«Я люблю звучание испанского»

Алексей Брониславович Сосинский, математик, профессор Независимого московского университета, офицер Ордена Академических пальм Французской Республики, лауреат премии Правительства РФ в области образования 2012 года, рассказал ТрВ-Наука о наиболее частых ошибках при переводе математической литературы и тонкостях переводческой работы. Беседовала Наталия Демина.

—Проблема перевода научных тер­минов обща для разных областей наук. В чем, на Ваш взгляд, главная ошибка переводчиков?

—    Большая часть стандартных оши­бок происходит из-за того, что пе­реводчики переводят отдельные слова, а нужно переводить общий смысл предложения. Пока перевод­чик не будет понимать досконально то, что он переводит, перевод будет с ошибками.

За свою жизнь я набрал немало примеров типовых ошибок. Давайте рассмотрим термин простое число. Как обычно его переводят носите­ли русского языка? — Simple number. Это ошибка, потому что по-английски это — prime number.

Другой яркий пример неправиль­ного перевода такой: термин алге­браическое многообразие переводят как algebraic manifold, хотя правиль­но — algebraic variety. С другой сто­роны, если вы пойдете в обратную сторону и будете переводить сло­во variety на русский, вы в слова­ре найдете разнообразие, а вовсе не алгебраическое многообразие.

Еще одна типичная ошибка: сло­во compact по-английски — это толь­ко прилагательное, и совсем плохие переводчики переводят компакт на английский язык как compact — это неправильно. Один из правильных переводов — это compactum, но чаще говорят compact set.

Чудовищное количество ошибок — при переводе выражения обобщен­ные функции. Их переводят как gener­alized functions. Никаких generalized functions в английском языке нет, а есть distributions. Если взять кни­ги русских авторов, которых плохо перевели (бывает, что Американ­ское математическое общество их переводило и не уследило), то там встречается именно эта ошибка. Ког­да приходится переводить термин обобщенные функции во всех жур­налах, где я работаю, мы использу­ем термин generalized solutions, ко­торый более приемлем. Мы пишем generalized solutions и в скобках — in the sense of distributions.

Катастрофической ошибкой явля­ется перевод термина собственный вектор как proper vector, на самом деле правильный перевод — eigen­vector. Старший коэффициент нуж­но переводить как leading coefficient, а не older coefficient.

Еще забавная вещь: линейно свя­занный переводится дословно как linearly connected, такого термина в английском языке нет, никакого смыс­ла он по-английски не имеет. Одно время это переводилось как arcwise connected, но это было в эпоху моей юности. А теперь говорят path—con­nected, хотя ясно, что слово линей­ный никак нельзя перевести как путь.

Часто бывает так, что хочется перевести заимствованное слово с латинским корнем на то же сло­во по-английски. Например фра­зу определение — корректно. Бук­вальный перевод this definition is correct означает, что это определе­ние — правильное, но ведь нельзя про определение говорить, что оно правильное (ибо определение — это определение, не утверждение, а со­глашение о терминологии), опреде­ление корректно означает совсем другое. На самом деле нужно пере­водить так: this notion is well—defined.

Еще один яркий пример такого же рода, но уже не имеющий отно­шения именно к математике, это пе­ревод слова параграф. Естественно, что русскоязычный человек скажет: «А, ясно, параграф есть paragraph». А английский paragraph означает во­все не параграф, а абзац. Правиль­ный перевод — section.

Очень часто, даже у приличных пе­реводчиков, если они не специалисты в данной области, слово карта, в кон­тексте дифференциальной топологии, переводится как тар, что абсолютно неправильно. Map — это в основном отображение, а не карта. Будет пра­вильно перевести это как chart.

— Бывает ли, что ошибки при пе­реводах связаны с тем, что в разных странах — разные традиции исполь­зования терминов?

—    Да, конечно. Например, нель­зя переводить геометрия Лобачев­ского словами Lobachevsky geometry. На английском языке всегда пишут hyperbolic geometry. Это не только,так сказать, дискриминация против до­стижений российской науки, это и подчеркивание той симметрии, кото­рая там возникает, потому что быва­ет эллиптическая геометрия Римана. А что касается Евклидовой геоме­трии, она в этой классификации на­зывается параболической. Но про нее очень редко говорят, что она па­раболическая, обычно все-таки гово­рят Евклидова.

В математической литературе ча­сто появляется термин неравенство Буняковского. В тех журналах, где я работаю, мы его переводим как Cauchy — Bunyakovsky inequality, хотя это не принято. В других странах про­сто пишут неравенство Коши.

—Мы пытаемся напомнить о вкла­де Буняковского, потому что он был российским математиком?

