После обеда стало прохладно, со стороны моря подул холодный порывистый ветер, кто-то сказал, что к вечеру может начаться шторм, и его вместе с креслом перенесли с балкона в комнату. Кресло поставили у окна, чтобы он мог видеть городские крыши и острый шпиль собора Святого Петра. Почему-то домашние решили, что вид собора его успокаивает, хотя все знали, как он относится к религии. Но однажды он обмолвился, что любит бывать на месте захоронения семьи Шелли, а «Франкенштейна» считает шедевром литературы. Он действительно так считал и пару раз посещал кладбище при соборе: там он придумал свою версию происхождения Стоунхенджа — по странной ассоциации, которую впоследствии не мог вспомнить.
Он устроился удобнее, попросил принести чаю с крекерами, но не сейчас, а минут через сорок. Сейчас он хочет остаться один и обсудить с самим собой кое-какие проблемы, над которыми раздумывал еще до первого инсульта. Он представил, какой шум могла бы вызвать в научной и околонаучной среде его новая идея, и мысленно усмехнулся. Точнее, увидел усмешку на лице своего собеседника, стоявшего сейчас в проеме балконной двери и загораживавшего вид на крышу соседнего дома.
Собеседником был он сам — любил, размышляя, воображать себя во плоти, обычно таким, каким был лет тридцать назад, как на фотографии, висевшей в кабинете над письменным столом.
— Садись, — предложил он своему Альтер эго, — и скажи, что думаешь о новой идее.
Тот остался стоять и сказал с недоумением:
— Ты не говорил о новой идее.
— Странно, — сказал он. — Ты перестал слышать мои мысли?
— Я и раньше их не всегда слышал, — покачал головой Альтер эго. — Ты стал забывать? Результат двух инсультов — вот это что, и не надо морщиться, мы всегда говорили друг другу правду, только правду и ничего, кроме правды.
— Мы не в суде, — сухо сказал он и посмотрел на собеседника пристальным взглядом, стараясь по выражению знакомого лица понять, что тот думает на самом деле.
— Смысл, — продолжил Альтер эго, — имеют разговоры и дискуссии, которые рано или поздно в той или иной степени становятся известны окружающим.
Альтер эго отошел от двери и прислонился к стене рядом с книжным шкафом. Так им было удобнее смотреть друг на друга.
— Ты, конечно, помнишь, — сказал он, — нелепую точку на графике Роджера в эксперименте с углеродом. Я имею в виду октябрьский эксперимент шестьдесят седьмого года.
Альтер эго кивнул.
— Мы тогда так и не поняли, почему эта единственная точка так далеко вылетела из графика. Все параметры системы были в норме, тот эксперимент ничем не отличался от предыдущего и последующего.
— Всё имеет причину, — философски заметил Альтер эго. — И тогда причина выброса была…
— Но мы ее не обнаружили.
— Нет. Роджер сказал, что такие единичные флуктуации не так уж редки, а попытки определить точную причину отнимают массу времени. Но, собственно, о чем ты? С такими явлениями экспериментаторы время от времени сталкиваются.
— Да, — кивнул он, — но не занимаются систематически.
— То есть? — насторожился Альтер эго. — Как можно систематически исследовать явления, не повторяющиеся никогда? Разве в том нашем эксперименте еще хоть раз…
— Нет! — решительно сказал он.
— И так всегда. Когда какая-то точка очень сильно выбивается из графика… Хочется думать, что ты обнаружил новый физический эффект… Чуть ли не явление новой физики. Даже начинаешь такую новую физику придумывать — для одной-единственной точки, которая больше никогда в таких экспериментах не появляется. Никакой новой физики — просто случайный выброс.
— Случайный выброс, — повторил он. — Наука не занимается явлениями, которые наблюдаются один-единственный раз и больше не повторяются.
