В зале горели люстры, и он хорошо видел лица людей, сидевших в первых рядах. Он всегда смотрел на эти лица, когда читал лекцию. Ему нравилось наблюдать, как менялось их выражение по мере того, как он рассказывал о случаях, свидетелем которых был сам. И о тех доказанных случаях, свидетелем которых не был, но очевидцы — заслуживавшие полного доверия люди — рассказывали ему в мельчайших деталях обо всем, что происходило на их глазах.
Джентльмен, сидевший в первом ряду — сухопарый мужчина лет сорока в черном костюме, — откровенно скучал, когда он произносил вступительное слово, и так разозлил его, что он обратил свои слова лично к этому джентльмену:
— Я хочу сегодня поведать вам о том, что касается судьбы каждого мужчины и каждой женщины, присутствующих здесь. Конечно, Всевышнему ничего не стоило, послав ангела сюда, на Кинг-Уильям-стрит, обратить всех в спиритизм. Но по Его закону, мы должны сами найти путь к спасению, и путь этот усыпан терниями.
Он начал рассказывать о случае в Чедвик-холле, а потом о сеансе в Бирмингеме и, наконец, о том, что проделывал дух Наполеона, вызванный медиумом Сасандером в Риджент-сквер. С удовлетворением заметил, что на лице этого джентльмена появилось удивленное выражение, он нахмурился, затем выражение его лица стало отрешенным, чего лектор и добивался: всех можно убедить, даже тех, кто не верит в Творца и Божий промысел — пусть они остаются в своем неверии, но фактам, свидетелям они обязаны если не поверить, то понять, что не могли столь разные очевидцы в столь разных местах и при столь различных обстоятельствах ошибаться, говорить неправду или, того хуже, намеренно мистифицировать близких им и дорогих людей.
Когда он закончил, джентльмен с первого ряда сначала оглянулся назад, будто только теперь обнаружил, что находился в зале не один, а потом начал громко аплодировать.
— Спасибо, господа, — сказал, чувствуя, как зарождается огонек боли в левом боку, чуть ниже сердца. — Спасибо, что вы пришли и выслушали меня со вниманием.
Он прошел за кулисы, где ждал Найджел, надел поданное камердинером пальто и направился к боковому выходу, сопровождаемый взглядами театральных рабочих, слушавших выступление из-за кулис и не смевших подойти, чтобы задать наверняка мучившие их вопросы. Боль в левом боку заставила его идти к выходу, не глядя по сторонам. Он шел, выпятив грудь, как гренадер на плацу, и высоко подняв голову, но страх возникал всякий раз, когда начинался приступ стенокардии, страх, о котором не знал и не должен был знать никто, даже самые близкие люди, и потому он смотрел поверх голов, что наверняка выглядело со стороны признаком дешевого снобизма, который он не терпел ни в себе, ни в своих друзьях и знакомых.
У выхода стоял, подпирая стену, мужчина в черном костюме — тот, с первого ряда.
— Прошу прощения, сэр Артур, — сказал он. — Мое имя Джон Данн, и если у вас найдется несколько минут, мы могли бы поговорить о вещах, которые, я уверен, вызовут ваш интерес. А может, даже… — он запнулся и сказал, понизив голос: — Вы плохо себя чувствуете, сэр Артур? Я могу вам помочь?
— Спасибо, не нужно, — пробормотал Дойл. Найджел распахнул перед ним дверь, и он поспешил на улицу, где пусть и было весьма прохладно для сентябрьского дня, но свежий ветерок, перелетавший от дерева к дереву и срывавший желтые листья с крон, мог вернуть писателя к жизни быстрее, чем лекарства, лежавшие в аптечке в машине.
Боль действительно отпустила — не совсем, но достаточно, чтобы не думать о ее существовании. Данн следовал за ним на расстоянии шага, Найджел распахнул заднюю дверцу машины, и Дойл, пригласив мистера Данна, сел рядом. Найджелу, занявшему водительское место, Дойл сказал:
— Сделаем круг вокруг Риджент-парка, хорошо? Я хочу поговорить с мистером Данном.
— Вы действительно хорошо себя… — начал фразу новый знакомый, но Дойл перебил его словами:
— Не родственник ли вы знаменитому авиатору Данну, конструктору аэроплана, на котором в прошлом году Ньюпор перелетел через Канал?