—    Да-да. Наши переводчики пере­водят плоскость Лобачевского как Lobachevsky plane, это допустимо. В западной математической литерату­ре не используют термин Lobachevsky geometry, потому что не только Ло­бачевский эту геометрию придумал. Сначала ее придумал Карл Фридрих Гаусс, потом ее придумал венгерский математик Янош Бойяи (Bolyai Janos), а потом уже на следующий год Ни­колай Иванович Лобачевский, и он впервые опубликовал свой резуль­тат. Так что какое-то основание не давать этой геометрии конкретно­го имени автора тут есть. На Западе принято более размеренное воспри­ятие этой ситуации.

Приведу еще несколько примеров, как нельзя переводить некоторые термины. Блок-схема — это не block— scheme, a flowchart. Момент количе­ства движения надо переводить как angular momentum.

А еще бывают примеры, когда име­ется раздвоение в ту или иную сто­рону. Один из таких примеров при­водил как раз Виктор Васильев [1]. Я приведу значительно более про­стой пример. Английское слово problem на русском языке раздва­ивается, есть задача, а есть и про­блема. Проблема — эта такая мощ­ная штука, а задача есть задача. И когда переводишь это слово, нуж­но понимать контекст. Так, нельзя перевести Poincare problem как за­дача Пуанкаре, нужно проблема Пу­анкаре. В обратную сторону, в рус­ском языке есть слово гипотеза. А по-английски оно переводится даже тремя способами — hypothe­sis, conjecture, problem.

В русском языке есть слово не­который. Оно имеет два перево­да — some и certain. Они имеют раз­ный смысл, хотя математически это как бы одно и то же. И тот и другой в формальной математике перево­дятся квантором существования. Но по смыслу, когда мы говорим some, это значит не столько нечто, сколь­ко какое-нибудь там, пренебрежение насчет того, какие именно. A certain значит некоторые, вполне опреде­ленные. Во фразе proving some the­ orems мы, мол, доказываем какие- то теоремы, звучит пренебрежение. Правда, про себя так можно сказать, чтобы выглядеть скромным. Some conditions означает при каких-то условиях, a certain conditions — при вполне определенных.

Очень яркий пример разницы в переводе на русский или англий­ский — это перевод слова boundary. По-русски есть два термина: грани­ца и край. Boundary of the manifold — край многообразия. Это край, ниче­го общего с границей он не имеет. А бывает граница области, это тоже boundary, но не край. Тут более тон­кий и аккуратный — русский язык. В английских текстах из-за этого воз­никает недопонимание.

Еще один пример раздвоения. По- русски — критерий, а по-английски — criterion и test. Главный критерий — это термин из теории вероятностей, его надо переводить как key factor, а вовсе не criterion.

Еще один термин pullback. Некоторые авторы без малейшего стеснения и при полном отсутствии патриотизма пишут пулбэк прямо по-русски. Иногда используется термин обратный образ. Но, в общем, не очень понятно, что это значит. Pullback — это важный, часто встречаю­щийся термин. По-английски имеет­ся замечательный термин в теории узлов — crossing change. А по-русски никак это коротко не скажешь.

Бывают ситуации, когда русское или наоборот английское слово имеет много-много разных смыс­лов по-русски.Так, в английском есть place, locus, spot, position, которое по-русски переводится как место. И чтобы перевести его правильно с русского нужно понять контекст и смысл. Геометрическое место — это geometric locus. Еще явление имеет место переводится как the phenom­enon occurs.

—   Какие же советы Вы бы дали на­чинающим переводчикам?

—   Для того, чтобы хорошо перево­дить, нужно для начала прочитать мно­го оригинальных английских текстов на эту тему. Кроме того, очень важ­но понимать текст, который вы переводите. Очень многие мои пере­водчики, в том числе успешные, не понимают текст, который они пере­водят, и все-таки переводят не так плохо. Хотя местами у них возникают страшные ошибки, в частно­сти из-за артиклей.

Но этого мало. Когда вы читаете тексты по нужной тематике, нужно запоминать стандартные обороты. Это — самое главное. В математи­ке количество стандартных оборотов ничтожно, примерно 100, в этом плане математические тексты отли­чаются от других научных. По фи­зике и химии всё намного сложнее, там намного больше разных оборо­тов, а уж про human sciences и го­ворить нечего.

У меня есть книга «Как написать ма­тематическую статью по-английски»[2]. На обложке от издателей написано, что «в пособии излагаются основ­ные принципы перевода математических текстов на английский язык». Это — неправда. Книжка преследует единственную цель — писать статьи, а не переводить. Сейчас я готовлю другую книжку, которая будет назы­ваться что-то вроде «Создание ма­тематических текстов на английском языке». Там речь пойдет не только о статьях. И там будет также объяснять­ся, как правильно переводить терми­ны на английский.