— Тривиально, — бросил Альтер эго. — Но… «Больше не повторяются», говоришь ты. Никогда? Или все-таки повторяются, но так редко, что можно годы потратить на один и тот же эксперимент. «Взбрыкнувшая» точка не появляется, и ты перестаешь этим заниматься. Да, случайная флуктуация… У тебя больше не появляется, а у других вообще в подобных экспериментах никогда ничего подобного не наблюдалось. И…
— Ты хочешь сказать, что эксперимент надо было продолжать чуть ли не вечно и все-таки дождаться…
— Нет, — усмехнулся Альтер эго, — но, подозреваю, ты хотел сказать именно это.
— Знаешь, — задумчиво произнес он, с интересом разглядывая собеседника, будто впервые его увидел. Впрочем, если разобраться, подумал он, это так и было. Конечно, многие годы в минуты раздумий о самых сложных своих идеях, самых странных, самых противоречивых и самых, тем не менее, верных, он вел размеренный разговор с самим собой, представляя себе себя в определенном возрасте. Всякий раз разном — вот что главное. Значит, всякий раз его Альтер эго был другим, не таким, каким в это время был он сам. И всякий раз возражения Альтер эго были для него неожиданными, хотя, казалось бы, какие неожиданности можно ожидать от себя самого, в каком бы возрасте ты себя не представлял?
— Знаешь, — повторил он, — я не то имел в виду, о чем ты подумал.
Он с удовольствием увидел на лице Альтер эго смущенную улыбку непонимания. Прекрасно. Разговор предстоит серьезный. Может, самый серьезный в их общей жизни.
— А о чем, по-твоему, я подумал? — попытался вернуться к обычной пикировке Альтер эго. Он отошел от шкафа и приблизился к креслу. Совсем близко подходить не стал — всегда соблюдал дистанцию, желая, видимо, подчеркнуть, что они разные. Впрочем… Так было проще разговаривать.
— Ты хотел возразить, — сказал он. — Хороший экспериментатор никогда не скажет: это просто случайный выброс, не надо на этом зацикливаться, ведь остальные точки лежат в пределах ожидаемых ошибок. Нет, он остановит эксперимент и начнет разбираться.
— И только потеряет время, если эта точка действительно не имеет отношения к эксперименту.
— Помнишь, — сказал он, — фотографию в журнале Sky and Telescope?
Это было давно, в каком-то из шестидесятых годов. На одной странице были опубликованы рядом два одинаковых снимка вечернего неба неподалеку от городка Гров-сити, штат Огайо. Над холмами висела отчетливо видимая «летающая тарелка». Трудно было сказать, на каком расстоянии, но «тарелка» казалась большой. Не просто контуры, как на многих любительских снимках. Видны были мельчайшие детали: круглые окошки, симметричные выступы, «рожки», торчавшие из «тарелки»… Очень качественная фотография неопознанного летающего объекта.
В статье утверждалось, что оба снимка прислал в редакцию фоторепортер местной газеты, профессионал, вовсе не любитель. Три года назад он фотографировал закат и только проявив фотографию увидел на ней «тарелку», которую в тот вечер невооруженным глазом не разглядел. Наверно, был увлечен подготовкой камеры к съемке и не смотрел на небо. Наверное. Может быть. Снимок он отправил в журнал, но тогда редакция не стала его публиковать, не захотев рисковать репутацией, хотя экспертиза (естественно, ее провели) показала, что снимок не подвергался дополнительной обработке.
Прошло почти три года. Фотограф, кстати, вовсе не был сторонником уфологии. В письме в редакцию он писал, что уверен: «тарелка» реальна — в том смысле, что существует оптический эффект, из-за которого на снимке возникло странное изображение. Да, слишком сложно для оптической иллюзии. Да, удивительно похоже на «реальные» тарелки, но… Снимок-то не подделан.
— Помню, конечно, — пробормотал Альтер эго.
