— Зайдем? — предложила Эйдс.
Роберт задумчиво посмотрел на красивые колонны и белый портик храма и пожал плечами:
— Как хочешь. Наверно, внутри красиво. Витражи, амвон. Как везде.
Он не очень любил храмы. Но можно и посмотреть, почему нет?
Эйдс взяла мужа под руку, и они прошли в высокую дверь. В главном зале было тихо и сумрачно. Витражей оказалось немного, сюжеты Роберт легко угадал, а Эйдс разглядывала изображения Иисуса, Девы Марии и апостолов над амвоном — единственное ярко освещенное место. Служба давно закончилось, туристы еще не появились, в зале никого не было, они прошли вперед, и Роберт разглядел фигуру одинокого прихожанина, сидевшего в третьем ряду, у прохода. Здесь было относительно светло. Мужчина был белобород и лысоват. Он не молился — сидел прямо, сложив руки на груди.
Роберт терпеливо подождал, пока Эйдс разглядывала апостолов, и повернулся, чтобы покинуть храм. Тогда-то он и встретился взглядом с мужчиной, который поднялся со своего места и несмело улыбнулся, будто что-то хотел сказать, но не смел нарушить тишину божьей обители.
— Пойдем, — сказала Эйдс, и тогда мужчина произнес странную фразу, которую Роберт сначала не узнал, а узнав, не сразу нашелся, что ответить. Это было так давно… Он не то, чтобы забыл старую свою повесть, но точно не ожидал услышать:
— А все-таки как знаменитый сыщик Вальдец нашел неуловимую Кэт, о которой не знал ничего, кроме имени?
Мужчина поднялся и стоял теперь перед Робертом — не загораживал дорогу, разве что взглядом. И улыбкой — доброжелательной и притягательной.
Роберт тоже улыбнулся.
— Понятия не имею, — весело сказал он. — Но Марвина ожидали другие приключения, верно?
Будто были произнесены контрольные слова: пароль и ответ.
— Вот неожиданная встреча! — воскликнул мужчина. Он то ли хотел пожать Роберту руку, то ли сомневался, удобно ли это. — Не ожидал увидеть вас здесь, сэр. Читал вашу повесть, когда учился в колледже. И еще «Координаты чудес» — это было мое любимое чтение в университете.
Эйдс подошла и встала рядом с мужем.
— Прошу прощения, — обратился к ней мужчина. — Мое имя Дон Пейдж, я профессор физики в Университете Альберты. Храм Святого Стефана — ближайшая к университету церковь, поэтому я именно сюда прихожу, чтобы пообщаться с Господом.
— Пообщаться с Господом?! — не удержался от восклицания Роберт. — Профессор физики?!
— Вас это удивляет?
— Мне казалось, что все ученые… м-м-м…
— Атеисты, — подхватил Пейдж, но развивать тему не стал.
— Иногда, — сказал он, — я пересказываю студентам некоторые ваши притчи… То есть отрывки из ваших произведений. О сыщике Вальдеце. Об отшельнике, говорившем стихами. О том… Прошу прощения, я вас, видимо, задерживаю?
— Нет-нет! — Эйдс протянула Пейджу руку, и профессор степенно ее пожал. — Мы гуляем и в храм зашли по пути.
К выходу они пошли рядом — Эйдс между мужчинами.
— Можно полюбопытствовать? — спросил Роберт. — Как вы связываете с физикой поиски неуловимой Кэт?
Они спустились по ступенькам на аллею, которая вела к распахнутым чугунным резным воротам.
— Теория поисков, — объяснил Пейдж. — Как сказал Вальдец: «Я знаю всё о теории поисков. Зачем мне знать что-то о Кэт?» В современной физике, дорогой мистер Шекли, есть прекрасные теории. Настолько совершенные, что их и проверять не стоит. Не нужно знать ничего о мироздании, в теории всё уже есть.
— Вы имеете в виду Теорию Всего? Ту, что искал Эйнштейн?
— Почти. Я имею в виду теорию струн и суперструн.
— Это ваша специальность?
— В том числе.
Они медленно шли по бульвару. Эйдс — чуть в стороне, чтобы не мешать мужчинам разговаривать.