На мой взгляд, писать статьи пра­вильно и хорошо — гораздо легче, чем переводить. Ведь когда вы пи­шете сами, то знаете, что вы хотите сказать. Вы умеете сказать какую-то мысль по-английски пятью разными способами и один из них выбираете. При переводе сложнее, потому что по-русски может быть какой-то та­кой не очень стандартный оборот, а вы обладаете малым количеством вариантов и приходится думать. Вы переделываете фразу так, чтобы с точки зрения математики она имела тот же самый смысл, но с помощью совсем других конструкций. Вы за­меняете не только одни группы слов на другие, но и переиначиваете всю конструкцию в целом.

— Вы упомянули трудности с ан­глийскими артиклями. Дадите ли какие-то советы по этому поводу?

—    На первый взгляд, артикли — та­кой «гроб с музыкой».Довольно ши­роко распространено мнение, что правильно расставлять артикли мо­жет только носитель языка, а носи­тель языка будет правильно рас­ставлять артикли. Оба утверждения абсолютно неверны. Если вы дади­те гуманитарию математический текст, где неправильно расставле­ны артикли, он начнет их править и, скорее всего, текст от этого толь­ко ухудшится, так как он будет до­пускать грубые смысловые ошибки. Ведь для того, чтобы правильно рас­ставлять артикли, нужно достаточно глубоко понимать смысл математи­ческого утверждения.

Русский язык в этом плане очень удобный. Там нет артиклей. Поэтому в тексте вы можете допускать раз­ную многозначность. Английский язык этого не допускает. Я люблю по этому поводу рассказывать анекдот из собственной жизни. Я еще тог­да был то ли аспирантом, то ли ас­систентом, подрабатывал перево­дами. И переводил замечательную книжку моего друга,теперь всемир­но известного математика, Алексан­дра Александровича Кириллова. И в каком-то месте я не понимал, нуж­но поставить the или а — единствен­ный или какой-то.

Я ему звоню и говорю: «В твоей книжке, на 78-й странице, есть группа с какими-то свойствами. Если группа такая одна, то я поставлю the, а если их много, то a». Саша мне отвечает: «Я не знаю, а можно как-нибудь пере­делать фразу, чтобы снять вопрос?» — «Нельзя». В два часа ночи раздается его звонок. «Я целый день потратил, чтобы доказать, что существует толь­ко одна такая группа! Можешь по­ставить the!»

На самом деле, хорошего математи­ка, не носителя языка, можно научить правильно ставить артикли. У меня есть команда переводчиков, которые работают в двух журналах, и они все безукоризненно ставят артикли. Кро­ме тех случаев, когда они недостаточ­но входят в специфику той математи­ки, которую переводят.

Сейчас со мной работают четы­ре переводчика: двое мужчин и две женщины. Там дело разделя­ется так. Первый коллега — очень сильный математик, очень грамот­ный, много чего знает. Он в арти­клях не ошибается никогда. Он не берется за переводы тематики, ко­торая далека от его знания. Сам он покрывает очень большой спектр математики, являясь очень широ­ким алгебраистом. Другой его кол­лега прекрасно знает английский язык, очень красиво пишет, но как математик слабее и, если берется переводить всё подряд, то иногда у него бывают ляпы.

Аналогично с женщинами. Одна — доктор наук, очень старательный че­ловек, она вникает в каждый текст, стала очень образованным матема­тиком, потому что когда много пе­реводишь,то осваиваешь эти обла­сти математики. В артиклях она почти не ошибается. А ее кол­лега — сложный случай. Я с ней ра­ботаю около сорока лет и никак не могу ее научить не переводить сло­ва. Она очень много переводит, не только для тех журналов, где я рабо­таю, а еще в других местах, и пере­водит с дикой скоростью. И очень ча­сто впадает в перевод слов. Я ей даю на перевод только статьи по анали­зу и диффурам, в чем она понимает, она там кандидат наук. Но всё рав­но это не всегда помогает, порой она творит ужасные вещи. В частности, с артиклями. Разумеется, она знает, когда нужно ставить какие артикли и почему. Но в некоторых контек­стах не настолько понимает смысл текста и поэтому не может опреде­лить, какой именно артикль нужно поставить.

— Вы согласны с утверждением, что сколько языков — столько minds?

—Да, я бы даже усилил эту поговорку. Если человек знает только один язык, то вообще думать не умеет. Человек, знающий два языка, становится более широко мыслящим. Но человек, кото­рый знает только английский язык или человек, который знает только немец­кий язык, — они мыслят по-разному, у них разные мозги.

Интересно, что некоторые люди, которые знают очень много языков, мыслят принципиально по-другому. Был такой Маргулис, знаменитый пе­реводчик с африканских языков, ра­ботавший в ООН, когда мой отец там работал. Его очень ценили. Иногда да­вали на перевод какие-то тексты, и он писал следующее: «Как называется язык, с которого я перевел, не знаю, но точность перевода гарантирую».

