Чайная история с географией. К 24-й годовщине аварии на ЧАЭС

Был я тогда молодым и не в меру инициативным научным сотрудником, работал в международном научном ядерном центре в г. Дубне – Объединенном институте ядерных исследований, знаменитая Лаборатория ядерных реакция академика Г.Н. Флерова.

Дело было где-то в июле 1986 г. Сижу пью чай, жарко… Заходит знакомый монгол, который занимался активационным анализом: «Борис, ты радиохимик ведь?». – «Ну да», – отвечаю, а сам думаю: «К чему это он клонит? Опять ГН в какую-нибудь авантюру втягивает?» – «Понимаешь, – говорит, – приехали друзья из Грузии, привезли хороший чай, “Букет Абхазии” называется. Активность там какая-то светит, фон создает, работать мешает. Ты же химик. Можешь активность убрать, а чай оставить?»

Хотел посмеяться, но потом екнуло что-то. «Давай-ка сюда твой чай», – говорю. Поставил на германиево-литиевый детектор – мама родная! Богатый спектр радиоактивных изотопов! Решил заняться этим делом в промежутках между работами по открытию новых элементов. Тут же – в магазин, накупил разных чаев, которые были. Всех знакомых и родственников подрядил привозить мне чай отовсюду. Проанализировал спектры, посмотрел, как активность ведет себя при заварке, почитал нашу и американскую литературу.

Что же выяснилось?

По соотношению активности различных нуклидов удалось установить, что эта грязь – Чернобыльского происхождения, а не с ранее произошедшей аварии на Армянской АЭС, как говорили мне некоторые товарищи. Активность была во всех добытых образцах черного грузинского чая. В азербайджанском – ничего, в краснодарском – ничего, в индийском – все чисто (все-таки индийский чай был весь из Индии, а не смешанный с грузинским). Зеленый грузинский -тоже без активности. Ребята из Грузии рассказали, что когда-то черный чай сушили на солнце, а сейчас прокачивают нагретый воздух. Так что чай служит как бы фильтром от воздушной пыли. В какие-то дни после Чернобыльской катастрофы ветер дул не к северу в сторону Белоруссии и Швеции, а к югу – через море в сторону Грузии, где, видимо, пыль перед горами и притормаживалась.

Примерно половина активности переходила в воду при заварке. Из литературы следовало, что радиотоксичность многих радионуклидов (например, цезия-137, который просто хорошо виден) невысока. Главная проблема – стронций-90, который напрямую детектировать сложно, но я рассчитал его количество исходя из содержания тех радионуклидов, с которыми дифференциация стронция в пыли маловероятна.

Стронций – аналог кальция, он идет в кости и облучает костный мозг. Этот процесс особенно опасен для детей, у которых кости активно растут. Кстати, период полураспада стронция-90 – 28 лет.

Я сходил к нашему инженеру по технике безопасности Кузнецовой, чтобы выяснить, какие есть нормы на содержание радионуклидов в различных пищевых продуктах. «А мы как раз новые получили, – обрадовала она меня. – Они на порядок больше, чем раньше были». Но на чай никаких норм почему-то не было.

Ладно, посчитал по-другому – по нормам поступления через пищевод. Оказалось, чтобы превзойти эти нормы по стронцию-90, надо выпить всего-то три больших пачки грузинского чая №300 в год. Лично я пил гораздо больше, притом, заметьте, чай, а водку не пил вообще, принципиально. Ну а индийский был тогда в дефиците.

Особенно интересно, что чай, купленный в Москве и Ленинграде, был примерно раз в 10-20 чище, чем купленный в провинции. И чего они Дубну формально провинцией посчитали? Народ-то здесь грамотный.

Тут-то я припомнил, что приятель с дачи, пожарник (а у них была общая система информации с МВД), пару недель до этого говорил, что поступило какое-то странное распоряжение – ограничить продажу чая этого года производства. Мы тогда подумали, что грибок там какой-то нашли. Впрочем, в те времена продажу всего то и дело ограничивали.

Намного позднее «Огонек» писал про радиоактивность турецкого чая, но, по моим измерениям, уровень активности там был гораздо ниже, чем в том нашем грузинском чае.

Итак, я решил действовать конструктивно: написал письмо аж в семь инстанций. Всех уж не припомню: в санэпидемстанцию, дирекцию института, профком, исполком, горком партии, еще Бог знает куда. Письмо было примерно такого содержания: мы, мол, советские ученые, по приказу партии и правительства готовы глотать все что угодно. Но надо бы ограничить поступление этого чая в детсады и ясли. К письму приложил подробные результаты моего исследования с расчетами.

Проходит две положенные недели – нет ответа. Впрочем, недели через четыре ответ прислали, но не мне, а нашему директору академику Флерову.

Общее содержание ответа такое: в моем письме все неправда. Но никаких цифр в ответе не приводилось, и мои данные не опровергнуты. А вообще, пишут, объясните вашему сотруднику, чтобы не совал нос не в свое дело. Активности никакой, мол, нет, но в детские сады и ясли мы этот чай и так не даем.

Надо отдать должное Георгию Николаевичу: никаких репрессий и даже упреков не последовало. Всё бы хорошо, но только после этого весь чай в Дубне исчез надолго…

Борис Жуйков,
доктор химических наук,
заведующий Лабораторией радиоизотопного комплекса
Института ядерных исследований РАН,
г. Троицк, Московская обл.