— Не такой уж я знаменитый, — смутился Данн, — но да, это был биплан Д8 моей конструкции.
— О! — воскликнул Дойл. — Рад знакомству. Найджел, мы едем домой, мистер Данн — мой гость.
* * *
Через четверть часа они сидели в кабинете, расположившись — Дойл в своем любимом кресле, а гость на диване перед журнальным столиком, — Джин что-то обсуждала с Адрианом (слишком громко, как показалось Дойлу) за стеной в библиотеке, Найджел принес графинчик бренди с двумя стаканчиками, вышел, прикрыв за собой дверь, и Дойл предложил:
— Выпейте, мистер Данн, и расскажите, что вас волнует. Я видел, как вы смотрели на меня во время лекции.
— Я давно хотел послушать какую-нибудь из ваших лекций, — начал Данн издалека. — В пересказах слышал много раз, и, скажу честно, я не был сторонником спиритизма. Не то, чтобы я был решительным противником, но… Меня давно занимали другие явления, как мне казалось до недавнего времени, к спиритизму отношения не имевшие.
— Другие явления? — Дойл не любил длинных вступлений, ему показалось, что гость тянет с сутью того, что хотел сказать, поскольку не может найти верную интонацию, хотя, казалось бы, если специально пришел на лекцию, чтобы поговорить о наболевшем, то наверняка продумал и линию разговора. Может, не надеялся, что разговор состоится? Не уверен в себе? Непохоже на человека, создавшего линейку отличных, как он слышал, бипланов. Упорства мистера Данну наверняка не занимать.
— Другие, да, — Данн неожиданно улыбнулся и сразу будто стал другим человеком.
— О, дорогой мистер Дойл! — воскликнул он. — Вы наверняка слышали о вещих снах!
Это был не вопрос, а утверждение. Действительно, как мог известный писатель, профессиональный врач не слышать о существовании вещих снов? Странно такое даже представить.
— Конечно, — кивнул Дойл и долил бренди в свой опустевший стаканчик. — Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, сэр, что вот уж лет десять исследую проблему сновидений. Провожу, можно сказать, сугубо научный эксперимент, хотя на первый взгляд он и может выглядеть… гм… несерьезным.
Дойл понял, что гость наконец перешел к цели разговора. Он поставил стаканчик на стол, откинулся в кресле и приготовился слушать. Слушать Дойл умел, он никогда не прерывал собеседника, если тот говорил уверенно и с пониманием сути.
— В девяносто восьмом году, — продолжал Данн, — мне приснился сон. Короткий, перед самым пробуждением — наверно, потому я его запомнил. Сон простой. У меня в гостиной стоят большие часы с тяжелыми гирями. Приснилось, что я стою перед ними, смотрю на циферблат и вижу время: девять часов и тринадцать минут. Причем минутная стрелка стоит точно на тринадцатой черточке. Я проснулся не сразу, полежал, медленно поднялся, оделся… рассказываю так подробно, потому что это важно. Я не сразу вышел из спальни в гостиную, прошло какое-то время. Я вошел в гостиную, и взгляд мой упал на часы. Они показывали девять часов и тринадцать минут, причем минутная стрелка стояла точно на тринадцатой черточке.
В голове мгновенно возникла картина из сна, и я вспомнил кое-что еще. Во сне солнечный луч из окна прочертил на стене яркую дорожку, упершись точно в торчавший сбоку часов заводной ключ. Во сне я это увидел, но не придал значения, а сейчас вспомнил… Да, так и было на самом деле.
Совпадение? Может быть. Но почему-то я был поражен. Весь день это совпадение не давало мне покоя, тогда-то я и решил поставить эксперимент. С того дня всякий раз перед сном я клал на тумбочку у кровати тетрадку и карандаш. Проснувшись поутру, я стал, едва продрав глаза, сразу записывать сон — во всех деталях, — пока он еще не выветрился из памяти. Получалось не всегда — довольно часто я вообще не мог вспомнить сон. Никакой. Но бывали очень четкие и яркие сны — их я записывал во всех деталях.