— Простите, профессор, — сказал Роберт. — Видимо, я чего-то не понимаю, но мне всегда казалось, что наука — особенно физика — сугубо рациональна и не то чтобы несовместима… но не очень вяжется с религией. Правда, Леметр, создавший теорию Большого взрыва, был, насколько знаю, членом Папской академии.
— Вы хотите спросить, нет ли у меня, как сейчас говорят, когнитивного диссонанса? — осведомился Пейдж. — Нет, уверяю вас. Кстати, Леметр говорил не о Большом взрыве, а о Первоатоме, который не взорвался, а распался, это совсем другая физика. И Леметр всячески уклонялся от ответа, когда его спрашивали, откуда взялся Первоатом. Поскольку он был служителем церкви, то, естественно, журналисты были уверены, что ответом должно быть: Первоатом создан Богом. Но Леметр говорил: этот вопрос вне науки и, соответственно, вне его компетенции как ученого.
— Вот как? Не знал. Извините, профессор, я-то не физик, и мои фантазии…
— Обожаю ваши «Координаты чудес»! Хорошо, кстати, что вы стали не физиком, а писателем-фантастом. Физики трепетно относятся к законам природы, а фантасты любят эти законы нарушать и придумывать свои. Среди ученых на это способны лишь гении, такие, как Эйнштейн.
— Роберт, — вмешалась в разговор Эйдс. — Я вижу на той стороне бульвара большой магазин одежды. Если вы подождете меня на скамейке — вам есть о чем поговорить, — я могла бы…
— Конечно, — кивнул Роберт. — Посмотри там заодно пояс для брюк.
— Их у тебя полсотни!
— Будет полсотни плюс один, — усмехнулся Роберт. — Кажется, это называется методом математической индукции? — обратился он к Пейджу. Тот весело рассмеялся.
* * *
— Так мы говорили о когнитивном диссонансе, — продолжил Пейдж, когда они удобно расположились на широкой скамье неподалеку от чугунных ворот. — В соседнем кабинете работает мой коллега, специалист по звездной эволюции. Время от времени мы обсуждаем задачи, которые он решает, разбираем уравнения. Я прекрасно понимаю, что звезды живут миллиарды лет, а звезды-карлики могут прожить и триллионы. И Леметр понимал, что Вселенная после распада Первоатома расширяется уже пару десятков миллиардов лет. Так получается из уравнений, а уравнения выводят из законов физики, и я знаю, что всё происходит именно так. А вечером, возвращаясь домой, или утром, по дороге в университет, я вхожу в этот храм, возношу молитву Господу и верю, что Он сотворил Вселенную за шесть дней, и мироздание существует меньше шести тысяч лет.
— И у вас не кружится голова? Числа и уравнения не путаются в сознании? По-моему, в этом есть что-то от раздвоения личности.
— Как у вашего героя из «Четырех стихий»? Ничего подобного. Уверяю вас, вера в Христа прекрасно сочетается с физикой.
— А вера в невидимого всемогущего еврейского Бога?
— Иисус — сын Божий, а события, описанные в Новом Завете, — продолжение событий Ветхого.
— Да-да, — Шекли не собирался спорить, но несколько вопросов вертелось у него на языке. У него были свои представления о мироздании, и логика у его персонажей была своя, часто не совпадавшая с аристотелевой, и претензии к Богу были свои.
— Бог, — довольно резко, как он это умел, сказал Роберт, — по-вашему, любит людей?
Пейдж кивнул.
— Безусловно! Бог любит всё, что сотворил. В том числе людей.
— В том числе? — Шекли не мог скрыть удивления. — Вы хотите сказать, что Бог так же, как людей, любит обезьян, акул, камни, электроны, планеты, звезды…
— Галактики, — подхватил Пейдж, — а также все многочисленные вселенные, число которых, скорее всего, бесконечно велико.
— Так уж и бесконечно? — усомнился Шекли. — В Библии сказано, что сотворил Бог небо и землю. Одно небо и одну землю.
