Вочеловеченная смерть и крепкая жизнь, или Автопортрет на экслибрисе

Павел Квартальнов
Павел Квартальнов

Несколько лет назад появилась такая неопределенность, неуверенность в будущем, что я решил собирать библиотеку зарубежной научной литературы. Те книги, которых не было в доступных библиотеках и в электронном виде или просто хотелось иметь в «хард-копи». В наши дни имеет смысл собирать «эфемеры» для будущих музеев, но я успел накопить неплохую подборку книг, которой стараюсь делиться со знакомыми. Порою оказывалось, что и попадающие в мои руки книги имеют музейную ценность за счет книжных знаков или пометок, оставленных предыдущими владельцами. За каждой из таких книг стоит история не менее увлекательная, чем сами книги.

Вот история, имеющая отношение к одному из наиболее темных периодов XX века — господству идеологии нацизма в Германии. Часто приходится думать: как жили люди тогда, в той стране? Как они пережили неизбежный крах преступной системы? Казалось бы, чтобы представить судьбу людей в ситуации на грани, нет надобности ходить далеко. Каждому достаточно посмотреть фото своих родственников и их знакомых в семейных альбомах. Вот одноклассники моего двоюродного прадеда — Зоя и Александр Космодемьянские. Вот знакомый моей родственницы, работавшей на биофаке Московского университета, — выдающийся зоолог Алексей Сергеев, прошедший немецкий плен и погибший в советском лагере. Вот мой прадед, чудом не расстрелянный белыми в революцию, из ополчения попавший в плен, бежавший от немцев и выживший в штрафбате. За многими лицами стоят удивительные истории, но все эти люди слишком близки, слишком знакомы, чтобы быть безусловными нравственными ориентирами. Они почти наши современники, и необходимо расстояние — если не времени, то географическое и культурное, чтобы фигура оказалась цельной, чтобы отсечь лишнее и второстепенное.

Алексей Михайлович Сергеев (1912–1943) и его жена Елена Александровна Бабурина. Из альбома Д.А. Потёмкиной, собрание П.В. Квартальнова
Алексей Михайлович Сергеев (1912–1943) и его жена Елена Александровна Бабурина. Из альбома Д.А. Потёмкиной, собрание П.В. Квартальнова
Эрвин Штреземанн (1889–1972). Из собрания П. В. Квартальнова
Эрвин Штреземанн (1889–1972). Из собрания П. В. Квартальнова

Потому так важно помнить, например, Софи Шолль, студентку, казненную в Мюнхене вместе с друзьями в 1943 году за антивоенную агитацию. Важно помнить немецкого орнитолога Эрвина Штреземанна. Был период, когда он относился с воодушевлением к успехам немецкой армии. Но и в это время не забывал о профессиональной поруке, по возможности оказывая поддержку британским и советским орнитологам, воевавшим против Германии и оказавшимся в плену. Известна переписка Штреземанна с Николаем Гладковым — молодым московским зоологом, позднее чудом не попавшим в жернова репрессивной машины. (Гладков, как теперь известно, был «добровольным помощником вермахта», выполнявшим технические обязанности и сумевшим скрыть это от СМЕРШа.) Переписывался он и с англичанами — Питером Кондером, будущим председателем Королевского общества защиты птиц, и его друзьями. Условия содержания в лагере для британских военнопленных были относительно мягкими, и, не заключая сотрудничества с немцами, ученые даже в плену наблюдали за птицами, записывая свои наблюдения. Кондер позднее даже опубликовал собранные им материалы по гнездованию щеглов. Конечно, грядущий день ничего хорошего не обещал и англичанам, и многие их соседи были жестоко убиты за провинности или покончили с собой, но Кондер выжил, отчасти благодаря своему хобби. Книга с экслибрисом Кондера есть в моей библиотеке. Кондер бежал из плена в конце войны. Самому же Штреземанну суждено было пережить крах нацизма в Берлине, продолжать жить и работать в разрушенном городе. И вот в эти голодные послевоенные дни он сам совершает подвиг. Во многом по памяти, не имея возможности пользоваться источниками, пишет «Историю орнитологии», фактически — книгу о величии немецкой науки. Пишет в то время, когда его народ, казалось бы, полностью дискредитировал себя перед мировым сообществом, а страна лежала в руинах. И сила духа, с которой эта книга создавалась, давала понять, что наука в Германии, действительно, оказалась способна пережить самые темные времена.

Книжный знак Фрица Рихтера (1904–1981). Из собрания П. В. Квартальнова
Книжный знак Фрица Рихтера (1904–1981). Из собрания П. В. Квартальнова

И вот еще одна фигура, еще одно лицо. Оно смотрит не с фотографии, а с уникального экслибриса, где художник изобразил самого себя. Это Фриц Рихтер (1904–1981), известный прежде всего как плодовитый гравер, в том числе создавший много книжных знаков, образцы которых можно найти в Интернете. На экслибрисе, оказавшемся в моих руках, Рихтер стоит на альпийском лугу, в окрестностях баварского Берхтесгадена, перед горной хижиной. Сзади поднимается практически неприступная каменная стена, но художник здесь не случайный гость и не праздный турист. Его рука опирается на ледоруб, на плече — моток альпинистского троса. Это короткая передышка, перекур, и через короткое время Рихтер отправится штурмовать очередную вершину, рассчитывая только на свои силы, один на один с негостеприимной скалой.

