О жизни в космосе

«Что делаеть, если в невесомости, когда вы спите, вам захотелось повернуться на другой бок?» Такой вопрос задал юный ученик Гимназии им. Пушкова российскому космонавту Александру Калери. «У меня возник этот вопрос, когда я ворочался ночью!» — пояснил мальчик. Легенда космоса улыбнулся в усы и ответил: «Если хочется, то поворачивайся!»

5 апреля в троицкой Гимназии им. Пушкова прошла очередная, 13-я по счету ученическая конференция «Зов Вселенной». История ее началась в 2008 году, поначалу это была чисто локальная внутришкольная история, как водится, завязанная на энтузиазме одного конкретного человека — преподавателя информатики Татьяны Бирюковой, вокруг которой возник кружок любителей космоса «Отроки во Вселенной». Были выезды на турниры CanSat, визиты к коллегам в Бюракан (Армения) и на космические запуски на Байконур. Девушки-старшеклассницы открыли новый остров — ну, если точно, с помощью ДЗЗ обнаружили то, что растаял ледник и открылся новый клочок суши… Впрочем, это уже позднее. Связь с космосом именно этой школы Троицка обусловлена хотя бы именем — она названа в честь Николая Васильевича Пушкова, основателя города и старейшего местного НИИ, ИЗМИРАНа, в работе которого большую роль играла и играет космическая тематика.

Понемногу «Зов Вселенной» рос, выходил за рамки школы, а в 2019 году Гимназия им. Пушкова получила честь принимать у себя проект международного масштаба –юношеские Королёвские чтения. Год спустя это был уже двухдневный фестиваль с участием сразу двух космонавтов (Олег Артемьев и Олег Кононенко), лекциями, мастер-классами, концертом Петра Термена, показом мод, делегациями «живьем» из Якутии и мыса Каменный (самый север Ямала), из Армении и Германии…

Что было дальше — сами догадайтесь. В 2024-м школа решила вернуться к старому «бренду». А в этом «Зов Вселенной» вместе со школой переместился в новое огромное здание — места хватит всем, порой даже кажется, что для похода в другой конец строения нужно выписывать командировки… Гостей меньше, но они есть — из Москвы, Калуги и Смоленска. Формула конференции та же: торжественные речи, песни дошколят и танцы роботов на открытии (интересно, когда людей в костюмах роботов сменят реальные роботы?), «Трава у дома» хором, в фойе — детские рисунки, по всему зданию — мастер-классы, в спортзале — запуск коптеров и авиамоделей (под открытым небом нельзя), в мини-планетарии (есть и такое!) открыты сеансы, где-то идет лекция об ускорителях… И, главное, доклады школьников, от малышей до старших, на технические, творческие, исторические темы, в нескольких секциях, в каждой — совет экспертов из числа сотрудников троицких НИИ. Вопросы — по делу и на понимание предмета, просто читать по бумажке не пройдет. Отдельные призы — от ФИАНа, МПГУ и Академии наук.

И гость-космонавт — тот самый Александр Калери. На открытую встречу с ним пригласили всех горожан. Звучали вопросы и взрослые, и детские, но даже простой, незамысловатый вопрос был для космонавта отправной точкой для интересных раздумий. Как сказал сам Александр Юрьевич после этой полуторачасовой встречи, каждый раз он старается отвечать по-разному. Надеюсь, эта беседа покажется интересной не только детям, открывающим свою первую книжку о космосе.

…Я работаю, в сентябре будет уже 46 лет, в РКК «Энергия». Базовая кафедра МФТИ у меня была как раз в этой организации, и распределили меня в 1979 году туда в конструкторское бюро. Тогда шла активно работа над ракетой «Энергия», над кораблем «Буран», проектировалась орбитальная станция «Мир», и с этим вся моя судьба была и связана. К сожалению, век «Энергии» и «Бурана» был недолгий, а станция «Мир» прожила замечательную жизнь, на смену ей пришла МКС, сейчас создается новая Российская орбитальная станция, и я тоже занят в этих работах. Помимо этого, участвую в подготовке экипажей, в подборе космонавтов, постоянно общаюсь с ними, пытаюсь передавать свой опыт, и полетный, и производственный.

Сейчас я стал смотреть на свою жизнь несколько другими глазами. Без всякой рисовки скажу, что главная моя деятельность — участие в создании пилотируемых космических аппаратов, обеспечение их полета, а сами полеты — это, что ли, награда или логическое завершение каких-то этапов моей работы. Я был очень счастлив, когда в своем пятом полете, уже на МКС, я трудился на тех модулях, малых исследовательских, которые сопровождал на Земле, от стадии эскизного проекта и на всех этапах создания, и вот встретился с ними на орбите. А во втором полете я работал на той научной аппаратуре, которую мы проектировали, когда я после института пришел работать в КБ. Потом мои товарищи продолжили эту работу, а я прошел отбор в отряд космонавтов и этим делом больше не занимался.