Упорный оказался фотограф. Почти три года каждый вечер, когда выпадала соответствующая погода, он приходил на то же место, ставил камеру, давал ту же экспозицию и диафрагму, и в то же самое время нажимал на спуск. Он сделал двести семьдесят девять практически одинаковых фотографий. На двухстах семидесяти восьми — обычный закат, далекие холмы, река… всё как обычно. На двести семьдесят девятой — ТА САМАЯ летающая тарелка. На том же месте. В тот же час. Так совпало: условия съемки, погода, влажность, бог знает что еще…
Оптическая иллюзия.
Тогда-то журнал и опубликовал оба снимка. Никаких пришельцев. Но если бы фотограф не был таким упорным…
Единичное явление? Выброс точки из хорошего графика?
— И это только доказывает, — назидательно произнес Альтер эго, — что нет в природе единичных явлений. Нет точек, выбивающихся из графика один-единственный раз и никогда больше не повторяющихся. Если что-то почему-то произошло, оно произойдет еще раз.
— Даже если пройдут тысячи лет? — ехидно спросил он.
— Хоть миллион, — отрезал Альтер эго. — Наука избавляется от ошибок, а точка, выпавшая из графика, — ошибка.
— Противоречишь себе, — заметил он. — Только что ты говорил: это может быть редкий природный феномен, а любой природный феномен так или иначе повторяется.
— Верно, — с раздражением произнес Альтер эго. — Природное явление всегда повторяется, когда и если в точности повторяются условия эксперимента. Ты сам это подтвердил, описав приключения фотографа.
— Что значит «в точности»? С какой именно точностью нужно повторить эксперимент? А если в эксперименте возникло сочетание условий, о которых экспериментатор и думать не мог, потому что здесь участвовал закон природы, пока еще не открытый? Или ты, — он придал своему голосу грозное выражение, — полагаешь, что нам известны все без исключения законы природы?
— Послушай, — рассердился Альтер эго, — ты прекрасно понимаешь, что законы природы, которые действовали, когда твой фотограф упорно снимал закаты, эти законы известны. Не был нарушен ни один закон и не открыт ни один новый.
— Конечно, — кивнул он. — Если в наши дни и удастся открыть неизвестный ранее закон, то для такого эксперимента нужны колоссальные энергии, которых в распоряжении физиков нет и долго не будет. Если будет вообще.
— Значит… — сказал Альтер эго и замолчал.
Ага, вспомнил. Вспомнил, о чем сам — точнее, они оба — размышляли в те далекие молодые годы, когда придумали теорию стационарной Вселенной. Простую и ясную теорию, которую и сейчас оба считали правильной, несмотря на многочисленные опровержения коллег, несмотря на то, что астрономические наблюдения и другие, не ими придуманные теории не подтверждали их догадок и предположений. Много лет назад он ехидно обозвал взрывное образование Вселенной веселым и ироничным словосочетанием «Big Bang», и в результате стал автором термина, в реальность которого никогда не верил.
Сейчас — особенно.
— Ты, — сказал Альтер эго то ли с осуждением, то ли со сдерживаемым восторгом, — до сих пор полагаешь, что Взрыва не было…
— Нет, — отрезал он.
— …и Вселенная не расширяется…
— Конечно.
— …тем более — ускоренно…
— А ты считаешь иначе? — удивился он. — Ты — мое второе я.
— Именно потому мы с тобой — разные, — сухо произнес визави.
— И это прекрасно, — кивнул он. — Но мы всё же — единый мозг, и ты, я уверен, догадался, почему я завел разговор о единичных явлениях. Не тех, что кажутся единичными, а на деле повторимыми, а реально единичных. Явления, которые, произойдя, не могут повториться нигде и никогда.
— И потому не могут стать предметом науки, — буркнул Альтер эго. — Я понимаю, к чему ты клонишь.
— Естественно, — он пожал плечами. — Единичное явление. Единственное и неповторимое. Вселенная.
— Так, — согласился Альтер эго.
— Нет и не может быть других вселенных, — продолжал он. — Это аксиома.
