В процессе работы над дипломом я тестировала своих испытуемых на наличие депрессии, потому что в предыдущих работах (кажется, Коэн и Аллен, 2004 год — сколько удивительной информации хранится у меня в голове!) было показано, что депрессия может нарушить межполушарную асимметрию. Депрессию мы измеряли по шкале Бека, и все люди, набиравшие более 10 баллов, мне не подходили.
Довольно быстро я перестала тестировать однокурсников и переключилась на друзей. Сначала мне казалось, что однокурсники удобнее: человеку намного проще предоставить мне свою голову для опытов, если он учится в том же здании. Но тестирование — процесс долгий, а среди 12 протестированных однокурсников мне не подходили по чрезмерной депрессивности 7 человек. Среди людей работающих мне по этому критерию не подошел только один человек из 24.
Тогда я думала, что это какие-то уникальные особенности фундаментального академического университетского образования, которое не оставляет времени на то, чтобы нормально работать (а без работы очень сложно не чувствовать себя неудачником). Сейчас я начинаю опасаться, что субдепрессивное состояние — норма для любой выборки, просто в случае с людьми, не посещающими университет, выбраковка происходила на более раннем этапе — у них в принципе не было сил связываться с моим дипломом.
Опросник Бека — отличный диагностический метод, потому что нормальные люди, прошедшие его, начинают кипятиться: «Ну как, — говорят, — объясни мне, в принципе можно набрать тут больше пяти баллов?», — а люди, прошедшие его в субдепрессивном состоянии, так же искренне не понимают, как можно набрать меньше десяти. Люди, успевшие побывать в обоих состояниях, начинают относиться к шкале Бека с уважением и возвращаются к ней пару раз в год (ну, примерно как к стоматологу на осмотр), чтобы обнаружить, что с головой что-то не в порядке в тот момент, когда еще есть силы с этим бороться. Поскольку мои знакомые узнали о существовании этого опросника от меня, ко мне же они и обращаются с вопросом «кто виноват и что делать». Я отвечаю в том духе, что если баллов больше 15, то это не ко мне, а к специалистам. А вот если меньше, то можно для начала попробовать обойтись домашними средствами, т.е. воздействовать на собственный организм таким образом, чтобы увеличился синтез эндогенных антидепрессантов.
Из курса психоэндокринологии мы знаем, что веществами, ослабляющими выраженность депрессии (или выученной беспомощности — на животных моделях), могут быть гонадолиберин и эндогенные опиаты. С гонадолиберином всё просто: его синтез подавляется мелатонином, а выработка мелатонина регулируется воздействием света. Если подвергаться воздействию света чаще — уровень мелатонина упадет, а уровень гонадолиберина вырастет. Увлекаться круглосуточным освещением, конечно, не надо (мелатонин — тоже очень полезная вещь), но вкрутить лампочки поярче никто не мешает. Говорят, работает. На себе не испытывала, потому что предпочитаю эндогенные опиаты. Как любое нормальное животное, я получаю выброс эндогенных опиатов от стресса. Когда мое тело думает, что вот сейчас ему понадобится обезболивание, — оно обеспечивает выброс эндорфинов. Если обезболивание не понадобилось — они все расходуются на эйфорию.
Самый эффективный из известных мне способов добычи опиатов — это, конечно, донорство крови. Все логично: раз кровопотеря — то травма, а раз травма — то надо обезболить. К сожалению, через пару лет организм к сдаче крови привыкает, беспокоиться по поводу ее потери полностью перестает, и приходится осваивать новые методы. Вообще-то хорошо работает физическая активность (видимо, тело принимает ее за бегство от врага), но человеку в субдепрессивном состоянии редко удается заставить себя ходить в бассейн (или хотя бы в баню — тоже работает), он ищет более простые действия. В лучшем случае он открывает для себя американские горки, а в худшем и более распространенном — превышение скорости.
И я думаю, что смертность на дорогах вполне может коррелировать с распространенностью субдепрессивного состояния в популяции. Мозг понимает, что ему плохо, запоминает ситуацию, в которой ему стало лучше, и стремится пережить ее еще раз. При этом человек не осознает, что с ним происходит, и не осознает, что бороться с этим можно было бы более безобидными средствами. И поэтому популяризация психоэндокринологии (я не говорю, что я ею сейчас занималась; конечно же, это нужно делать более обстоятельно) — наряду с популяризацией, например, неэффективности гомеопатии — это одна из тех задач, которые важны не просто для повышения образованности человечества, а непосредственно для жизни людей.