Российская действительность не создала языка для разговора о политическом; универсальный язык, принятый в большинстве стран, оказался очень быстро дискредитирован; политические термины потеряли свое значение много лет назад. Либералы и демократы, коммунизм и национализм, парламент и выборы, аннексия и референдум — все эти слова в России означают не совсем то, что на Западе, или даже совсем не то, или же не означают уже ничего определенного.
В этой ситуации история в нашей стране стала универсальным языком, на котором говорят россияне, когда хотят выразить свои политические взгляды. Высказывания о Сталине, об отношении к перестройке, распаду СССР, к 1990-м или к 2000-м определяют политический профиль собеседника, в то время как президент и министр иностранных дел объясняют внешнеполитические решения рассказом о событиях тысячелетней давности.
Ученые-историки в этой ситуации столкнулись с целым рядом проблем, главная из которых проистекает из нежелания политиков уступать историкам контроль над дискурсом. Историк, не желая этого, оказывается квазиполитиком, потому что говорит о своей области исследований, истории, и тем вторгается в область политического.
Вряд ли какая-нибудь другая наука (включая собственно политологию) испытала за последнее десятилетие такое количество попыток ограничить область и содержание исследований со стороны политиков и государства — от создания президентской комиссии по борьбе с фальсификациями истории в ущерб интересам России до внесения в Уголовный кодекс РФ статьи «Реабилитация нацизма» и от идеи создания «единого учебника истории» до запрета распространения «выражающих явное неуважение к обществу сведений о днях воинской славы… России».
Конечно, непосредственно эти запреты больше всего касаются историков XX века, и особенно коллег, исследующих Вторую мировую войну. Надо, однако, понимать, что наука едина, и запреты в какой-то ее части могут аукнуться в совершенно неожиданных областях, далеких от «чувствительной» сферы.
К тому же запреты создают прецедент и вызывают к жизни желание радикальных политиков и пропагандистов создать и внедрить собственный канон отечественной истории. Новые нарративы распространяются в телепередачах про Византию и революцию, на выставках, посвященных Романовым и Рюриковичам, в пропагандистских книгах, замусоривших отделы истории крупных магазинов.
История, без какого-либо желания со стороны историков занявшая место политики, выглядит чем-то большим, чем одна из наук, и испытывает проблемы, другим наукам не очень знакомые.
Поэтому ничего удивительного в том, что сегодня приходится доказывать: история историков, история как наука, история «с маленькой буквы» имеет самостоятельное значение и собственную методологию, она открывает новое знание и несводима к повествованию учебника или единой интерпретации. История — одна из наук, позволяющих понять сложность мира, а не редуцировать его к простоте мифа.
Именно поэтому, отвечая на вопрос «О чем Вы мечтаете?», я прежде всего скажу, что мечтаю о том, чтобы политики сформировали наконец свой собственный язык, адекватный реальности и позволяющий спорить о сегодняшнем и завтрашнем дне страны, не прибегая к помощи неверно понятых образов прошлого.
История в этом случае останется важной частью общественного сознания, помогающей современной России понимать направление и скорость своего движения во времени, — но ученые смогут исследовать прошлое без нынешнего давления политической повестки дня, а их мнение будет востребовано как экспертное и научное знание, а не как непосредственная часть политической борьбы.
В конце концов, сегодняшнее отношение к прошлому само станет предметом анализа будущих поколений историков, и они еще не раз обратятся к удивительному феномену страны, разговаривающей о настоящем и будущем в форме споров о прошлом.
И в самом деле, — если в первые годы нового тысячелетия могло показаться, что ветры перемен отшумели в России в конце XX века и История с большой буквы оставила россиян в покое, то сейчас уже очевидно, что исторические перемены всё еще не закончились, и про наше время будет что написать в учебниках.