Создание группы космонавтов-инженеров на нашем предприятии задумывал еще Сергей Павлович Королев. Он видел будущие полеты гораздо более сложными и длительными. Уже тогда, в начале шестидесятых годов прошлого века, ему очень хотелось отправить нашего советского человека на Марс и безопасно вернуть его обратно. Понимаете, Марс, межпланетные полеты — еще тогда! А для этого, помимо пилотов, командиров кораблей, нужны были инженеры, ученые и специалисты в разных областях для создания этих кораблей, для их летной отработки, для сборки межпланетного комплекса и подготовки его к перелету. Благодаря этому была создана группа космонавтов на нашем предприятии, в которую я впоследствии и попал.

Так что у нас очень хорошее было прошлое, очень хорошие наставники, учителя, и я очень рад и счастлив, что попал в такую среду и в ней продолжал формироваться. Вот такая у меня история, а теперь давайте свои вопросы.

— Меня зовут Гриша, мне семь лет. Хочу спросить, когда вы захотели стать космонавтом?

— Я захотел стать космонавтом, когда был таким же, лет в 6–7. Я в мае родился, а Юрий Алексеевич Гагарин полетел 12 апреля, мне тогда было без одного месяца 5 лет. Я и не понял тогда, что произошло. Когда Герман Титов летал, в августе 1961-го, я уже что-то понимал и лучше запомнил. А когда пошел в школу, в 1963 году, уже и Быковский, и Терешкова отлетали, и мне уже стало интересно, а лет в 8–9 я начал подумывать: «А как космонавтами становятся?» Дальше взрослел, учился, и всё становилось понятнее, но от этого не легче. В то время казалось, что космонавты — такие исключительные люди, и исключительно сложно ими стать. А уже когда студентом стал, показалось чуточку попроще, а когда пришел в КБ работать, уже вроде бы прямая дорога.

— Какой был ваш любимый предмет и как вы учились в школе?

— Ну, как все учился. ЕГЭ мы тогда не сдавали, у нас были общие экзамены, все экзамены на пятерки сдал. А предметы мне нравились многие, больше всего, конечно, физика, математика, химия, может быть, астрономия.

— Насколько было сложно проходить этап вступления в космонавты?

— У нас это был достаточно сложный процесс. Группа космонавтов-инженеров создавалась на предприятии по идеологии Сергея Павловича Королёва. Был конкурс, это должны были быть здоровые молодые ребята, ну, достаточно, но не совсем уж молодые. Главное было показать себя на работе положительно, приобрести какой-то опыт, а дальше играло роль здоровье. Правда, были послабления. Сергей Павлович доказывал военным, что нельзя к его инженерам относиться как к здоровым военным летчикам. И они пошли навстречу, нашли способ немножко снизить требования, проявить индивидуальный подход.

А дальше здоровых подвергали конкурсному отбору. Лично в моей группе было шесть человек, взяли троих, дошли до конца двое. Как была поставлена задача? Вот перечень вопросов, базовое изделие было корабль «Союз Т», тогда он только начинал летать. 31 декабря 1982 года вызывает нас начальник летно-испытательной службы Валерий Николаевич Кубасов и говорит: «Вы прошли медицину, теперь вам предстоит конкурсный отбор, вот вам три месяца, вот вам перечень вопросов, мы вам организуем занятия после работы, а в рабочее время вы со своими начальниками договаривайтесь как хотите». И пошла подготовка, учеба. Я приходил на работу в 8:30, в 17:30 рабочий день заканчивался, семьи у меня тогда не было, жил в общежитии недалеко от проходной, идти минут 20, на работу уходил где-то в 8:15, приходил к десяти вечера. 24 марта было первое собеседование, 31 марта — второе, по другой группе систем, и Алексей Станиславович Елисеев, тогда — заместитель генерального конструктора и руководитель нашего «куста», где были испытатели и космонавты, объявил результаты конкурса. Как раз было 1 апреля! Трое из шестерых удовлетворили условиям по рейтингу. И еще год разные формальности тянулись…

Это было, пожалуй, самое трудное — конкурсный отбор. А с медициной, считаю, просто повезло, с первого предъявления я оказался вроде здоровым, подходящим. Опять же, проявили индивидуальный подход, на что-то закрыли глаза, что-то допустили. Ну и я постарался не подвести в полетах, что в том числе и подтвердило, что такой подход имеет право на жизнь.

— Как отреагировали ваши родственники на то, что вы полетите в космос?