— Конечно, — кивнул Пейдж. — Но что такое «небо»? Библия была написана так, чтобы понять ее могли люди, жившие несколько тысячелетий назад. Представьте, что в «Бытии» было бы написано: «И сотворил Бог Землю, а также бесконечное множество небес, разнообразных и с бесконечным множеством светил великих и малых…»
— Конечно, — перебил физика Роберт, — Моисей ничего бы не понял, не смог бы даже пересказать то, что ему говорил Всевышний…
— Вспомните ваши «Координаты чудес», — улыбнулся Пейдж. — Вспомните любой из ваших замечательных рассказов. Они понятны читателям — не профессорам, а простым людям, утром отправляющимся в офис, на ферму, на фабрику…
— Куда мне до Бога, — хмыкнул Шекли. — Конечно, я думаю о читателе, и всё равно меня не все понимают.
— А Бога должны были понять все! Бог бесконечно сложен, но, обращаясь к человеку, понимал — он-то понимал всё! — что должен в своем обращении быть предельно простым.
— И в результате человек очень долго имел превратные представления о мироздании!
— Почему превратные? — возмутился Пейдж. — Имел именно те представления, которых ему было достаточно в те годы. А потом… Пусть люди сами думают. Разве Творец что-то скрывал? Он раскрыл свое творение целиком — Луну, планеты, звезды, галактики… Всё было и во времена пастухов, верно? Другое дело, что должны были пройти века, чтобы человек развил свой ум, свою изобретательность и смог увидеть то, что видит сейчас. Да и сейчас мы видим и знаем бесконечно малую часть Божьего творения. И понимаем бесконечно малую часть Его замысла.
— Если понимаем вообще, — буркнул Шекли.
— Может, и не понимаем, — согласился Пейдж. — Но для того и существует наука…
— Чтобы понять Божий замысел? — Шекли не смог скрыть иронию.
— Вряд ли мы когда-нибудь Его замысел поймем, — задумчиво произнес Пейдж. —У моего коллеги, прекрасного физика Дэвида Дойча есть книга «Начало бесконечности». Дэвид утверждает, что нынешняя наука только в самом начале бесконечного пути, и чем больше нам открывается во Вселенной, тем больше становится и наше незнание о ней. Чем больше становится сфера нашего знания, тем больше площадь соприкосновения с неизведанным. Сократ сказал: «Я знаю, что ничего не знаю». Я бы переиначил его слова: «Чем больше я знаю, тем обширнее становится океан незнаемого».
— С этим трудно не согласиться, — кивнул Шекли. — И трудно… честно говоря, для меня невозможно согласиться с тем, что Он создал всю эту огромную Вселенную…
— Бесконечное множество огромных вселенных, — поправил Пейдж.
— Тем более, — отрезал Шекли. — Создал всё это, чтобы на Земле появился человек и возомнил себя венцом творения. Быть того не может! Быть не может, чтобы не существовали другие цивилизации!
— Наверняка существуют, — спокойно согласился Пейдж. — Вы прекрасно о них пишете.
— Об этом я и хочу сказать. Я пишу, ученые ищут, Голливуд снимает, пришельцы везде, инопланетяне вокруг нас… Они тоже — творения Господа?
— Конечно. Надеюсь, вы не думаете, что Творец сотворил жизнь только на нашей, ничем не примечательной планете, если имел возможность… не говорю о желании, ибо что мы можем знать о Его желаниях… сотворить жизнь чуть ли не на любой планете в любой галактике.
— Странный вы человек, — сказал Роберт.
— В чем моя странность? — улыбнулся Пейдж. — В том, что я, христианин, занимаюсь наукой и в том, что, кроме веры в Христа, верю только в законы природы и не признаю ничего сверхъестественного?
— А вы действительно не признаете? — удивился Шекли. — Никаких чудес?
— Никаких, — отрезал Пейдж. — Законы природы совершенны, и ничто не может их нарушить.
— Но вы христианин! Вы не можете не верить в чудеса, которые творил Иисус. Он воскрешал мертвых, излечивал безнадежно больных, ходил по воде, как по суше, превращал воду в вино. Он, наконец, воскрес через три дня после того, как умер на кресте. И вознесся на небо! Это чудеса или нет?
— Нет.
— Нет? — поразился Шекли. — И это говорит христианин?