Человек я упорный, мистер Дойл. Упорство необходимо в моей работе. Я записывал сны и помнил каждую запись. Прошло полтора года, то число я запомнил на всю жизнь. Семнадцатое июня тысяча девятьсот первого года. Я был в Сити по делам и, возвращаясь, пошел по улице, по которой никогда не ходил прежде. Могу поклясться в этом. Пройдя пару кварталов, я в изумлении остановился. Передо мной был дом, который я видел во сне примерно год назад. Не похожий, а именно тот самый! В мельчайших деталях, которые я в свое время записал. Например, дверная ручка имела странную форму кошачьего хвоста и цвет спелого граната. Я постоял перед дверью, запоминая детали, и поспешил домой, чтобы прочитать в тетради в точности то, что час назад видел в реальности.
Ну, хорошо, это тоже могло бы уникальным совпадением. Я подумал, что эксперимент нужно расширить. Поговорил с домашними. Не все, выслушав меня, согласились, тетушка Аглая, например, только показала пальцем на висок. Но моя кузина Сара с радостью согласилась и с той ночи тоже стала записывать сны. Позднее к ней присоединился ее молодой человек.
Вы ведь понимаете смысл моего эксперимента, сэр Дойл? С тех пор прошло больше десяти лет. Эксперимент продолжается. Мы с Сарой каждое утро записываем сны. Сотни, тысячи снов. И только одиннадцать снов оказались вещими. Пока! Ведь вещий сон может сбыться и через десять лет, и через двадцать! Так что одиннадцать — это, выражаясь научным языком, — нижний предел, верно?
Это был вопрос, на который следовало ответить? На всякий случай Дойл кивнул, чтобы неудачной репликой не сбить гостя с мысли.
— Самым удивительным на сегодняшний день, — продолжал Данн, — стал сон, приснившийся Саре шесть лет назад. Он сбылся в прошлую пятницу. Шесть лет назад она записала в тетрадке, что была в гостях. Люди незнакомые. Незнакомый дом. Она детально всё описала. Людей. Кое-какие разговоры. Но главное — картину, висевшую на стене. Речка и полузатопленная парусная лодка. Две парусные лодки вытащены на берег. Холм на берегу речки, а на холме три белых домика с красными черепичными крышами. Всё это записано. И всё это в точности повторилось с Сарой неделю назад, когда она впервые попала на прием к Вейсманам, известным галеристам. Тут и сомнений быть не может: сон вещий, потому что шесть лет назад Сара в деталях описала картину Джона Барлоу «Весна. Ламорна», которая в тот год еще не была написана!
Данн перевел дух и наконец пригубил бренди. Сделал небольшой глоток, а затем залпом опрокинул стаканчик, поставил на стол и только после этого посмотрел мистеру Дойлу в глаза. Какой реакции он ждал? Изумления? Недоверия?
— Очень интересно, — Дойл был крайне осторожен в оценках. — Конечно, я знаю о такого рода сновидениях. Должен признать, не в деталях. Обычно рассказывают, как видели, например, извержение вулкана где-то на востоке, на каком-то из многочисленных островов, а потом, обычно неделю-другую спустя, газеты приносят известие: на острове Ява действительно произошло сильнейшее извержение, погибли десятки людей… Честно говоря, я склонен был считать это скорее совпадением. Ваш эксперимент… Это серьезно, согласен. Мне в голову не приходило произвести эксперимент со снами — тем более такой масштабный. Но… Вы говорите, что записали за эти годы сотни снов, если не тысячи. Плюс те сны, что записывали ваши родственники. А совпадений… сколько, вы сказали?
— Одиннадцать, — Данн подумал, что зря затеял этот разговор. Аргумент Дойла он и сам прекрасно знал, всё время держал в уме. — Я понимаю, сэр: казалось бы, слишком мало при таком количестве снов.
— Казалось бы? — мгновенно отреагировал Дойл. — Числа объективны.
— Конечно, сэр. Но, во-первых, я не утверждал, что вещие сны — частое явление. Редкое, да. Во-вторых — и на мой взгляд, это главное — вещий сон может сбыться через день, через месяц, через год и через много лет. Если сон записан, то о том, что он сбылся, можно узнать через десятки лет, даже после смерти сновидца. Сон Сары о картине сбылся через три года. Когда сбудутся и сбудутся ли остальные сны, я не знаю, поэтому, согласитесь, статистика в этом эксперименте просто еще не может быть проведена.