— В те годы в Советском Союзе, вообще говоря, это всё было секретное. Поэтому родители мои, может быть, догадывались, но не знали об этом, и я им не говорил. И в первый раз я готовился к полету дублером и не полетел. Так вот, до этого в прессе объявляли экипажи только по факту старта, а про дублеров вообще ничего не говорили. А это был только второй случай, когда назвали оба экипажа. Про нас рассказали по центральному телевидению, и все мои родственники были в шоке и в восторге.

— Расскажите, пожалуйста, о своих ощущениях во время первого полета. Волновались?

— Волнение было, конечно. Знаете, я немножко шире скажу. В нашем отделе, где космонавты-инженеры, начальником еще до того, как я пришел (я, к сожалению, его практически не застал) был Сергей Николаевич Анохин. Может быть, кто-то слышал о нём. Это легенда в летной среде. Когда установили почетный знак «Заслуженный летчик-испытатель СССР», его наградили первым. Он был до безумия храбрый, смелый и в то же время исключительно скромный человек. Всегда говорил, что это потому, что у него фамилия на «А». Сергей Павлович Королев хорошо его знал еще как планериста, и когда искал, кто будет воспитывать испытателей космической техники, которых он мечтал завести у себя на предприятии, взял Сергея Николаевича и создал под него летный испытательный отдел. А через два года, в мае 1966-го, в этот отдел пришли первые наши космонавты-инженеры. Так вот, ветераны рассказывали про Анохина, что на вопрос, боялся ли он чего-нибудь, тот отвечал: «Да, боялся, только дурак не боится». А что, спросили его, было самое страшное? Он подумал и сказал: «Не осрамиться самому». Вот с этим понятием нас и растили. Потому что ты стоишь на вершине пирамиды, под тобой тысячи, если не десятки тысяч людей, которые ждут результата. А если ты вдруг окажешься плохим, не сделаешь этого, это — срам.

Еще у нас висела в зале, где все инженеры-космонавты сидели, цитата из одного дореволюционного документа: «Никакая инструкция не может перечислить всех обязанностей должностного лица, рассмотреть все отдельные случаи и дать вперед соответствующие указания, а поэтому господа инженеры должны проявлять инициативу, руководствуясь знанием своей специальности и пользой дела». Вот в такой среде нас воспитывали. Поэтому волнение перед первым полетом, конечно, было: буду ли соответствовать, не осрамлюсь ли, а вот боязни как таковой, пожалуй, не было.

А про ощущения можно много чего рассказывать, слушать, изучать, пока сам не переживешь это. В первом полете всё было новым, особенно в начале: как летит ракета, как наступает невесомость, какая земля круглая, как изумительно красивы космические зори.

— А невесомость?

— Невесомость — потрясающая. В ней надо учиться жить. Работать с оборудованием. То, что на тренажерах отрабатывал — это одно, а в полете — другое, появляются особенности, сменщик тебе рассказал, но надо привыкнуть, освоить. Всё чуть-чуть не так, как учили на Земле.

— Как вы ощущали чувство невесомости?

С одной стороны, это очень необычное, с другой стороны, очень приятное чувство. Как чувство падения. Мы разогнали космический корабль вокруг Земли и падаем, полгода или год, сколько полет длится, падаем, падаем и никак на Землю не упадем. Такое безопорное пространство, безопорная жизнь, когда чуть пальцем шевельнул, оттолкнулся и полетел к потолку или куда захотел… К этому быстро привыкаешь. Но невесомость и коварна, потому что летает не только человек, но и предметы, а это беспорядок, ничего уже не найдешь. А еще вентиляторы дуют. Здесь воздух сам перемешивается, а там естественной конвекции нету. Ты в каком классе учишься? Физики еще нет? Понятно… В общем, в невесомости воздух перемешивают вентиляторы, он постоянно движется и, естественно, всё незакрепленное тоже движется и улетает в совершенно невообразимые места. Так что невесомость требует дисциплины и порядка фиксации всего, что может летать, но не должно летать. А летать может только человек.

— А как в космосе принимают душ?

— Никак. Его там вообще нету. Сейчас это дело будущего. Были души на «Салютах-6» и «-7», какое-то время был душ на «Мире». В «Салютах» складные душевые кабины, а на «Мире» — стационарная. Потом ее разобрали и на ее месте гиродины поставили, так надо было. Что сказать про душ? Интересно, приятно, но не очень удобно. Один раз я в душе на «Мире» помылся, больше не хотелось. Почему? Cначала готовишь, и есть ограничения, потому что нужно воду подогреть, а это электричество; электричества не очень много на борту, значит, строго по расписанию, как Земля спланировала, посчитала энергобалансы. То есть ты уже несвободен, уже неудовольствие определенное, необходимость жить по навязанному распорядку. А затем, после душа, ты такой чистый, свежий, помытый, надел новое белье, а кабину надо убрать. Начинаешь убирать, протирать, опять вспотел, опять испачкался, и снова нужно обтираться, и уже не в душе, а влажными полотенцами, и думаешь — зачем мне это удовольствие! Лучше полотенцами… Мой первый командир Саша Викторенко говорил: «Да не переживай, все же так жили, а потом, смотри, медведь всю жизнь не моется, только купается, а какой сильный!»