Книжный знак емко описывает жизнь Рихтера. Как гравер он работал в основном с деревом — как пишут знающие люди, самым тяжелым материалом для резца. Не только отдых, но и ежедневная работа художника были связаны с преодолением трудностей. Ранние работы Рихтера выполнены в стиле экспрессионизма. Именно о таких художниках и их работах писал Павел Антокольский:

 

Им помнится, как непогода
Шла, растянувшись на сто лет,
Легла с четырнадцатого года
Походной картой на столе.
Как пораженческое небо
И пацифистская трава
Молили молнийную небыль
Признать их древние права.
Им двадцать лет с тех пор осталось.
Но им, наивным, ясно всё:
И негрского оркестра старость,
И смерть на лицах Пикассо.
И смех, и смысл вещей, и гений,
И тот раскрашенный лубок, —
Тот, глыбами земных гниений
Галлюцинирующий бог.

В послевоенные годы Рихтер остается верен экспрессионизму, создавая антимилитаристские работы; на его картинах рядом присутствуют вочеловеченная смерть, могильные кресты, разрушенные дома и всё-таки по-крестьянски крепкая жизнь, восстающая из подвалов, как ростки грядущего хлеба из свежей пахоты. Он много работает в жанре иллюстрации, обращаясь, например, к «Фаусту» и новеллам Бокаччо.

После прихода к власти нацистов многие художники были подвергнуты репрессиям, их работы изымали из музеев и частных коллекций, уничтожали. Рихтера репрессии не коснулись, и перемены почти не отразились на его стиле: возможно, именно из-за технологии, из-за выбранного материала, ограничивавшего пластичность. Рихтер даже нарочито огрубляет линии гравюр, приближая их к средневековому лубку, достигая предельной выразительности скупыми средствами. Конечно, художник сменил тему, он уходит от философских размышлений о жизни и смерти, о войне и мире, от неприятия социальной действительности, но не изменяет себе. Главной темой работ тридцатых и сороковых годов стало личное единоборство со стихией. Не только физически, но и всем своим творчеством художник уходит в горы. Прославление атлетической культуры вполне соответствовало идеологии тех лет, и Рихтера охотно печатали, закрывая глаза на то, что его работы отнюдь не походили на образцы модного тогда «романтического идеализма». Рихтер был мобилизован, прослужил пять лет в войсках вермахта. О его службе почти ничего не известно, однако пребывание в России художник позднее упоминал в числе своих «университетов», наряду, например, с поездками в мирное время во Францию и на Балканы. Рихтер не лгал в работах, и ему важно было близко узнать войну, чтобы всем своим творчеством бороться с ней.

 Книжный знак Питера Кондера (1919–1993) изображает «австрийскую розу» (Rosa foetida) в память о концентрационном лагере на немецко-австрийской границе. Из собрания П. В. Квартальнова
Книжный знак Питера Кондера (1919–1993) изображает «австрийскую розу» (Rosa foetida) в память о концентрационном лагере на немецко-австрийской границе. Из собрания П. В. Квартальнова

В немногих работах военного периода, которые удается найти в Интернете, Рихтер остается верен себе. Он показывает ежедневный труд солдат, ту тяжелую работу, которая не зависит от идеологии командования и даже от того, какой век стоит на дворе. Хотя униформа немецких солдат узнаваема, эти гравюры не нуждаются в ретуши и в наши дни, как не нуждается в купюрах, скажем, песенка «Лили Марлен». Они напоминают, что солдаты — не пушечное мясо, но профессионалы, чей труд равен труду шахтера или того же альпиниста своей самоотдачей, ответственностью, ежедневными рисками. Солдат может погибнуть по собственной оплошности, по случайности или из-за «действия обстоятельств непреодолимой силы», однако никто не идет на войну, предполагая верную смерть, что бы ни считали политики, и удивительно, что даже в наши дни находятся страны, где считают возможным бросать солдат в бой, заранее подсчитывая неизбежные потери.

Последние годы Рихтера были омрачены тяжелыми недугами. Преодолением становится сама жизнь, сама работа. Приходится отказаться от гравюры на дереве, но творчество продолжает оставаться подвигом и снова спасает, на сей раз — от болезней, от физической боли, как Кондера и его друзей в плену спасали наблюдения за птицами.

Такая вот история, рассказанная экслибрисом.

Павел Квартальнов, канд. биол. наук

Подписаться
Уведомление о
guest

0 Комментария(-ев)
Встроенные отзывы
Посмотреть все комментарии
Оценить: 
Звёзд: 1Звёзд: 2Звёзд: 3Звёзд: 4Звёзд: 5 (3 оценок, среднее: 4,67 из 5)
Загрузка...