«Не один казак гулял, а с товарищем»

Вопрос о подлинном авторстве «Тихого Дона» поднимался с 1928 года, когда были опубликованы лишь первые части эпопеи. Мог ли существовать какой-либо прототекст, написанный кем-то, помимо Шолохова, а если да, то каков вклад «официального» автора в окончательный вариант произведения? В 2023 году вышло сразу две книги двух прозаиков, посвященные этой теме. Первая — это «Шолохов. Незаконный» Захара Прилепина, что вошла в короткий список премии «Большая книга» и даже победила в читательском голосовании. В ней автор представляет аргументацию в пользу того, что никакого прототекста не было, роман «Тихий Дон» целиком и полностью — результат работы самого Михаила Шолохова. Другая точка зрения представлена в книге Антона Уткина «О вероятном источнике романа „Тихий Дон“». Мы побеседовали с ним о возможном протографе и его вероятном авторе. Вопросы задавал Сергей Попов.

— Почему вообще возникла проблема с источником «Тихого Дона», или, как это называется в филологической литературе, проблема авторства?

— Тут как раз всё более или менее объяснимо: молодость Шолохова, отсутствие того опыта, который мог претвориться в такой роман, — там явно присутствует хорошее знание многих сторон дореволюционной жизни, передаваемых весьма достоверно, — и слишком уж бросается в глаза контраст с шолоховскими рассказами. Замечено также, что все сюжетные линии, связанные с интеллигенцией, или, правильнее сказать, с образованными классами, наметившиеся в первых двух книгах, впоследствии неожиданно обрываются. Стоит вспомнить и о многочисленных фактических ошибках исторического характера (но как раз их наличие трактуется некоторыми специалистами как бесспорное доказательство авторства Шолохова).

Словом, все эти несообразности (а я перечислил далеко не все) породили у части читающей публики сомнения в том, что Михаил Шолохов являлся единственным автором романа.

При этом разговоры того рода, что нам, простым людям, не понять кухню гения, я считаю не более, чем спекуляцией. Гениальность Пушкина не оспаривается, однако он, как мы помним, отделял «опыт, сын ошибок трудных» от «друга парадоксов», отдавая себе отчет в том, что эти ингредиенты подлинного искусства хотя, быть может, и готовятся на одном огне, но в разной посуде. Известна, кстати, его полемика с Владимиром Броневским относительно «Истории Пугачёва». Броневский не был гением, но обладал опытом и знаниями, и вообще не следует в вопросах фактологии безоглядно становиться на сторону гения только потому, что он гений.

— Какие последствия имели эти сомнения?

— Слухи о том, что настоящим автором романа был какой-то белый офицер, записки которого попали к Шолохову, начались на Дону сразу после публикации первых глав романа в 1928 году, и даже Солженицын пишет, что слышал такие разговоры будучи двенадцатилетним мальчиком. Эти слухи дошли до тех казаков, которые прочитали роман, находясь в эмиграции, и они, во-первых, как участники описанных в романе событий, а во-вторых, как люди, не скованные советской цензурой, впервые и поставили проблему авторства, совершенно верно, как сейчас выясняется, определив общую канву событий.

Впоследствии Солженицын, указав на Фёдора Крюкова, пусть и невольно, направил поиски автора проторукописи по ложному следу. В литературоведческих кругах слухи о белом офицере понимали скорее как красивую легенду, и они совершенно игнорировались исследователями. Между тем обращает на себя внимание то, что истории, в которых так или иначе участвует автор-офицер, если и различаются, то лишь в рамках единого сюжета, а это говорит о том, что в основе всех этих вариантов лежал действительный факт. В замечательной книге Германа Ермолаева «Михаил Шолохов и его творчество» есть глава «Слухи о плагиате», где представлены все эти вариации.

Что касается меня, то я просто не поленился проверить прямое свидетельство одного мемуариста, и, судя по всему, оно подтверждается. Нам неизвестны обстоятельства, благодаря которым Шолохов стал обладателем проторукописи, поэтому мы не станем произвольно рисовать кровавые сцены. Некоторые дошедшие до нас данные говорят, что всё было куда проще, но в итоге не менее трагично.