— Какой вы видели Землю из космоса и каковы были ваши чувства?

— Земля круглая, это первое впечатление. Земля красивая, земля разная, и смотреть на нее можно очень долго, бесконечно, и всегда видеть что-то новое.

— Вы, космонавты, всё время описываете Землю, а на звезды вы там смотрите?

— Конечно. И с целью, и без цели. Но с точки зрения астрономической нужны серьезные инструменты, которых на орбитальной станции нет. Поэтому в основном для удовольствия. Но иногда для работы. В моем первом полете из пяти месяцев два с половиной мы ежедневно делали по две-три звездные коррекции ориентации с помощью теодолита. По звездам наводились, считывали показания, вводили на дисплее, уточняли ориентацию станции. Потом необходимость в этом отпала, но мы научились и привыкли звезды опознавать и наводиться на них. Это было проще, чем зубы почистить!

Потом — заход звезд за горизонт Земли. Очень интересно, когда начинается мерцание в атмосфере. Эти просветные эксперименты показывают структуру горизонтальной неоднородности в атмосфере, плотность воздуха, пылевую составляющую. А так — звездное небо такое же красивое, как и здесь, даже еще красивее. Я когда первый раз посмотрел, удивился, сколько звезд. Я столько никогда не видел!

— А наблюдали ли вы метеоры, сгорающие в атмосфере земли?

— Да, доводилось. И спорадические, и во время метеорных потоков. Очень хорошо заметна разница. На Земле смотришь на фоне неба, там — на фоне Земли. Видишь сверху, если что-то под нами горит в атмосфере, значит, метеор. А чем отличаются метеоры из потоков? Во-первых, у них приблизительно одна высота загорания. Во-вторых, треки в одном направлении. И в третьих, примерно один цвет. А если все эти параметры нарушаются, сразу понимаешь, что это чужак спорадический. Один раз я увидел стационарный метеорит и только потом понял, что где-то он недалеко от нас пролетел. То есть на фоне Земли он где-то прямо под нами вспыхнул, а хвоста у него нет. Точка вспыхнула и погасла. Значит, он где-то тут пролетел. Понятно, что разброс там большой. Это как пуля: не та пуля страшна, которую услышал…

— Были ли у вас какие-нибудь внештатные ситуации на станции?

— Да, конечно, они постоянно бывают.

— Расскажите про самые интересные.

— Как сказать… Что интересного, когда что-то ломается? Была, например, ситуация, когда летел к нам в первом моем полете очень важный грузовик с важным оборудованием. Еще телеоператорного (ручного) режима управления не было, грузовик летал только автоматически. Буквально перед стыковкой выходит на связь заместитель руководителя полета Виктор Дмитриевич Благов: «Ты знаешь, как аппаратуру „Курс“ переключать?» (Это радиолокатор бортовой для измерения параметров сближения). «Если будет сбоить, переключаться на резервный комплект, разрешаем тебе сразу переключай на основной». И на этом связь кончилась. И через пару минут, раз — переключается. Я его обратно. Проходит время — а он снова переключается. Я его снова обратно. И так просидел полчаса туда-сюда, а потом [грузовик] прилетел поближе и окончательно отказался сближаться. Автоматика обеспечивала безопасность — разлетелись. Оказалось, что отказ был в аппаратуре на станции. Нас ночью подняли, сказали, два дня на ремонт, дали список оборудования, которое надо искать на станции, мы тут же нашли, нам разрешили ночь доспать, потом утром надо было менять, потом — тестировать. Через два дня грузовик прилетел и причалил. Ну вот не знаю, интересно это или нет…

И всякое другое бывало, бывало, что и горело что-то, и атмосфера утекала со станции, но вроде справлялись.

— Вы проводили какие-нибудь научные эксперименты в космосе?

Конечно, мы ж туда летим, в общем-то, за знаниями. Другое дело, что для высокого качества результатов нужны специалисты. Они-то есть, только на Земле, как их доставить? Смотрите, по трудозатратам на поддержание станцией требуется больше двух человек, корабля — тоже, значит, два-три, мест для исследователей практически не было. На «Салютах» не было точно, «Союзы» были старые, на два человека, «Салюты» до шестого включая — тоже два человека, на седьмом пошли «Союзы-Т», где три человека экипаж. Первая длительная экспедиция втроем была Кизим, Соловьёв и Атьков. Не было места для исследователей, поэтому научные работы приходилось делать самим. Понятно, что качество не такое высокое, как если бы это делал специалист. Тем не менее, это тоже делалось. И сейчас, по статистике, на МКС приблизительно третья часть рабочего времени экипажа уходит на научные работы.