Альтер эго предпочел промолчать.
— Инфляционная теория неверна, потому что приводит к множеству вселенных.
— Прекрасно объясняя множество наблюдательных данных, с чем ты никогда не спорил, — заметил Альтер эго.
— Нет, не спорил.
— Значит… — многозначительно сказал Альтер эго.
— Продолжай, — улыбнулся он.
Все-таки они были одной личностью. Да, спорили, как спорит сам с собой любой ученый, добиваясь ясности аргументов и точности формулировок. В конечном счете сам с собой всегда приходишь к общему мнению.
Но на этот раз Альтер эго долго изучал его пристальным взглядом и в конце концов признался:
— Такое ощущение, что некая мысль долго вызревала в нашем подсознании. Очень долго. И только сейчас…
— Ты прав, — спокойно отозвался он.
— Подсознание наше, — заметил Альтер эго, — закрытая книга для нас обоих. Интуиция. Озарение. Инсайт. Но в тот момент, когда мысль вызревает и всплывает…
— Она всплыла.
— И я об этом не знаю?
— Ты еще не успел ее обдумать.
Альтер эго покачал головой:
— Одиночное явление? Точка на графике, неизвестно почему возникшая и неизвестно о чем говорящая?
— Конечно, — согласился он. — Ты ведь тоже об этом постоянно думаешь.
Альтер эго помолчал и тихо произнес:
— Вселенная. Единственное единичное явление, в единственности и единичности которого нет никаких сомнений.
— Не было, — поправил он. — До некоторых пор…
Альтер эго высоко поднял брови.
— До некоторых пор… Ты имеешь в виду множество инфляционных вселенных?
— И множество эвереттовских, — кивнул он. — А если говорить о чистой теории, то множество струнных вакуумов.
— Ты… стал сомневаться? — поразился Альтер эго.
— Вот еще! — он ударил кулаком по колену и поморщился от неожиданного всплеска боли. Переждал минуту, пока боль утихнет, и продолжил:
— Вселенная одна. Вселенная бесконечна в пространстве и времени. Вселенная стабильна и…
— Вот и хорошо, — успокоился Альтер эго. — И то, что наблюдения вроде бы свидетельствуют… А ты… мы всегда были прежде всего астрономами, для которых наблюдение — основа реальности…
— Проверяешь? — усмехнулся он. — Разумеется, наблюдение — главное. Но есть еще интерпретация. Объяснение.
— И?
— Вселенная — одна. Других нет. Мы никогда не сможем наблюдать другую вселенную. Какую бы то ни было — другую. Это невозможно. Законы природы этого не допускают.
— Согласен, — кивнул Альтер эго. — Но… Человечество — тоже явление единственное и одиночное. Никто и никогда не наблюдал другой разум.
— Ты говоришь глупость и сам это понимаешь, — усмехнулся он. — Законы природы не запрещают рождение во Вселенной сколько угодно других разумных цивилизаций.
— Из этого не следует, что они реально существуют!
— Из этого не следует, что их нет в природе.
Альтер эго промолчал. К чему этот разговор?
— Мы не знаем других вселенных. Мы можем предположить что угодно. Что вселенная — одна. Что вселенных бесконечно много. Антропный принцип предполагает, что в каждой из бесконечного числа вселенных — свои законы природы. Какие? Неизвестно. Но что, если всё не так?
— Наблюдения… — пробормотал Альтер эго.
— Никто не наблюдал другие вселенные!
— Я имею в виду, что инфляция объясняет… — начал Альтер эго.
— Я знаю, что она объясняет! И наблюдения подтверждают то, что объясняет теория инфляции. И если теория инфляции правильно описывает наблюдаемую Вселенную, то, скорее всего, она правильно предсказывает и существование других вселенных. Хорошая теория не может быть верной и одновременно ошибочной. Всё так, и я не о том. Если даже ты не можешь понять меня…
— Значит, ты плохо объясняешь, — хмыкнул Альтер эго.