— Гм… — Дойл задумался. — Пожалуй… Если рассуждать по-вашему, сон может сбыться и через сотни лет… И никто никогда не узнает, что у мистера Хопкинса в восемьдесят втором году был вещий сон о событии, произошедшем в тысяча девятьсот восьмом, когда сам мистер Хопкинс давно уже упокоился на кладбище…
— Вот именно! — воскликнул Данн.
Графинчик с бренди опустел, и Дойл хотел позвать Найджеда, чтобы тот принес еще, но вовремя одумался: он превысил свою дневную норму, камердинер непременно об этом скажет. Только приступа стенокардии ему не хватает… Дойл вздохнул и перевел разговор.
— Дорогой друг, — сказал он, с тоской глядя на пустой графинчик и, казалось, к графинчику и обращаясь. — Могу я называть вас другом, мистер Данн?
— Конечно, сэр! Рад быть вашим другом.
— Так вот, дорогой друг, я всё еще пребываю в некотором недоумении. Вещие сны — интереснейшая тема, согласен. Но вряд ли вы пришли на мою лекцию о спиритизме и искали разговора со мной, чтобы рассказать о снах, к спиритизму никакого отношения не имеющих. Вероятно, в вашем рассказе содержится и иной смысл. Смысл, которого я не уловил. Ведь так?
— Так, — кивнул Данн.
Тихо ступая, вошел Найджел, забрал со стола графинчик, бросил взгляд на Дойла, и между хозяином и камердинером произошел быстрый немой диалог, смысл которого остался для гостя непонятным. Найджел степенно покинул комнату, а Дойл неожиданно почувствовал, что мысли его обрели свободу. Ему показалось, что он понял, наконец, куда клонит Данн.
— Вы полагаете, — сказал он уверенно, — что сны — любые, не только вещие — связывают нас с потусторонним миром. Это одна из возможностей. Другая возможность — спиритизм. Сны — связь пассивная. Спиритизм — активная. Так?
Данн взмахнул руками, сделав жест, который можно было понять двояко — и как согласие, и как отрицание.
— На самом деле, — сказал он, — хотя… Что значит «на самом деле» на самом деле?
Дойл рассмеялся, но, почувствовав боль в боку, откинулся на спинку кресла и вцепился обеими руками в подлокотники. Несколько раз быстро вдохнул и медленно выдохнул.
— Расскажите, друг мой, что на самом деле означает ваше «на самом деле».
— Вам… нехорошо, сэр? — осторожно спросил Данн.
Дойл отмахнулся.
— Лучше, чем могло бы быть, — признал он с кислой улыбкой. — При приступах стенокардии меня спасает рюмка бренди, но моя жена Джин, мой сын Адриан и, главное, мой камердинер Найджел считают иначе.
Дойл замолчал, давая понять, что не стоит продолжать эту тему.
— Я очень много размышляю о снах. Особенно о вещих, — заговорил Данн. —И вот о чем подумал. Если мы — пусть иногда — видим будущее, значит, оно существует. Уже. Сейчас. И я представил себе себя, способного видеть собственную жизнь от рождения до смерти. Всю. Сразу. Любой момент. Как это возможно? Я вспомнил о замечательном романе мистера Уэллса «Машина времени». Конечно, вы знакомы с этим произведением, сэр?
Дойл кивнул.
— Время как четвертое измерение, — продолжал Данн. — Я не большой знаток физики, но читал, конечно, о работах Эйнштейна, Пуанкаре, Минковского… Время! Вот, что меня интересует с тех пор, как я начал экспериментировать с вещими снами. Я подумал, что время может, подобно пространству, иметь несколько измерений. Мы живем в измерении времени, описанном Уэллсом, Эйнштейном… Но есть более, скажем так, высокое измерение времени. И в нем мы видим всю свою жизнь — от рождения до смерти. И то, более высокое измерение времени для нас так же реально, как это. Оно доступно нам в снах. Во сне мы видим себя во втором измерении времени — в прошлом и будущем.
— Себя? — переспросил Дойл. Как писатель, он привык выражать мысль более точно.