— В чем противоречие, дорогой мистер Шекли? Иисус не совершал ничего, что противоречило бы законам природы. Другое дело, что в те времена люди многих… да что многих… почти всех природных законов не знали. Ходить по воде? Увеличьте степень поверхностного натяжения — и ходите. Мы пока не умеем? Но это уже вопрос технологий. Есть закон природы, запрещающий хождение по воде? Нет такого закона. Есть закон природы, запрещающий превращать воду в вино? И такого закона нет. Если мы еще чего-то делать не умеем, это не значит, что это сделать невозможно. Кстати, кто-то из ваших коллег, фантастов, как-то писал: «Любая достаточно продвинутая технология неотличима от магии».
— Это Кларк.
— Да! Вспомнил.
— И воскрешение из мертвых?
— Воскрешение? Сейчас могут воскрешать людей через несколько минут после смерти. Наверняка научатся воскрешать даже по одной кости, если сохранилась хотя бы одна молекула ДНК.
— В будущем! — воскликнул Шекли. — А Иисус воскресил Лазаря две тысячи лет назад. И сам воскрес на третий день.
— Так он же был сыном Божьим, — Пейдж посмотрел на Шекли с подозрением: как, мол, вы, фантаст, не понимаете простых вещей? — Он-то наверняка умел искусно пользоваться законами природы, о которых древние евреи не имели никакого представления.
Шекли решил подойти с другой стороны и поймать Пейджа на противоречии.
— Многомирие, — сказал он. — Вы, похоже, верите, что существует бесконечное множество миров — других вселенных.
— Верю? — Пейдж произнес это слово, будто пробуя на вкус. — Верю я в Христа. А о том, что вселенных бесконечно много, я знаю. Это наука.
— Многие ваши коллеги, — язвительно заметил Шекли, — с этим не согласятся.
Пейдж демонстративно пожал плечами.
— Естественно. Многомировые теории слишком «молоды», чтобы стать общепризнанными. Да о чём говорить? Наука окончательно признала идеи Коперника лет через триста после его смерти! В библиотеке нашего университета я как-то отыскал книгу по астрономии на французском, изданную в Париже в знаменательном 1789 году. Какие там прекрасные рисунки планет! Сатурн с кольцами, полосатый Юпитер со спутниками… И прочитал я там, что, дескать, Коперник полагал, что Земля обращается вокруг Солнца, однако это пока не доказано, ведь согласно теории Птолемея… И так далее. Я посмеялся, но, подумав, понял, что, живи я в те годы, с удовольствием участвовал бы в научных спорах на эту тему, причем не обязательно на стороне последователей Коперника.
— А сегодня! — продолжал Пейдж, не замечая, как Шекли безуспешно пытается его перебить. — Знаете, сколько в научных журналах публикуется статей, в которых авторы пытаются опровергнуть теорию тяготения Эйнштейна?
— Действительно? — Шекли удалось наконец вставить слово. — Я не слежу за научными публикациями, но мне казалось…
— Лет через десять — максимум, двадцать — единственность Вселенной будет таким же нонсенсом в науке, как сейчас утверждение, что Солнце обращается вокруг Земли!
* * *
— О Боже! — воскликнула Эйдс, опустившись на скамейку рядом с мужем. — Профессор Пейдж, неужели Роберт пытается убедить вас, что Земля стоит на трех китах?
Пейдж расхохотался, а Шекли с подозрением посмотрел на большой круглый пакет, который Эйдс положила на колени.
— Торт? — спросил он. — Ты говорила, что больше в рот не возьмешь сладкого!
— Ш-ш-ш… — прошептала Эйдс, подмигнув Пейджу. — Это шляпка, дорогой.
— Вчера ты уже…
— Это ДРУГАЯ шляпка, Роберт! В Эдмонтоне женщины носят изумительные шляпки, я просто не могла пройти мимо.
— Дорогая миссис Шекли, — улыбаясь, сказал Пейдж, — до меня только сейчас дошло, что вы живете не в Эдмонтоне. Я всё удивлялся, почему до сегодняшнего дня не встречал вас и вашего знаменитого мужа.
— Мы прилетели из Портленда, — объяснил Шекли, — на свадьбу Гарри Даны, это племянник Эйдс. В воскресенье повеселимся, а в понедельник — домой.
— Извините, что прервала вашу беседу. Профессор, продолжайте, я больше не скажу ни слова.