— Насколько же разными могут быть мысли одного и того же человека! Насколько он может самого себя не понимать…
— Не читай сам себе нотаций, — буркнул Альтер эго. — Это бессмысленно.
— Да. Так вот. Вселенная — одна. И в ней существуют законы природы. Законы физики. Основа всего. И законы эти одинаковы в любой части Вселенной.
— Естественно. Наблюдения это подтверждают.
— Мы наблюдаем Вселенную во всей ее исторической перспективе.
— Да. Практически от момента Большого взрыва.
Он посмотрел на Альтер эго с подозрением.
— Ты о чем? Большого взрыва не было, или ты… перестал быть мной?
— Я, — пожал плечами Альтер эго, — всего лишь исполняю роль адвоката дьявола.
— А… Ну да. Так скажи: разве не очевидно, что законы природы меняются? Чем дальше во Вселенной мы видим, тем сильнее законы природы отличаются от тех, которые управляют природой в нашем сверхскоплении галактик.
— Очевидно? — удивился Альтер эго. — Наблюдения показывают как раз обратное!
— Если предположить, что был Большой взрыв.
— Назови хотя бы одного выдающегося космолога, который утверждал бы, что Большого взрыва не было.
— Да десятки! — воскликнул он. — И назвать их имена ты можешь сам. Каждую неделю выходит хотя бы одна статья, где…
— Да-да, — перебил Альтер эго. — Каждую неделю, кстати, выходит хотя бы одна статья, авторы которой утверждают, что неверна теория относительности. А сколько статей публикуют сторонники самых разных интерпретаций квантовой механики! Недавно на одной из конференций провели опрос…
— Не продолжай — знаю. Насчитали что-то около двадцати интерпретаций, верно? Но самая популярная — копенгагенская. Всё еще. И о чем это говорит?
— Сколько физиков — столько мнений.
— Прекрасно, — заключил он. — Наука потому и развивается. И что, если… об этом я постоянно думаю в последнее время… Что, если правильны все теории?
— Даже те, что противоречат наблюдениям?
— Нет таких теорий, которые противоречили бы ВСЕМ наблюдениям. Просто нет. Какие-то наблюдения любая новая теория объясняет, иначе ее не стали бы придумывать. Другие наблюдения она не объясняет, а некоторым — да, противоречит. Означает ли это, что теория неверна?
— Если она противоречит хотя бы одному наблюдению…
— Вот! Научный принцип, верно? Чтобы теорию опровергнуть, достаточного одного факта, этой теории противоречащего. А доказать какую-то теорию невозможно в принципе. Сколько бы фактов в ее пользу ты ни приводил, всегда остается не равная нулю вероятность, что если не сейчас, если не в ближайшее время, то когда-нибудь все-таки будет обнаружен один-единственный факт, одно-единственное наблюдение, которое твоей теории противоречит. И теория тогда будет признана неправильной.
— Или, — добавил Альтер эго, — она останется правильной в определенной области, но неверной — в другой. При других физических условиях. Других обстоятельствах. Теория относительности верна, мало кто спорит, но все знают, что она не действует при сверхвысоких плотностях. Известная нам физика не работает в центре черной дыры.
— И в момент Большого взрыва, — хмыкнул он. — Потому-то я и полагаю, что Большого взрыва не было. Была другая физика, о которой мы ничего не знаем, только и всего. Не нужно делать далеко идущие выводы, исходя из законов физики, которые — как все признают — не действовали в самый критический момент.
— Но теория инфляции… — пробормотал Альтер эго. — Наблюдения… Реликтовый фон…
— Да-да, — раздраженно сказал он. — Наша с тобой идея рождения атомов из ничего — по сути, из того же вакуума — свидетельствует, что Вселенная стационарна. И была такой всегда. А все наблюдаемые явления — локальны, и вне нашей области Вселенной ничего подобного может и не происходить.