— Какие открытия были сделаны в космосе, которые нельзя было сделать на Земле?

— Во-первых, то, что там можно достаточно долго жить и работать. Во-вторых, были интересные эксперименты, исследования и результаты, которые в наземных условиях было бы затруднительно получить. Вырастили, например, злаковые растения, пшеницу с колосьями. Биологи были очень удивлены, потому что по всем их канонам казалось, что в невесомости высшие растения до такой стадии развиваться не могут. А получилось, что пшеница дала колосья! Но зерен не дала, сорт был нестойкий к этиленовому отравлению. Потом взяли стойкий сорт карликовой пшеницы и на нём вырастили и зерна, и даже второй посев провели и получили второй урожай. Это на «Мире» было, а уже на МКС мы на душистом горошке получили 9 или 10 генераций экспонированных в невесомости семян. Это тоже важно для понимания жизни и развития ее возможностей.

— Что самое важное для вас из научных работ, которые вы проводили в космосе?

— Самое большое впечатление вызвала первая работа в третьем полете. Тогда только начинались работы по пылевой плазме. Это был плазменный кристалл, и еще не было получено ни одной упорядоченной структуры в тлеющем разряде микрочастиц. И я занимался этим в свободное время, что-то переделывал, что-то не получалось, что-то мне не нравилось, хотя глубоко я это не понимал, но насколько мог, старался разобраться. И вот я стал передавать в ЦУП в телевизионном сеансе видеозапись получившейся структуры и вдруг слышу от руководителя научной группы, который был на связи: «Вот, вот! Это то, что нам надо! Наконец-то мы увидели то, что ждали!» Для меня это такая награда была! Потом они опубликовали статью, включили меня в авторский коллектив, но главное, я им был благодарен за оценку. Когда услышишь такой вот восторженный голос, это дорогого стоит.

— А с кем у вас была кооперация?

— Это Институт высоких температур, научным руководителем был Фортов (Владимир Фортов, академик, экс-президент РАН, 1946–2020, — Прим. автора), а говорил это Владимир Иванович Молотков, тоже сейчас покойный. Там была очень сильная физтеховская команда, и они продолжают заниматься этой темой до сих пор.

— Cталкивались ли вы в космосе с чем-то необъяснимым?

— Да, бывало иногда. Но тут надо пояснить, что имеется в виду. Если что-то а-ля НЛО, то, чего наука сейчас не в силах объяснить, то, пожалуй, такого не было. Всему потом находилось какое-то обоснование. Но было для меня одно поразительное открытие. Вы же знакомы с эффектом большой Луны или большого диска Солнца над горизонтом, да? Это даже не оптическая иллюзия, а эффект, связанный со зрительными алгоритмами коры мозга, которые обрабатывают информацию. Это хорошо описывали многие ученые, в том числе академик Борис Викторович Раушенбах. В значимой зоне, которая маркируется привычным окружением и знакомыми предметами, объект кажется увеличенным в размерах.

Я заинтересовался этим эффектом перед первым полетом, много читал, и мне было очень интересно посмотреть, работает ли такой эффект в космосе, в невесомости. В первом полете, наблюдая много раз восходы Луны из-за земного горизонта, я убедился, что этого эффекта нет, и успокоился на этом. И каково же было мое удивление, когда я вдруг в четвертом полете, уже на МКС, обнаружил, что эффект есть! И доказал себе с помощью имеющихся на борту инструментов.

Получилось всё просто. Не спалось, понравился вид за окошком, я его сфотографировал, а через несколько дней, перебирая снимки (хорошо, что уже были цифровые фотоаппараты, 2004 год), посмотрел и удивился: «Обычная картина, зачем я это снимал?» Увеличил, ба, да это же Луна! И тут вспомнил сцену, которую фотографировал. Но Луна казалась мне тогда гораздо больше, а здесь она такая маленькая и невзрачная… И тут я вспомнил тот эффект. Но я же убедился, что он в космосе не работает. Или всё-таки работает? Через несколько дней опять было полнолуние, я днем занимался на дорожке и в иллюминаторе каюты опять увидел диск Луны. Бросил всё, взял фотоаппарат, тут же его сфотографировал, сравнил и увидел, что эффект есть. То есть сработали уже не элементы рельефа, к которым сознание пытается привязаться, а интерьер станции, иллюминатор, какие-то наружные конструкции. Вот такое было для меня открытие. Можно много интересного найти для себя и объяснить, увидеть. Главное — интересоваться.