— Дорогая, мы говорили о том, для чего Творец создал бесконечно много вселенных, а не одну-единственную.
— Как для чего? — Эйдс дернула мужа за рукав. — Разве это непонятно? Просто, чтобы было. Но раз вы о Боге… — продолжила она, повернувшись к Пейджу. — Я говорила с многими — с раввином Дороном и даже с отцом Сильвером из церкви Святого Луки. Это у нас в Портленде. Никто не ответил на мой вопрос: если Бог — это любовь, как он мог допустить, чтобы люди убивали друг друга из-за ерунды? Почему он допустил Холокост?
— Дальние родственники Эйдс погибли в Варшавском гетто, — пробормотал Шекли.
Пейдж скорбно покачал головой.
— Представляю, какой ответ вы услышали, миссис Шекли. Наказание за грехи, не так ли?
— Натану было три года, профессор!
— У меня, — мягко произнес Пейдж, — другое мнение на этот счет. И да: Господь любит людей, для меня это несомненно.
Эйдс хотела что-то сказать, но Роберт взял жену за руку, и она промолчала.
— Видите ли, миссис Шекли, — продолжал Пейдж. — Бог совершенен. И мир, который он создал, так же совершенен, как сам Создатель.
— Мир? — не удержался от реплики Шекли. — Один?
— Я к этому вернусь, — отмахнулся Пейдж, — но прежде отвечу на ваш вопрос, миссис Шекли. Бог — это любовь. Да. Он любит всё, что и кого создал. Но прежде, чем что-то и кого-то создать, Он должен был… Творец не мог создать материальный мир из ничего! Из НИЧЕГО, заметьте! Он должен был сначала… прежде всего…
На лице писателя застыла странная улыбка.
Пейдж наклонился к Шекли и резко спросил:
— Что, мистер Шекли? Вы придумали и создали в воображении множество миров. Что вы придумали и создали СНАЧАЛА?
Шекли погасил улыбку и сказал:
— Законы. Прежде чем создать мироздание, Бог придумал законы природы. Вы ЭТО имели в виду, профессор Пейдж?
— Браво! — отозвался физик. — Законы природы. Именно. Он сконструировал законы физики, прежде чем сказать: «Да будет свет».
Шекли задумчиво смотрел на физика. Эйдс нетерпеливо сказала:
— Вы ушли от вопроса, профессор! Почему ваш Творец, любящий всех людей, допустил…
— Простите, что перебиваю, миссис Шекли, — миролюбиво ответил Пейдж, — но моим вопросом, на который дал прекрасный ответ ваш муж, я как раз подхожу к сути вопроса, который задали вы.
— Вот как? — саркастически заметила Эйдс. — По-моему, вам нечего сказать, и потому вы перевели разговор. Как все религиозные деятели, с кем я говорила о Боге и Холокосте. Ответа просто нет.
— Выслушайте меня, миссис Шекли… Позвольте продолжить. Я уверен — именно как физик, — что Творец сначала продумал, а затем создал законы физики. И потом, в соответствии с этими законами, создал мироздание. Законы физики по сути своей просты и совершенны. Простота и красота физических законов такова, что мы пока даже близко не подошли к их пониманию. Господь создал законы природы и полюбил их совершенство. Именно законы природы — главная, а скорее единственная истинная любовь Творца. И поскольку в этом мире возникли звезды, галактики, планеты, моря и суша, животные и, наконец, люди, то часть Его любви к творению снизошла и на всё созданное. Он любит людей. И делает для людей всё, что соответствует законам природы. Творец всемогущ и, конечно, может эти законы менять по собственному желанию. Но зачем менять то, что совершенно? Совершенство на то и совершенство, что его можно только испортить. Хочет ли этого Творец? Нет. Совершенство мироздания делает Творца счастливым.
— Я понял, — мрачно произнес Шекли, жестом заставив Пейджа замолчать. — Законы физики, говорите вы, просты и совершенны. Из законов физики следуют законы химии, не так ли?
— Естественно, — кивнул Пейдж. — Рад, что мы с вами понимаем друг друга.
— А из законов химии, — продолжал Шекли, не сводя с физика осуждающего взгляда, — естественным образом следуют законы биологии.
— Разумеется.