— Ну… — смутился Данн. — Естественно, я вижу не себя, а мир своими глазами. Свое прошлое и свое будущее.
Дойл остался скептичен.
— Мне иногда снятся кошмары, — сказал он. — Наверняка и с вами такое бывало. Нечто ужасное, и происходит это со мной, причем я даже во сне понимаю, что ничего подобного в моей жизни никогда не было и быть не могло. Просыпаюсь в холодном поту… Будущее? Нет, уверен, что и в будущем…
Данн хотел перебить Дойла, хотел что-то сказать, но Дойл не дал ему такой возможности.
— …и в будущем не случится ничего, что я вижу в кошмарах. Это нечто запредельное, к реальной жизни отношения не имеющее.
Он хотел добавить, что кошмары ему обычно снятся, когда начинается приступ стенокардии, как-то это связано. И не дай Бог такое будущее…
— Сэр, — удалось, наконец, вставить Данну, — о кошмарах я тоже хотел сказать. Но позже. Чтобы не нарушать последовательность мысли.
— Ах, — буркнул Дойл. — Последовательность, значит. Хорошо, молчу и слушаю.
— Второе измерение времени, — вернулся Данн к объяснению, — это наша жизнь от рождения до смерти. Но есть и третье измерение времени. И четвертое… Я понимаю их как разные уровни восприятия. На третьем уровне времени не я наблюдаю свою жизнь, но все люди, с кем я когда-либо был или буду связан, наблюдают все их жизни во всем многообразии, в том числа и мою. Поднявшись на этот уровень, я смогу узнать, увидеть, понять, что происходило в мире до моего рождения и будет происходить после моей смерти…
— Миры мертвых? — вырвалось у Дойля.
— О, сэр, — взволновался Данн, — вижу, вы начали понимать. А ведь есть… ну, скажем точнее, возможно, есть четвертый уровень времени… пятый… шестой… И с каждого верхнего уровня я… любой из нас… может, в принципе, наблюдать всё, что происходит на уровне, более низком.
— А с уровня, более низкого, — подхватил Дойл, — можно ли, по-вашему, представлять…
— Вот! — воскликнул Данн. — К этому я и веду. Сны, сэр! Если во сне мы наблюдаем происходящее с нами на втором уровне времени… если в вещих снах видим свое будущее, а в снах обычных — часто оказываемся в собственном прошлом… То в снах на втором уровне времени некто может наблюдать происходящее на третьем уровне. А с третьего — на четвертом… Понимаете, сэр? И чем выше уровень времени, тем больше реальность отличается от нашей. Кошмары, сэр, мы видим, когда как бы «проскакиваем» сразу несколько уровней и наблюдаем то, что происходит там, куда мы при своей жизни попасть никак не сможем. Совсем другое измерение времени, наш мозг не в состоянии воспринимать это достаточно долго. И мы просыпаемся в холодном поту…
Дойл долго молча смотрел на Данна. Гостю даже показалось, что писатель просто не стал слушать, ушел в свои мысли, сказанное оказалось ему неинтересным. Бессмысленное умствование. Уровни времени?
— Значит, по-вашему, — наконец заговорил Дойл, — может существовать и десятый уровень, и двадцатый… Но пространственных измерений всего три. Почему измерений времени может быть так много?
— Не знаю, — с обезоруживающей улыбкой признался Данн. — Я еще далеко не всё продумал. И еще, сэр, разве физики не допускают, что пространственных измерений может быть больше трех? Куда-то неожиданно пропадают вещи. Куда? Бывает, исчезают люди. Почему?
— Но я не об этом, — перебил Данн сам себя. — О пространстве можно порассуждать отдельно. Я — о времени. И о снах. И к вам, сэр, я пришел потому, что увидел возможность связать свои идеи многомерного времени с вашими глубокими знаниями о спиритизме.
Данн хотел, видимо, подольстить Дойлу, но вызвал противоположную реакцию.
— О, ради Бога, дорогой друг! — воскликнул Дойл. — Спиритизм реален, много раз подтвержден. А ваше многомерное время…
Дойл пожал плечами. Придумать можно что угодно…
— Вещие сны, — напомнил Данн, — это реальность. И спиритические действия, сэр, всегда… — Данн сделал многозначительную паузу и закончил: — Всегда происходят во сне!