— Как космонавты проводят свободное время на станциях? Какие чаще всего у них увлечения, хобби?

— Cамые разные! Было бы время, а найти, чем заняться, всегда можно.

— Ну, самое популярное…

— А это зависит от людей. Самое популярное, наверное, наблюдение Земли, фотографирование и рассматривание разных объектов, можно сказать, фотоохота. Были у нас большие любители, которые потом устраивали выставки своих фотографий. У них целая личная программа, по которой они охотятся за редкими объектами, природными и рукотворными: горы, водопады, вулканы, реки… Пирамиды египетские всех очень интересуют.

А так — ну, книжку почитать, музыку послушать, фильм посмотреть… Кто-то песни играет на гитаре, музыку сочиняет. Есть на МКС клавишные инструменты, а у одной американки в нашем экипаже была флейта, она на ней играла. Все люди многогранные, и каждый может себе по вкусу найти всё что угодно.

Речь идет о Кэтрин Коулман, астронавте NASA. Кэтрин — поклонница британской рок-группы Jethro Tull, и 12 и 13 апреля 2011 года, находясь на МКС, участвовала по видеотрансляции в концертах группы в Перми и Москве соответственно, исполнив партию флейты в композиции «Bouree».

— А книги там электронные или бумажные?

— И так, и так бывает. Дело в том, что у нас, особенно на «Мире», да и на МКС, достаточно богатая библиотека. Книги периодически туда привозят и оставляют. Но сейчас больше входят в моду электронные, это удобнее, потому что килограмм груза, доставленного на орбиту, очень дорогой. Я сам читал и бумажные книги, и электронные.

— Какое лично у вас во время полета было хобби?

— Меня больше всего, конечно, интересовало наблюдение Земли. Помимо этого, очень много времени уходило на поддержание порядка на станции, на ее обслуживание. Это, знаете, как жить и работать дома, в квартире из нескольких комнат. Просто полгода не выходишь на улицу, и никто на помощь не приходит, только по телефону могут позвонить и что-то посоветовать, а продукты привозит доставщик и оставляет у двери. Поэтому нужно и свою работу делать, и дом содержать в порядке. В таком режиме свободного времени почти нет. Дома всегда найдется что делать: мелочь какую-то переложить, навести порядок, убраться, почистить, что-то отремонтировать, Сантехника и электрика ведь не вызовешь — всё сами!

Третий полет, например, был ремонтным и коротким, всего 73 дня, и то 28 добавили, по плану было 45. Дело в том, что бюджетного финансирования «Мира» уже не было, оно шло фактически из коммерческих источников. Поэтому особо не развернешься. И надо было сделать главную работу — привести станцию в порядок и продлить ее жизнь. Было действительно тяжело, времени катастрофически не хватало, ремонтные работы шли с трудом, и всё время приходилось что-то изобретать, инициативу проявлять. А когда напряжение наконец спало, то уже пора было собираться домой… Так что там было не до хобби, честно скажу.

— Это была закрывающая экспедиция, вы прощались со станцией «Мир». Расскажите, пожалуйста, про последний день на станции. «Уходя, гасите свет?» Как всё прошло?

— Мы всё сделали, как и положено, законсервировали станцию… Вообще подготовка к беспилотному участку полета занимала несколько дней. Мы заменяли ресурсное оборудование, делали какую-то профилактику, потом стали консервировать системы станции, укладывали в спускаемый аппарат возвращаемый груз. И в последний день, уже перед закрытием люков, тоже, конечно, очень много было работы, я сейчас детально уже всё и не вспомню. По-моему, был телевизионный репортаж. Потом — свои вещички собрать, написать письмо… Мы были уверены, что после нас будет еще экипаж, и оставили им на столе на видном месте письмо-наставление, где что лежит, оставили самое нужное из оборудования для расконсервации станции. И хлеб-соль на столе, как положено. А потом пошли в корабль.

Там дальше очень жесткая по времени процедура, потому что всё привязано к сеансам связи. И была трудность — не закрывался люк, переходной механизм герметизации не срабатывал, поэтому приходилось менять ключи. Я помню, раза три по всей станции бегал, летал, искал ключи для механизма герметизации. Всё нашел, люки закрыли, сбросили давление с полости между люками, пошла проверка герметичности. Потом оказалось, что мы в этой суматохе забыли свои медицинские пояса на станции. Они там сушились. Так без них и улетели на Землю.

