Джордж Оруэлл. Дневники

Александр Снегирёв, писатель, зам. главного редактора журнала «Дружба народов», лауреат «Русского Букера»:

В издательстве «Альпина нон-фикшн» вышел долгожданный перевод дневников Джорджа Оруэлла (George Orwell). Тираж — 5000 экземпляров. Издатель — Павел Подкосов, редактор — Роза Пискотина, перевод осуществлен мастерами своего дела, в том числе нашим выдающимся современником Виктором Голышевым.

До нас дошло всего 11 тетрадей машинописных дневников писателя и два блокнота с записями. Дневники охватывают период с августа 1931 года по конец 1949 года, то есть до самой смерти автора.

Дневники британского писателя не содержат интимной информации, они состоят сплошь из наблюдений чрезвычайно педантичного человека, интересующегося, прежде всего, бытовой, повседневной правдой жизни. Перед нами скупой, дотошный текст, созданный автором чрезвычайно одаренным. Здесь нет ничего лишнего, зато два-три слова порой содержат концентрированный огромный объем эмоций. Во время чтения не раз приходит мысль, что другой писатель размазал бы тот или иной сюжет на десятки страниц и в результате потерял бы выразительность.

Вот пример такой оруэлловской фразы: «На сборе хмеля работают в том числе дети и вкалывают до седьмого пота. Думаю, это не вреднее, чем школа».

Если в первом предложении у читателя рождается сочувствие к детям, которых нещадно эксплуатируют на полевых работах, то вторая фраза, с одной стороны, ставит под сомнение наши эмоции, с другой — погружает нас в эпоху, с третьей — подталкивает к парадоксальному размышлению об образовании, о становлении человеческой личности и о жизни вообще. Или вот: «Похоть, не находящая разрешения, портит людей». Готовый афоризм. Борцам за фальшивую показную нравственность не мешало бы его затвердить.

Джордж Оруэлл много бродяжничал. Он вполне мог бы избежать этого, мог бы подыскать постоянное место и жить благополучно, но интерес к жизни не позволял ему оставаться без движения. Одна из первых записей 1931 года сообщает, что новый закон о ночлежках обязует ставить койки на более широком расстоянии друг от друга, что приводит к сокращению количества коек и, соответственно, повышает стоимость.

Автора «Скотного двора» и «1984» можно причислить к первым антропологам, взявшимся за изучение не экзотических племен, а своих со­отечественников, англичан. Он изучал быт, нравы и внутренние законы сообществ шахтеров, фермеров, сезонных рабочих, коммивояжеров и бродяг, ночующих на Трафальгарской площади.

Очень подробно описаны цены, размеры жилищ и зарплат, свойства продуктов питания, детали одежды. Вот, например, дневной рацион обычной шахтерской семьи, где отец и сын работают в забое, а мать организует пансион для нескольких жильцов, которым сдается комната: кусок бекона фунтов пять, голяшка говяжья фунта два, печенка фунта полтора, колоссальный мясной пирог, испеченный в тазу, яйца 15–20 штук, смородиновый торт, хлеб, масло, консервированное молоко.

С одной стороны, изобилие, с другой — нищета: нелегально добытый из отвалов уголь возят в ящике, вместо колес у которого прилажены две скалки.

Здесь уместна следующая цитата: «Дом грязный, за ужином на столе можно встретить крошки, оставшиеся от завтрака».

В своем дневнике Оруэлл предвосхитил реальность нашего времени, в котором всё каталогизировано, подписано, расписано, пронумеровано, при наведении курсора всплывает цена. На страницах этих 11 тетрадей он фактически создал такой мир, используя, что называется, аналоговый, «ламповый» метод.

В дневниках британский писатель проявил себя и как мастер коротких характеристик:

— тихий и недалекий,

— жизнерадостная и невежественная,

— немного дурак, целые дни проводит в публичной библиотеке.

Две тетради дневников были конфискованы у Оруэлла при обыске в Барселоне. Он участвовал в войне с франкистами, но был в оппозиции к сталинистам. Есть вероятность, что эти две тетради до сих пор заперты в архивах ФСБ.

Роман «1984» начинается с того, что герой берется за дневник. Для Джорджа Оруэлла таинство ведения дневника чрезвычайно важно. Его дневник более воздушен, чем его проза. Этот дневник позволяет нам насладиться стилем, помогает понять эпоху, однако он транслирует явление куда более глобальное: по дневнику писателя можно сделать весьма своеобразный, даже крамольный вывод — тоталитаризм, о котором Эрик Артур Блэр (настоящее имя Оруэлла) так гениально писал, заключался в нем самом.

Тоталитаризм автора этих дневниковых записей, не мешавший ему быть чутким и честным писателем и человеком, проявлялся в его страсти вести всему учет, глубоко вникать в подробности чужих жизней, заглядывать за занавески, в постели и в ночные горшки. Дневники Оруэлла наглядно доказывают, как одна и та же стихия может принять совершенно разные обличия, и, если у одних желание всё знать превращается в манию контроля и слежки, у других — порождает выдающиеся произведения искусства.