Дойл нахмурился.
— Вы имеете в виду…
— Медиумы, сэр! Для сношения с духами умерших необходим медиум. Человек, способный погружаться в состояние транса. Верно? Но что такое транс, сэр? Это очень глубокий сон. Специфический сон, да! Но — сон. И в этом сне медиум как бы «пробивает» сразу несколько измерений времени. Он видит не то, что происходит на втором измерении — там, как мы уже говорили, он способен видеть лишь собственную жизнь. Медиум «проскакивает» и третье измерение времени. А на четвертом! Это измерение времени содержит всё обо всех людях, которые когда-либо жили и когда-либо будут жить на Земле. Это не потусторонний мир, сэр! Это мир, реальный не менее, чем наш. Но в этом измерении времени живут все люди всех времен. И мы с вами, сэр, тоже обретаемся в том, высоком измерении времени.
— Стоп! — воскликнул Дойл. — Умерьте фантазию, дорогой друг! Три, четыре измерения времени? Хорошо, прекрасно! А как быть с пространством? Где все люди из четвертого измерения времени живут? Где, скажите на милость?! Мы знаем три измерения пространства — вы сами это сказали. Эти люди из разных измерений времени живут среди нас? Надеюсь, вы не это…
— О Боже, нет, конечно! — довольно бесцеремонно перебил Данн. — Сэр, я не утверждаю ничего подобного! Но послушайте — если могут существовать несколько измерений времени, то почему не допустить, что существуют не три, а больше, даже гораздо больше измерений пространства?
— Шесть? — иронически спросил Дойл.
— Число, кратное трем, сэр. Для каждого, более высокого измерения времени существуют три своих измерения пространства. Мы говорили о вещих снах. Да и если о снах обычных… В снах мы находимся на втором измерении времени, и потому можем видеть свою жизнь наперед. Но ведь в снах мы видим пространство трехмерным, не правда ли? У меня есть записи сотен снов, сэр. И в каждом описании есть дома, люди, страны, моря… Разве ваши сны не объемны, сэр Артур?
Дойл хотел что-то сказать, протянул руку к графинчику и тут же ее убрал, сцепил пальцы обеих ладоней…
— Вы совсем запутали меня своими фантазиями, — пробормотал он наконец. — Послушайте, вы хотели поговорить о спиритизме? А заговорили…
— Именно о спиритизме! — Данн еще раз перебил Дойла. — Разве вы не видите…
Данн оборвал сам себя.
— Прошу прощения, сэр, — тихо произнес он. — Я действительно увлекся… Спиритизм — это общение с душами умерших, верно? Но где эти души находятся?
Данн замолчал, почтительно глядя на Дойла в ожидании ответа.
— В мире мертвых, конечно, — раздраженно ответил Дойл. Не слишком ли дерзко ведет себя гость?
— В потустороннем мире, — кивнул Данн. — Души нематериальны. Для них не существует ни времени, ни пространства.
— Именно, — буркнул Дойл. — И потому ваши рассуждения о многомерном времени не могут иметь к душам умерших никакого отношения.
Сказал — как отрезал.
— Если позволите, сэр, я продолжу, — почтительно сказал Данн. И продолжил, не дожидаясь позволения писателя: — На четвертом уровне многомерного времени находятся, как я уже сказал, все когда-либо жившие на земле люди. И все, кто когда-либо будет на земле жить. Для них открыты три более «низких» уровня времени. Я бы даже сказал: времени-пространства, ибо всякому измерению времени соответствуют три измерения пространства. Люди из четвертого измерения времени могут — если захотят — наблюдать за нами, живущими здесь и сейчас. Вся наша жизнь для них — открытая книга. А вот в обратном направлении… От нашего — первого — измерения времени к более высоким измерениям дорога иная. И эта дорога — в наших снах. Все мы видим сны — то, что происходит на втором измерении времени. Мы можем видеть собственное прошлое и собственное будущее. Сны ретроградные и сны вещие. А в кошмарах наше сознание пробивается на третий уровень времени — там всё нам непонятно и потому страшно. А на четвертый уровень… О, сэр, четвертый уровень времени доступен медиумам — да, тоже всего лишь сновидцам, но обладающим — скорее всего, от рождения — способностью не просто видеть удивительные сны, но… Медиум, впав в транс, может общаться с людьми на четвертом уровне многомерного времени. С любым из них. С каждым. С каждым, кого назовет человек, участвующий в спиритическом сеансе.