Проверка герметичности прошла не сразу. Это был очень ответственный момент. Мы ведь станцию «Мир» возвращали к жизни, она была негерметичная, нам надо было утечку по возможности устранить, сделать профилактику старых систем и привести их в работоспособное состояние, чтобы станция могла даже в беспилотном режиме полетать, пока МКС не пойдет. Улетали мы с нее 15 июня, приземлились 16-го, а служебный модуль МКС, который сейчас называется «Звезда», стартовал 12 июля и через полторы-две недели пристыковался к модулю «Заря», который уже был на орбите. Только с этого момента можно было сворачивать работы на «Мире» и разворачивать МКС. Поэтому была большая ответственность. А у нас как раз намеки были на утечку через закрытый люк. Мы проверили, перепроверили, всё нормально.

А дальше подготовка к спуску, к расстыковке. Заняли рабочие места, скафандры надели, всё проверили, расстыковка… И вот тут я понял, что всё. Раньше, в предыдущие разы, я тоже прощался со станцией, ходил по ней, любимые места «обнюхивал», она ведь как родной дом уже. А вот сейчас я понял — больше я сюда уже не вернусь никогда.

И как подарок… Отходили мы на толкателях, без двигателей, они немножко несимметрично сработали, и корабль начало чуть чуть разворачивать моим боком к станции. Я слева сидел и в иллюминатор увидел всю станцию на фоне черного неба и Земли. Такая красивая картина! Я жалел, что у меня фотоаппарата не было. Поэтому пришлось запоминать и прощаться с ней. И так жалко было уходить…

— Оставалась ли на станции «Мир» какая-то вещь, которую вы очень хотели взять и взяли, и которую вы оставили там, но она осталась в сердце?

— Ну, то, что оставил, я в сердце не оставляю, вернее, в памяти оно сохраняется, но таких чувств нет. А взял я оттуда несколько вещей достаточно ценных. Во-первых, я спустил Вакошу. Еще в 15-й экспедиции дети из ВАКО (Всесоюзное/всероссийское молодежное аэрокосмическое общество. — Прим. авт.) «Союз» подарили куклу космонавта, сделанную для конкурса. Ее взяли в полет, и она там оставалась с 1994 года, во втором своем полете в 1996 году я ее видел, а в третий полет — нет. Жалко было… Потом нашел. Решил — спущу ее обязательно! Отдал ваковцам, они счастливы были невероятно. Сейчас, может, в музее где-то у них.

Кроме того, взял несколько книжек. Одна куда-то делась, она была с дарственной надписью Глушко. А миниатюру «Космический экслибрис» я специально в личные вещи взял и подарил нашему художнику Юрию Галкину, который делал для очень многих экипажей памятные печати и штампы… Он же мне он сделал печать для библиотеки «Мира». И я эти книжки проштамповал ему этой печатью. Он тоже был очень доволен.

— Кстати, когда сводили станцию «Мир», использовали данные нашей службы службы прогнозов космической погоды ИЗМИРАНа.

— Мне это неизвестно, но вполне возможно. Кстати, вспоминаю, что, когда мы готовились к полету, мы с ИЗМИРАНом взаимодействовали. А потом встречался с постановщиками экспериментов из этого института. С кем именно, уже не вспомню. Но у меня давнее знакомство с Александром Николаевичем Зайцевым, мы как-то летели через океан и случайно встретились в самолете. И по радиолюбительской стезе мы с ним знакомы.

— Что происходит, когда вы возвращаетесь на Землю после полета? Расскажите нам про реабилитацию — сколько она длится, и нужно ли учиться заново ходить?

— Ходить, с трудом, конечно, но можно. Но всё равно нужно вспомнить, как это делается. Поэтому первые часы, особенно после первого полета, достаточно тяжелые. После следующих гораздо проще. Потому что в организме сохраняется память. Первый раз он в растерянности, не знает, как реагировать, ищет разные пути, процесс затягивается и осложняется. Любую задачу первый раз решать трудно, второй — легче. А дальше надо привыкнуть к земным условиям, восстановить координацию, функции, физиологическое состояние. Полезно в этот период делать массажи, тепловые процедуры в саунах. Очень помогает плавание в бассейне, потому что оно нагружает сердце, сосуды, но не так сильно действует на опорно-двигательный аппарат.

Бегать после первого полета было тяжеловато. Позвоночник плохо реагировал на ударные нагрузки при шагах, потому что координация немножко рассыпалась, и надо было ее восстановить. Этот эффект деревянной спины, деревянного позвоночника сохранялся недели две, наверное. А начиная со второго меня даже удивляло — проснулся, словно это было не со мной или очень давно. После первого живые ощущения, воспоминания, образы меня еще дня три преследовали. А после второго — как по щелчку, переключили, и всё. Такая у меня особенность.

— А не было того, чтобы вы по привычке кружку в воздухе отпускали?