— Кто сейчас считается наиболее вероятным автором источника, который лег в основу романа?

Вообще надо сказать, что представители того направления в шолоховских исследованиях, которое принято называть «антишолоховедением», исходят из двух, на мой взгляд, совершенно ложных предпосылок, а именно: «Тихий Дон» — не первое произведение предполагаемого автора. Часто в качестве аргумента противников авторства Шолохова звучат слова: «никому не известный». Но ведь почти любой человек никому не известен, пока не совершит нечто выдающееся, а некоторые так и остаются неизвестными, даже и выполнив такое условие. Второе не менее существенно: предполагается, что Шолохову досталось в целом законченное произведение. Поэтому на место автора просто подставляются те лица, которые отвечают самым общим критериям правдоподобия. Так, Зеев Бар-Селла указывает на донского журналиста Вениамина Краснушкина, писавшего под псевдонимом Виктор Севский, главным (если не единственным) образом просто потому, что в 1919 году Севский выпустил биографию генерала Лавра Корнилова, который в романе описан комплиментарно.

Однако настоящим камнем преткновения является фигура Фёдора Крюкова. Сама его биография неминуемо приводит к выводу о его авторстве. После того, как Марат Мезенцев предположил, что архив Крюкова после его смерти попал в руки к тестю Шолохова Петру Громославскому, а потом с этим согласился и Рой Медведев, вопрос стал восприниматься людьми неискушенными как решенный, и теперь интернет-пользователи, которые, скорее всего, толком не прочли ни «Тихий Дон», ни Крюкова, уверенно называют последнего его автором. Я убежден, что и с появлением моей книги это всё равно будет повторяться. Для поклонников Крюкова это уже вопрос веры, как, впрочем, и для сторонников Шолохова.

— То есть кандидатуру Крюкова ты не поддерживаешь?

— Причем категорически. Возможны ли в романе уже вполне состоявшегося писателя, каким был Крюков, обладающего своим неповторимым стилем, до такой степени многочисленные реминисценции из «Войны и мира» и «Анны Карениной»? Можем ли мы представить себе сложившегося писателя, который, задумав такой роман, превратил бы его в попурри из своих старых произведений?

Нам могут возразить, что речь идет не о самоцитировании, а о том, что запас слов и выражений, которым обладает каждый человек, столь же индивидуален, как и отпечатки пальцев, а потому даже в разных произведениях одного и того же писателя фразеологические обороты неизбежно будут повторяться. Но тогда придется признать, что на страницах романа столь же ясно мы видим и отпечатки пальцев Александра Серафимовича.

Даже если и впрямь какие-то стилистические тонкости ускользают от моего внимания, давайте посмотрим, что это за «отпечатки». Вот фрагмент повести Крюкова «Из дневника учителя Васюхина»: «Серебристый, таинственный лунный свет расписал всё фантастическими узорами». Дальше идет описание лунной ночи. Автор «Тихого Дона», кем бы он ни был, никогда не передал бы содержащееся здесь понятие словом «фантастическими», т. е. не назвал бы его прямо. Например, он сказал бы: «В голубом сиропе лунного света на белом мраморе куреней плавали иссиня-черные тени листьев». И вот тогда у какого-нибудь читателя, возможно, и мелькнуло бы в голове: «Фантастическая картина».

Но, предположим, Рой Медведев прав, и к тестю Шолохова Громославскому действительно попал архив Крюкова. Разве же это означает, что Крюков писал «Тихий Дон» и именно его рукопись была найдена среди его бумаг? Это только означает, что Шолохов получил доступ к этим бумагам. И, конечно, он мог использовать какие-то отрывки, где-то что-то заимствовать, какие-то мотивы, удачные выражения и отдельные слова, как это было с произведениями Серафимовича. Именно этим и объясняется то количество совпадений между текстами Крюкова и «Тихим Доном». Родственные мотивы, лексические и фразеологические совпадения скорее говорят о том, что при работе над текстом Шолохов опирался на известные ему произведения как одного, так и другого, как и автор проторукописи в свое время и в своей части работы опирался на романы Толстого и произведения Крюкова.

И при этом существуют сведения, что попавший к Громославскому архив вообще не связан с Крюковым, а само это событие относится к 1919 году.