— И живые существа естественным образом возникают согласно биологическим законам.
— Вы всё правильно понимаете.
— И эволюция живых существ, в том числе людей, — заключил Шекли, — происходит именно так, как утверждал Дарвин. Но многие христианские теологи выступали и выступают против дарвиновской эволюции.
— Они ошибаются, — твердо сказал Пейдж. — Я много раз дискутировал на эту тему со своими религиозными коллегами. Мне не удалось их переубедить. Но я убежден — монотеистические религии не должны выступать против явлений и процессов, протекающих по созданным Творцом природным законам. Полагаю, в будущем христианская церковь примет эволюционную теорию как проявление божественной мудрости.
— Не понимаю, — вмешалась Эйдс, — к чему вы клоните, профессор.
Шекли крепко сжал руку жены.
— Дорогая, — мягко произнес он. — Профессор хочет сказать, что Творец больше любит красоту и совершенство законов природы, чем то, к чему эти законы приводят в частных случаях. Верно, профессор Пейдж?
— Конечно, мистер Шекли. Он счастлив, что создал совершенные законы мироздания.
— А то, что эти законы приводят к ужасным событиям… Землетрясения, цунами, взрывы вулканов, наводнения… Это только природные катастрофы. А болезни? Рак, СПИД, эпидемии чумы, погубившие половину Европы…
— Войны, — тихо сказала Эйдс. — Вечные войны… Холокост.
— Да! — подхватил Шекли. — Вы скажете, что это творит сам человек. Но разве не потому, что Творец создал такие законы природы? Такие совершенные, такие красивые…
— Я много думал об этом. — Пейдж сидел, закрыв глаза, будто видел в своем воображении всё то, о чем говорили Роберт и Эйдс. — И вот что вам скажу. Творец создал совершенные законы физики, чтобы сделать счастливым ВСЁ мироздание. ВСЁ, а не какую-то часть. Если бы Бог решил использовать иные законы физики, возможно, менее красивые и совершенные, то мог бы, вероятно, устранить не только всё природное зло, но и всё зло человеческое. Но тогда, создав менее элегантные законы, Он уменьшил бы общее счастье всего мира и собственное.
— По-вашему, — хмыкнул Шекли, — Бог эгоист?
— Нет, конечно! — возмутился Пейдж. — Но и для Него есть проблема выбора: совершенные законы природы и неравновесие добра и зла, или несовершенные законы природы и временное счастье всего человечества.
— Временное? — поднял брови Шекли.
— Конечно. Второй закон термодинамики — один из таких совершенных и элегантных законов природы. Обязательное возрастание энтропии в замкнутой системе. Вы, надеюсь, — Пейдж с подозрением посмотрел на писателя, — знаете, что Вселенная, безусловно, система замкнутая. Энтропия всегда возрастает, но в отдельных местах может временно уменьшаться за счет того, что в другой части увеличивается быстрее, чем во Вселенной в целом.
— Я не силен в физике, — вздохнул Шекли, — но… вы уверены, что это хорошая аналогия?
— Любая аналогия хромает, — пожал плечами Пейдж. — Но, надеюсь, вы поняли, что я хотел сказать.
— Конечно, — быстро продолжил он, не дав писателю вставить слово, — есть много вопросов, я и сам их себе задаю. Как измерить общее счастье мироздания? Почему именно совершенные законы физики так ценны для Бога? Существует ли вообще наилучший возможный мир? Но я считаю, что Бог предпочел совершенство физических законов. Красоту созидания.
— И это, — заключил Шекли, — объясняет всё, что творится на планете Земля.
Пейдж кивнул.
— Он, безусловно, любит людей. Но еще больше любит совершенство мироздания.
— Вы говорите это как физик, — подала голос Эйдс, — или как христианин?
— Я физик и христианин. Это неразделимо, миссис Шекли.
— Значит, любовь к творению превышает любовь к людям, — грустно констатировала Эйдс.
— Господь любит людей, и как христианин я в этом убежден. Господь делает для людей всё, что не противоречит идеальным законам природы, которые Он создал.
— Что ж, — заключил Шекли. — Ваша картина мира действительно непротиворечива. И всё происходит в соответствии с природными законами. Никаких чудес. Ничего сверхъестественного. Правы атеисты, и христиане тоже правы.