Данн говорил всё громче и быстрее, он должен был, обязан был высказать всё, что хотел, что собирался. Всё, о чем он размышлял последние годы, всё, что лично для себя считал доказанным, ибо и вещие сны, и кошмары, и медиумы, и спиритизм — всё это прекрасно ложилось в его теорию многомерного времени.
Он не надеялся Дойла убедить. Он хотел хотя бы заставить его сомневаться.
Дойл смотрел на гостя непроницаемым взглядом. Ничего невозможно было прочесть на лице писателя. Это была маска.
Дойл молчал. Он ни разу Данна не перебил, даже попытки такой не сделал. А понять, о чем думал в это время писатель, Данн не мог.
— Человек с четвертого измерения времени, — завершил монолог Данн, — способен ответить на любой вопрос медиума. Даже если бы медиум спросил о будущем. Но никому просто в голову не приходит во время спиритического сеанса поинтересоваться собственным будущим или будущим своих близких. Все хотят «вызвать» умерших родственников или великих людей.
Данн замолчал, подавленный молчанием и безучастностью писателя. Он хотел сказать еще о множестве нечестных людей, которые изображали из себя медиумов, а на деле толком даже в транс не умели себя погрузить. Он хотел сказать, как представляет себе устройство многомерного мироздания, на вершине которого находится Бог, которому одному доступно наблюдение за всеми высшими измерениями…
— Удивительно, — сказал Дойл, почти не раскрывая рта, и Данну пришлось наклониться вперед, чтобы услышать. — Наверняка ваша картина мира не ограничивается только четырьмя уровнями времени. Есть и пятый уровень, и шестой… и сотый… и я даже представить не могу…
Он понял! Великий писатель понял каждое слово! Он мог не поверить, не принять, отвергнуть… Но — понял!
Не закончив фразу, Дойл с усилием протянул руку и позвонил в лежавший на столе колокольчик. Тут же из темноты выступила грузная фигура Найджела. Дойл не сказал ни слова, даже головы не повернул, но камердинер понял — не прошло и минуты, как на столе появился полный кувшинчик с бренди, а Найджел удалился, всем своим видом показывая осуждение.
— Налейте себе и мне, — тихо, прерывающимся голосом сказал Дойл и поморщился от усиливавшейся боли в левом боку. — Я… Боюсь, не смогу продолжить разговор, прошу прощения, дорогой мистер Данн. Но мы обязательно… Оставьте свою визитную карточку, и я…
Из темноты опять выступил Найджел и осуждающе посмотрел на Данна.
Гость встал и попрощался. Хозяин кивнул и закрыл глаза.
— Сэр, — сказал камердинер, подавая Данну шляпу в прихожей, — сэр Артур обязательно вам телефонирует, когда приступ закончится. Сэр Артур слишком взволновался…
— Да-да, — сказал Данн. — Я понимаю. Желаю сэру Артуру…
Он не успел придумать пожелание и, тем более, произнести вслух. Тяжелая дверь захлопнулась.
Второй диалог Артура Конан Дойла и Джона Данна так и не состоялся. Придя в себя после приступа стенокардии, сэр Дойл не телефонировал Данну, а Данн не решился еще раз побеспокоить знаменитого автора Шерлока Холмса.
Дойл продолжил читать лекции по спиритизму и участвовать в спиритических сеансах. Данн продолжил коллекционировать сны и размышлять над многомерной структурой времени.
Прошло больше десяти лет, и Артур Конан Дойл опубликовал свою «Историю спиритизма» (1926), а Джон Данн — «Эксперимент со временем» (1927)1. Ни тот, ни другой не упоминали о беседе, состоявшейся в сентябре 1913 года.
Павел Амнуэль
1 См. также: Наблюдение и только наблюдение. Рассказ Павла Амнуэля // ТрВ-Наука № 408 от 16.07.2024, с. 10–11. www.trv-science.ru/2024/07/nablyudenie-i-tolko-nablyudenie-rasskaz-pavla-amnuelya/
Загрузка...