— Понимаешь, — уверенно продолжал он, — законы природы различны в разных областях Вселенной.
— Но наблюдения…
— О, Господи! — он поднял руки. — Вселенная вечна и бесконечна! То, что доступно нашим наблюдениям, — пока доступно — лишь бесконечно малая часть Вселенной. Вселенная — одна. Единичное явление. Единственная точка на графике. И Вселенная — она ведь бесконечна и вечна — бесконечно разнообразна. Ей некуда и незачем расширяться. А законы природы — они тоже бесконечно разнообразны. В разных местах бесконечной Вселенной они разные. И более того! Вот, что я тебе скажу! — его голос гремел. Он подался вперед, наклонился, чтобы стать ближе к Альтер эго, и едва не упал с кресла, но выпрямился и продолжил:
— Всё меняется! Всё! В том числе и законы природы. И вот что я думаю. Поскольку существуют законы природы, то могут — я даже полагаю, должны! — существовать законы, по которым меняются законы природы.
Альтер эго смотрел на него зачарованным взглядом.
— Да! Законы изменения законов физики! Кто-нибудь когда-нибудь думал о такой возможности? Нет, мы уверены, что законы природы едины везде и всегда. Они просто есть. Но законы меняются — так медленно, что в нашей локальной области выглядят неизменными. Но что такое четырнадцать миллиардов лет для вечной и бесконечной Вселенной? Тьфу! Миг. Так вот, есть законы природы, по которым меняются законы природы. Законы более высокого уровня. Да, я вижу, ты хочешь сказать: тогда могут — даже должны — существовать законы еще более высокого уровня. И еще более высокого. И так до бесконечности! Мы еще даже не представляем, по каким законам меняются наши известные законы природы. Уверен: пройдет время — и мы это узнаем.
— Через триллионы лет… — пробормотал Альтер эго.
— Может быть, — он неожиданно успокоился, прикрыл ладонью глаза от яркого солнечного света, отъехал в кресле назад, чтобы оказаться в тени. В тени оказался и Альтер эго. Он будто скукожился, стал меньше ростом, но шире в плечах.
— Вот почему ты заговорил о единичных явлениях, — голос Альтер эго теперь шелестел, будто ветер играл с занавесками на окнах.
— Конечно, — он был рад, что пришел к единению с самим собой. Он начал издалека, но сказал то, что хотел. — Реально единичные, никогда не повторяющиеся явления — если, конечно, отбросить ошибки измерения, статистические погрешности, многочисленные случаи человеческой фантазии и прямые фальсификации, которых очень-очень…
— И в этот список, — проворчал Альтер эго, — попадут практически все случаи так называемых единичных явлений.
— Хорошо, что ты сказал «практически все», — улыбнулся он. — То есть существуют реальные единичные явления, которые не повторяются никогда и, следовательно, не могут быть предметом научного исследования. А между тем именно единичные явления и составляют — я уверен! — систему явлений, которые находятся над физическими законами. Не над физикой, конечно! Это как раз и есть физика будущего. Возможно ли систематизировать реально одиночные явления? Сейчас — нет, конечно. Но в будущем… Если мы…
— Мы… — эхом повторил Альтер эго.
— Мы, — твердо повторил он. — Люди. Если разберемся в системе одиночных явлений, то сумеем понять законы изменения законов природы.
— Понимаю, — хмуро сказал Альтер эго, — почему ты никогда и никому не говорил об этой идее.
— Даже самому себе! — весело воскликнул он. — Ведь и ты, мое второе я, удивлен, верно?
— Ты не хотел рисковать научной репутацией.
— Да? — он посмотрел собеседнику в глаза, но тот отвел взгляд. — Уж ты-то знаешь, что репутация меня всегда волновала меньше всего.
Альтер эго покачал головой.
— Ты мог бы написать о законах изменения законов природы фантастическую повесть, и читатели сказали бы: вот отличная идея!