— Нет. Бумагу, всякие документы — да, роняли…

— Космонавты похожи на спортсменов: спортсмены становятся тренерами, а космонавты — инструкторами для будущих космонавтов. А есть ли такое понятие, как «играющий тренер», космонавт, который продолжает летать, и в то же время уже обучает начинающих?

— Конечно, есть, хотя, к сожалению, остаются не все. У меня даже должность так называлась, пока я на пенсию из космонавтов не вышел: инструктор-космонавт-испытатель, и я обязан был участвовать в подготовке новых космонавтов. Сейчас отходят от этого принципа, и мне жаль. Раньше, начиная с «Салюта-6», было такое правило: когда формировался экипаж, а в нём тогда было два человека, вместе с новичком обязательно летел один опытный, летавший космонавт. Потому что невозможно ко всему подготовиться на Земле. Потому что мы там не только работаем, но и живем. Работе можно научиться, а вот жизни в таких условиях — нет. Да и на Земле без наставников, без родителей, без старших нельзя. Мы сами не замечаем, как наши дети проходят все стадии взросления, живя среди нас. Поэтому роль наставника в экипаже была очень важна. В первом полете у меня был замечательный командир Александр Степанович Викторенко, у него был третий полет. А во втором уже наставникам был я, а со мной как бы новичок Валерий Корзун. И дальше всё так передавалось из поколение в поколение.

— Каким вы видите будущее российской космонавтики через сто лет?

— Нет, на сто лет я не готов заглядывать! Когда я заканчивал институт, мы рискнули сделать прогнозы лет на тридцать вперед. Ничего не оправдалось! Тем не менее, попытаюсь что-то сказать. Чего мне хотелось бы? Во-первых, околоземная орбита: стоит задача перейти от ее освоения к использованию. Она должна приносить пользу, стать достаточно рутинной работой. Мы уже хорошо научились жить и работать на околоземной орбите. Нужно делать следующие шаги. Катастрофически не хватает специалистов в разных областях знаний: ученых, врачей, исследователей, технологов, инженеров. Нужны программы целевых работ. Нужно специальное оборудование, чтобы получать высококачественные результаты. Нужно привлекать бизнес, невозможно всё время на шее у государства сидеть. Денег много, и их надо уметь привлекать. А для этого нужно сделать космос интересным. Наша космическая промышленность не сможет существовать без объемов, без результатов.

И мы надеемся на новую Российскую орбитальную станцию, которая где-то к 2028–2030 году должна начать летать. И забывать о межпланетной тематике тоже нельзя. Но это уже новый вызов, новое испытание. И здесь для начала, конечно, нужны космонавты-профессионалы, но я считаю, что в новые миры к другим планетам должны идти и ученые. Без них это будет пустым занятием. Поэтому нужно уже сейчас привыкать к этой мысли, растить специалистов. Силами космонавтов-универсалов все задачи не решишь.

В этом направлении уже есть положительный опыт. Вот есть кинофильм «Вызов». Не хочу обсуждать сейчас его художественную ценность или целесообразность, но это простой пример: возникла задача снять высококачественные материалы для фильма. Научить снимать кого-то из космонавтов? Не получится. Берем профессионалов, готовим их к полету, отправляем в командировку, они привозят результат. Вот так надо делать и в других областях.

— Верите ли вы в жизнь за пределами нашей планеты?

— А зачем верить, когда я знаю, что она есть? Дело вот в чём… На МКС проводился и сейчас проводится эксперимент под названием «Тест». И в нем обнаружили бактерии, которые живут в условиях открытого космоса на наружной поверхности станции! Сейчас разбираются, откуда они взялись. То ли привезены с земли кораблями, то ли из атмосферы станции, которая частично выбрасывается наружу, то ли прилетели из внешнего пространства. Но они живут в условиях открытого космоса! Так что жизнь есть.

— Александр Юрьевич, какое послание вы хотели бы донести до всех нас, жителей планеты Земля, после полета в космос?

— Наша планета не такая большая, как вам кажется. Все мы — экипаж космического корабля под названием Земля, просто нас много миллиардов. А мы эгоистически ощутили на себе эту хрупкость жизни. Космический аппарат — искусственно созданное пространство, границы которого находятся совсем рядом. Нас там было всего два-три человека, но мы очень хорошо чувствовали последствия своих действий. Позанимались физкультурой — кислорода стало поменьше, углекислого газа побольше, возросла влажность и так далее. То есть рамки допустимого очень тесные. Они не так чувствуются на Земле, но они есть. И это нужно всегда помнить. А человек устроен, к сожалению, так, что если чего-то не видит и не чувствует, то для него этого и нет, а значит, всё можно. Берегите Землю, заботьтесь о ней и не разрушайте ее бездумно.

Владимир Миловидов
Фото автора