— Давай, наконец, перейдем к твоей книге. Там называется имя человека, которого ты считаешь автором протографа. Кто он?

— Да. Я только упомяну еще концепцию историка Андрея Венкова, который, подобно мне, не склонен приписывать роман Крюкову, — он полагает, что роман создавался на основе публикаций в донской периодической печати. Однако в тексте присутствуют топографические приметы, которых в этих публикациях нет, как, кстати, нет их и в той справочной литературе, которую называют в качестве источников информации для Шолохова, так что гипотеза Венкова проблемы не снимает. Наряду с ошибками присутствуют такие детали, которые заставляют предполагать, что автор проторукописи был не только современником событий, но и их участником. Собственно, моя книга и посвящена установлению личности этого человека. К счастью, как я уже сказал, тут есть от чего оттолкнуться.

Замечу, что самый компетентный и авторитетный защитник авторства Шолохова — профессор Герман Ермолаев, на которого в своей апологетике так любил опираться Феликс Кузнецов, — вполне допускал, что тот «мог пользоваться какими-то неопубликованными материалами», но в то же время обращал внимание на то, что «отсутствует надежная информация, каким образом Шолохов мог их использовать».

Смею думать, что моя книга на этот вопрос отвечает. В части романа, которая описывает события Первой мировой войны, действительные факты и сюжет настолько связаны, что произвольное изменение одного неизбежно приводило к искажению общей картины, а это в свою очередь довольно ясно показывает и первоначальную конструкцию, и общий замысел. Логика фронтовых сцен продиктована «довоенной» драматургией, и они непосредственным образом связаны с предыдущим повествованием. Это заставляет думать, что исходный текст представлял собой нечто более художественное, чем сумбурный дневник.

Автором этого текста, по всей вероятности, является подъесаул 12-го Донского казачьего полка Иван Васильевич Цыганков, одно время исполнявший должность полкового адъютанта. Напомню, что это тот самый полк, где служит главный герой романа Григорий Мелехов. Так же, как и Шолохов, Цыганков был связан со станицей Каргинской, и я предполагаю, что именно там после окончания гражданской войны рукопись перешла к Шолохову.

— Каково же место этого источника в общей структуре эпопеи «Тихого Дона»? Ведь романное пространство охватывает большой период времени уже после мировой войны и даже после гражданской?

— Это хороший вопрос. Более того, после стольких лет исследований мне он сейчас кажется первостепенным. Определенно можно сказать, что в основе первых шести частей в той или иной степени лежит проторукопись, потому что фрагментарно она прослеживается до середины лета 1918 года романного времени. Но кого бы мы ни прочили в ее авторы, мы всё равно оказываемся не в состоянии проследить всю историю создания романа, если, конечно, огульно отказывать Шолохову в какой-либо одаренности.

Здесь опять приходится обратиться к «Донским рассказам». Если «Один язык» и «Лазоревая степь» — просто чрезвычайно слабое подражание некоторым мотивам проторукописи, — а это можно считать доказанным, — то есть ведь и другие, которые сразу были созданы как самостоятельные произведения и в свою очередь послужили материалом для некоторых глав романа, включая и главы четвертой книги. Шолохов взрослел, как-то образовывался, набирался опыта, а опыт, безусловно, умножает талант, соответственно и письмо его становилось лучше.

Судьба Цыганкова до конца неизвестна, так что работа отнюдь не закончена. В эмиграции он не был, а последнее известие о нем относится к лету 1919 года. Хотя профессор Ермолаев и не исключал, что «потенциальные улики всё еще могут находиться в руках государства», мне не близка мысль о том, что ответы на наши вопросы хранятся в недрах спецслужб.

Тем не менее я допускаю, что со временем могут открыться какие-то новые обстоятельства, которые вне контекста, быть может, и показались бы ничтожными, однако в существующей комбинации фактов могли бы послужить важным подспорьем для какого-либо вывода. Но это уже узнают следующие поколения читателей, если вообще кто-нибудь будет в дальнейшем этим заниматься. По моим наблюдениям, интерес к роману снижается. И, хотя, наверное, происходит это в силу естественных причин, это не может не вызывать сожаления.