— Вы знаете в совершенстве три языка?

— Никто не знает ни одного языка в совершенстве. Я свободно владею английским, французским и русским на уровне среднего интеллигента. Го­ворю без акцента на любом из этих языков, хотя иногда некоторые люди и в русском языке у меня слышат акцент, и по-английски, и даже по- французски, когда я не в форме. Еще я знаю испанский, немножко знаю ита­льянский, и немного немецкий. По- немецки я одно время читал много статей по математике свободно, лег­ко и без словаря, но немцы переста­ли писать по-немецки. И я это уме­ние растерял. Одно время я играл в футбол за немецкую команду и нау­чился отлично ругаться по-немецки, а также узнал некоторые футболь­ные термины.

— А вы замечаете, что, переключа­ясь на другой язык, Вы по-другому мыслите? Помните фразу Ломоносо­ва, что «на немецком надо говорить с врагом, на французском — с жен­щиной, на итальянском — с Богом, на английском — с другом. А на русском можно говорить со всеми». А что бы Вы сказали?

— В литературном смысле, я пишу луч­ше всего, безусловно, по-французски, хотя и по-английски тоже неплохо. Скажу так без ложной скромности. По- русски у меня литературно гораздо хуже получается. У меня плохой ли­тературный язык, научный стиль чув­ствуется даже в ненаучных текстах. Я очень люблю и хорошо знаю поэзию на всех этих трех языках, больше того, мы с Михаилом Цфасманом и Татья­ной Смоляровой в этом году будем вести кружок поэзии, где кроме рус­ской, английской и французской, у нас будет еще и итальянская.

Татьяна — дочь знаменитого матема­тика Игоря Кричевера. Он мой быв­ший ученик, а Татьяна — классический лингвист. Она профессор Колумбийско­го университета, знает французский, английский и русский. Ее всюду обо­жают студенты. В этом году она пре­подает в Вышке, и на ее лекциях на факультете совместного бакалавриа­та РЭШ и ВШЭ столпотворение.

По звучанию каждый язык красив по-своему, и тут я не берусь выбирать лучший. Вообще я люблю звучание испанского. Когда мне было 16 лет, я выучил испанский язык. И говорю по- испански без акцента, как мне объяс­нял мой учитель испанского языка в лицее во Франции. Но прошло 50 лет, и я испанский язык забыл. У меня не было практики. Даже когда я жил в США, где много испаноязычных, в мою среду они как-то не попадали.

Где-то 30-40 лет тому назад со мной произошел замечательный казус. Мне приснился сон со спряжениями всех правильных и неправильных глаголов на испанском языке, и сон был в виде таблиц. Во сне я также как бы читал эти таблицы. И когда проснул­ся, в течение первых 5-10 минут у меня действительно всё это было в памяти. А уже через полчаса все они вылетели полностью. И даже самые стандартные испанские глаголы не мог спрягать.

С испанским у меня приключи­лась и другая история. В 2006 году меня позвали в Мадрид на конгресс. И тогда я решил все-таки попробо­вать вернуть испанский язык. По­ехал в «Библио-глобус», купил там маленький словарик, два разговор­ника и еще какую-то книжечку. Пока ехал в метро, я сам с собой разго­варивал по-испански, и получалось! Я очень обрадовался.

А дальше, в Мадриде, с испан­ским у меня поначалу не сложилось. Я прихожу в гостиницу и начинаю го­ворить по-испански, а мне отвечают по-английски. Иду в ресторан — там то же. Меня поселили в пятизвездоч­ную роскошную гостиницу, естественно, люди, которые там работают, должны были продемонстрировать мне зна­ние английского языка.

Но недалеко от этой гостиницы я нашел забегаловку, сугубо пролетар­скую, где сидел народ, выпивал, раз­говаривал. Знаете, бывают такие мест­ные кафе, где все друг друга знают. Я заладил туда ходить и наконец-то заговорил. Они часто смотрели фут­бол, поэтому возникла общая тема, было весело. И один раз у меня воз­ник длинный разговор со служительницей музея в Прадо. Мы обсуждали, почему на выставке нет тех или иных картин. Но, в общем, испанский язык у меня все-таки пропал.

—   А в математике вы думаете на ка­ком языке?

—Ни на каком. На стадии написания статьи я чаще всего думаю по-английски, так как я пишу по-английски (по-русски в последние годы я редко пишу). О ма­тематике же я думаю скорее образа­ми, не обязательно геометрическими, иногда алгебраическими. У меня есть замечательный способ узнать, на ка­ком языке я думаю. Способ такой — я начинаю считать. Если у меня получа­ется un, deux, trois, quatre…, значит, ду­маю по-французски (смеется).

—  Большое спасибо за интервью!