Леонид Мотылев, один из переводчиков книги:

Я согласился перевести часть дневников Оруэлла, когда узнал, что другую часть переводит Виктор Петрович Голышев и он готов взять меня в артель. Переводить написанное крупной личностью всегда интересно, такой человек присутствует во всем, что пишет, пусть даже речь идет о дойке козы, о поисках пропавшей курицы, о замерзших водопроводных трубах на его, Оруэлла, маленькой Animal Farm (мне достались 1939-й и зима-весна 1940 года, когда британский писатель сначала жил в Марокко, а потом в деревне близ Лондона).

Параллельно с «Домашним дневником» он вел «Дневник событий, ведущих к войне», где комментировал свежие газетные сообщения. Самые важные комментарии в моей части — о пакте Молотова — Риббентропа и начале войны. Видно, какое впечатление произвело на будущего автора «1984» мгновенное превращение СССР из противника Германии в ее союзника.

Напряженный, проницательный, часто эмоциональный анализ мировых событий и любовное, детальное внимание к маленьким и «бесполезным» (как кусочек коралла в «1984») проявлениям жизни идут у британского писателя рука об руку, и это кажется мне важной его чертой. Особенно он неравнодушен к цветам.

«Мы — народ цветоводов», — писал Оруэлл о соотечественниках в эссе «Англия, твоя Англия». Может быть, это неплохой способ понять что-то о народе: вчитаться в дневник выдающегося его представителя.

Хочется отметить, как хорошо справилось издательство «Альпина нон-фикшн» со всеми сложностями, с которыми сопряжена подготовка такой книги. В этом, прежде всего, заслуга редактора Розы Пискотиной.

Любовь Сумм, одна из переводчиков книги:

Меня позвали в компанию к трем великим мастерам — пусть, сказали, будет и одна дама. «По гендерному признаку» — суперсовременно. «Три мастера и дама» — обаятельно старомодно. И это очень соответствует Оруэллу — погруженность в настоящее и в настающее в сочетании с привычным и даже чуточку «прош­лым». Оруэлл и сам таков — человек самых передовых по тем временам убеждений, социалист, но, как ехидно ему напоминают, в отношениях с женами как раз патриархален и во многих вкусах и повседневных привычках консервативен.

В дневниках эта двойственность обнажается еще более явно, чем в художественных текстах и эссе. Хотя и антиутопии Оруэлла, и его литературная критика, и его реалистичные рассказы, и его политические высказывания парадоксально (то есть — по-человечески) сочетают лихие обобщения (тот же социализм или ненависть к школьной системе) с внимательной любовью к английскому палисаднику. В дневниках же события мирового масштаба (мне, как даме, предоставили свободу выбора, я попросила военный дневник) оказываются по соседству с отчетом о количестве съеденных яиц и ценами на бекон.

Скрупулезно приводимые в дневниках данные вызвали единственный наш спор с издательством: переводчики настояли на том, что не следует превращать сокращения в полные слова (фунты, шиллинги, пенсы) и писать цифры словами, как это обычно принято. В целом же редакторская работа Розы Пискотиной — важная часть всего проекта, и, может быть, как раз эту даму и попросить бы сказать свое слово о книге.

Тем более что она-то прочла дневник целиком, сопоставила и выверила имена, реалии. В смысле точности перевода я с таким редактором спокойна. И при этом Роза очень деликатно обращается со стилем, почти полностью оставляя его на усмотрение переводчика.

Что же касается стиля, Оруэлла восхитительно и вместе с тем ужасно трудно переводить из-за его простоты и прозрачности. Простота и прозрачность сами по себе трудны для переводчика, это огромная ответственность, это соблазны в том или ином месте педалировать, пафос ли усилить или сухость пересушить, то и другое будет неправда, а Оруэлл весь — правда. Он очень честен с самим собой. Он придирчив к людям, еще более придирчив к социальным системам, но он всегда точно видит самого себя. А это редкое качество. Почти все мы и системы выстраиваем, и людей оцениваем из все-таки неполного знания о самом себе.

Дневник Оруэлла — инструмент фиксации перемен, это очень ценно, и вместе с тем это инструмент ежедневного познания и откалибровки себя. И здесь тоже возникают соблазны — подсознательно переводчик (и, наверное, читатель) то присваивает Оруэлла, то приравнивает себе (а Оруэлл весь — о человеческой неодинаковости), то понимает описываемые им мировые события внутри собственной парадигмы.

Удивительный пример: журнал, публиковавший отрывок перевода как раз из военного дневника 1940 года, журнал лицензионный, то есть международный, предварил записи (где бомбежка, отблески солнца на мокрых касках, светомаскировка) словами о том, что это «еще до войны». То есть сработала парадигма «нашей вой­ны», начавшейся 22 июня 1941 года.

И это опять-таки Оруэлл — о памяти ложной, о двуострой опасности, заключенной в природе человека: обобщать — и самоизолироваться. Вот почему дневник, чтение вроде бы сухое, скучное, так полезен, мне кажется, для переводчика и читателя. Всё время наталкиваешься на неожиданное и требующее внимания, причем часто — в самом себе.