— Tibi dixi1, — кивнул Пейдж.
— Ужасно, — тоскливо произнесла Эйдс.
Неожиданный порыв ветра едва не сорвал шляпу с головы Пейджа, а с лица Эйдс смахнул слезу. Шекли застегнул верхнюю пуговицу на рубашке.
— В моих мирах, — сказал он, — всё не так. Я верю, что свет победит тьму.
— Я тоже в этом убежден! — воскликнул Пейдж. — Разве я утверждал обратное?
— Нет, — согласился Шекли. — Но вы сказали, что Творец создал не одну Вселенную, а бесконечное их множество. Многомирие, а не мир. Зачем?
— Потому что Он всемогущ, — пожал плечами Пейдж. — Это очевидно. Ограниченный в своих возможностях Творец создал бы один-единственный мир. Всемогущий создал ВСЁ. А всё — значит всё.
— И для каждой созданной им вселенной Он создал свои законы? — Шекли сказал это с сарказмом, на который Пейдж не мог не обратить внимание.
— Дорогой мистер Шекли, — сказал он. — Вы сами знаете ответ, верно? Просто вы хотите, чтобы я подтвердил вашу мысль.
— Да, — согласился Шекли. — Мои персонажи попадали в миры, совсем не похожие на наш. С другими законами природы. Искаженный мир я описал и в «Обмене разумов».
— И это прекрасно! — Пейдж снял шляпу и положил на колени, придерживая ладонью. Его седая шевелюра мгновенно растрепалась, и прядь волос упала на глаза. — Есть о чем фантазировать, верно? Дорогой мистер Шекли, в том вашем мире законы природы — совершенны? Идеальны?
— Вряд ли, — покачал головой Шекли. — Впрочем, тогда я совсем об этом не думал. Хотел, чтобы Флинн был счастлив в том мире, где оказался.
— Роберт… — Эйдс поднялась. — Пойдем? Ветер усиливается.
Мужчины тоже поднялись.
— Я только хочу уточнить, — сказал Шекли. — Профессор Пейдж, Творец создал бесконечное многомирие просто потому, что всемогущий не мог поступить иначе. Ладно. Но тогда для каждой вселенной он должен был продумать и создать свои законы?
— Не должен был, вот в чем фокус. Описать свойства системы часто легче, чем описывать свойства каждого элемента этой системы. Достаточно создать идеальные законы для мультивселенной и не заниматься каждой из них в отдельности. Как не нужно думать о каждой молекуле, описывая идеальный газ. Понимаете?
— Вот именно. — Шекли широко улыбнулся. — Идеально многомирие, а каждый из миров…
Он замолчал.
— Заканчивайте фразу, — одобрительно сказал Пейдж. — Уверен: я знаю окончание.
— Обитатели каждой вселенной, — заключил писатель, — убеждены, что именно они живут в лучшем из возможных миров.
* * *
— Странный человек этот профессор Пейдж, — сказала вечером Эйдс, когда они вернулись в отель после сытного ужина у Данов. — И идеи у него странные.
— Для гибеллинов был он гвельф, для гвельфов гибеллин… — Шекли поцеловал жену в щеку и с удовольствием принялся стягивать туфли, которые он сегодня надел впервые и весь день старался не показать, как они жали.
— Что ты сказал? — переспросила Эйдс, подумав, что не расслышала слов мужа.
— Трудно ему, — пояснил Шекли. — Наверняка коллеги-физики считают его чокнутым христианином, а братья-христиане — еретиком, помешанным на физике.
— Ах, — пожала плечами Эйдс. — Каждый выбирает свой путь в мире.
— В мирах, — поправил Шекли. — В каждом из лучших миров…
Павел Амнуэль
Примечания:
Гвельфы и гибеллины — враждовавшие друг с другом политические течения в Италии XII — XVI веков. Гвельфы были приверженцами папы, а гибеллины — приверженцами императора.
Дон Пейдж — автор статей “Does God So Love the Multiverse?” (arxiv.org/abs/0801.0246), “A Theological Argument for an Everett Multiverse” (arxiv.org/abs/1212.5608).
1 Ты сказал (лат.).
Загрузка...