— Идея эта только сейчас выползла из подсознания. Да, я обдумывал ее десятилетия, но только сейчас…
— Так напиши повесть сейчас! — воскликнул Альтер эго.
Он покачал головой.
— Ты серьезно?
Альтер эго отступил дальше в тень и стал почти невидим.
— Извини, — пробормотал Альтер эго.
— Когда-нибудь физика доберется до законов, по которым можно менять законы природы…
— Менять?
— Конечно. Разве линия развития физики не такова? Сначала открыть явление, потом объяснить, потом повторить и, наконец, изменить и использовать.
— Использовать… — эхо прошелестело и стихло в дальнем углу.
— Конечно, — повторил он. — Научиться изменять законы природы, используя те самые законы, по которым законы природы можно изменить.
— Представляю, — пробурчал из темноты Альтер эго, — какие для этого потребуются энергии. Может не хватить энергии всей Вселенной. И тогда закон изменения законов потеряет смысл. Просто забавная идея, а? Или… темная энергия? Может, в ней дело?
— Темная? — хмыкнул он. — Почему бы нет? Хотя… Впрочем, ты понимаешь, в чем ошибаешься.
— Теперь да. Чтобы использовать законы изменения законов природы, не нужны будут колоссальные энергии. Произойдет качественный скачок в физике, когда…
— О, ты сказал «когда», а не «если», — улыбнулся он.
— Когда, — повторил Альтер эго, — станут известны законы изменения законов. Новое качество. Новая физика.
— Спасибо тебе, — сказал он и добавил: — Ты, конечно, помнишь слова Герберта Уэллса, которые я написал на листе бумаги и повесил над своим столом, когда…
— …когда учился на третьем курсе Кембриджа, — подхватил Альтер эго. — Еще бы не помнить. «И тогда откроется новая страница истории человечества — страница, которая будет для нас словно солнечный свет для новорожденного» 1. Ты… мы… обожали Уэллса.
— Да! Особенно рассказы.
— «Зеленая дверь»! — воскликнул Альтер эго.
— «Чудотворец»! — он мечтательно улыбнулся.
— Вот кто был бы согласен с твоей идеей о законах изменения законов природы.
— А ты? — он с подозрением посмотрел на Альтер эго, почти невидимого в тени, будто тот намеренно от него прятался, даже голос понизил до едва слышного шепота. — Ни за, ни против, — пробормотал он. — Так ты всегда… Хочется поспорить с собой, найти правильную линию…
— Ты уже принял решение, — прошелестел из темноты Альтер эго.
— Ты прав, — согласился он. — Как всегда… Я не могу печатать. Пальцы не слушаются. Мне трудно написать и пару слов.
— Даже если напишешь… — Альтер эго на миг выглянул из темноты. — Никто не разберет написанного. Почерк у нас и раньше был… не мне тебе напоминать. А после двух инсультов…
— И все-таки…
— Упрямец, — буркнул Альтер эго и окончательно ушел во мрак.
«Да, — подумал он, — я всегда был упрямцем. И если смогу придвинуть этот лист бумаги, и если пальцы смогут держать ручку, и если…»
Он сумел придвинуть лежавший на краю столика лист, дотянулся до ручки, потратив на эти простые движения почти все силы и не обращая внимания на боль в висках и затылке.
Он написал всего одно предложение и поставил подпись. Лист соскользнул на пол.
Он закрыл глаза, и голова его опустилась на грудь.
Через несколько минут его нашли в кресле без сознания, началась суета — медсестры, врачи. Кто-то наступил на лист бумаги, кто-то другой поднял, кто-то третий попытался прочитать и не смог, кто-то четвертый смял лист и выбросил в корзину для бумаг.
* * *
«Наука принципиально изменится, когда будут сформулированы законы природы, пользуясь которыми, можно менять законы природы».
И подпись: «Фред Хойл».
1 Уэллс Г. О некоторых возможных открытиях (пер. С. Майзельс).
Загрузка...