги. Будем следить за развитием событий.
Денис Тулинов
1. Theme Issue ‘New thinking: the evolution of human cognition’ — Phil. Trans. R. Soc. B (2012) http://rstb.royalsocietypublishing.org/content/367/1599.toc