Михаил Цфасман, докт. физ.-мат. наук, вице-президент Независимого московского университета, зав. лаб. алгебры и теории чисел № 13 ИППИ РАН, изложил свою точку зрения в беседе с Алексеем Огнёвым 20 августа.
— Круговерть руководителей ИППИ… Вы понимаете, что происходит?..
— Приблизительно понимаю, да.
— Расскажете?
— Попробую. Пожалуй, начну я вот с чего. В отличие от некоторых моих коллег по институту, я считаю, что Александр Петрович Кулешов был очень хорошим директором. Несмотря на абсолютно безобразную ситуацию с его назначением. Было ровнехонько то, что мы видим сейчас, но только в других административных условиях, когда процессом назначения директора целиком руководила Академия наук, а не министерство, как сейчас. И та же безобразная ситуация была при назначении предыдущего директора, Николая Александровича Кузнецова…
— Скольких директоров вы пережили?
— Смотрите. Я в институте 34 года. Я лишь раз видел Владимира Ивановича Сифорова, потому что он сильно болел в последние годы жизни. По сути дела, институтом тогда управлял Иосиф Абрамович Овсиевич. Это было очень качественное управление. В 1990 году проходили выборы нового директора. В этих выборах принял участие совершенно замечательный российский математик, который, к сожалению, рано умер, Роланд Львович Добрушин. Он получил подавляющую долю голосов (процентов, наверное, 75–85, я точную цифру не помню). Вместо него был назначен Кузнецов, который получил примерно 10–15%. Аргументация Академии наук была совершенно очаровательная: если человек, совершенно незнакомый институту, получил аж целых 10% голосов, значит (sic!) институт его очень хочет. Дальше Кузнецов поссорился с Отделением ОИВТА РАН (после всех преобразований это нынешнее ОНИТ), точнее говоря, с одним из самых влиятельных его членов, академиком Емельяновым (не к ночи будь помянут), его начали очень грубо снимать, и в 2006 году назначили Кулешова. Дальше были выборы. За Кулешова проголосовали охотно, потому что к выборам он уже проявил себя достаточно хорошо.
— А именно?
— Например, Кулешов начал с того, что вынул деньги из собственного кармана и отремонтировал туалеты в главном здании института. До этого они не ремонтировались, потому что на них субсидию не удавалось получить. А он пошел обратным путем: сперва отремонтировал туалеты, а потом задним числом получил субсидию. Но главное, что Александр Петрович хорошо чувствует, где настоящая наука, а где ее имитация. При нем ИППИ очень хорошо развивался.
— Когда Кулешов стал ректором Сколтеха, передача полномочий проходила без эксцессов?
— Да, это были единственные мирные выборы директора, когда выбрали Соболевского. Его, с одной стороны, поддерживал предыдущий директор, Кулешов, а с другой — он был поддержан коллективом. При голосовании за него было 95%. Хотя и тут не обошлось без скандала: двух из четырех кандидатов, выдвинутых институтом, ОНИТ вычеркнуло. На Президиуме РАН один из его членов спросил, почему вычеркнуты наиболее известные ученые, и предложил их вернуть, но Президиум его не поддержал. История повторилась на сорванных выборах в 2021 году, тот же академик спросил, почему ОНИТ вычеркнуло двух докторов наук, оставив двух кандидатов…
— Ваши отношения с руководством института складывались хорошо?
— При всех трех последних директорах (Кузнецове, Кулешове, Соболевском) я не помню ни одного случая, когда я бы хотел взять сильного ученого в сотрудники — и мне бы сказали «нет». Дело в том, что я смотрю с точки зрения математики, мне особо ничего не надо. Мне нужно, чтобы брали сильных ученых, платили им более или менее нормальные зарплаты и надбавки. И не мешали работать. А всё остальное мы сделаем сами. Но совсем под занавес, прямо в текущем 2023 году, мы получили неожиданный подарок от Соболевского, а именно: у нашей лаборатории появилось несколько своих комнат в очень хорошем месте, в здании на улице Губкина, прямо напротив Стекловки. Это очень удобно для совместной работы с ее сотрудниками. Я эти комнаты попросил только после того, как стало ясно, что это здание выделено институту. А до этого мы с еще одной лабораторией (общая численность, наверное, человек 70–80) обитали в комнате с четырьмя столами и принтером, и это нас не особенно угнетало. Всё равно большинство из нас появляется в институте только на семинарах. Теоретическим наукам немногое надо.
— Например, лаборатория Понселе с формальной точки зрения — просто комната с четырьмя столами в здании Независимого московского университета на Арбате, где можно пить кофе…
— Ну почему?.. Не только кофе… Я там иногда и спал на диванчике… Кроме того, там большие доски, там можно заниматься наукой. Общесеминарская комната — очень полезная вещь. На Губкина есть прекрасная комната для семинаров.
— Здесь кардинальное отличие от поиска помещения для лаборатории геномики растений, например. Там гречиху выращивают…
— А мы как раз делим с ними помещение на Губкина. Удачно, потому что Институт общей генетики РАН там тоже рядом.
— А один из секвенаторов, нужных для лаборатории, насколько я понимаю, находится на территории МГУ, там налажена коллаборация… Директор ведь координирует такие вещи… Он не может взять кнут в руку, бичевать ученых и приказывать: «Доказывайте теоремы побыстрее!» Или может?
— Нет, это совершенно бессмысленно. И, надо сказать, всем директорам ИППИ хватало разума этого не делать.
— А наоборот? Кто доказал теорему — тому пряник?
— Это, между прочим, было. Я помню такой эпизод. В определенный момент один мой сотрудник и ученик получил премию Московского математического общества. Ее дают ученым не старше 30 лет, и среди молодежных премий она очень престижная. Ко мне пришли люди из правления Московского матобщества и сказали: «У нас премия 3 тыс. рублей, нам стыдно, но мы ничего не можем поделать». Я сказал: «Не беда, лаборатория Понселе даст еще 30». Дальше Кулешов, не зная про 3 и 30, сказал: «Нужно премировать от института. Вы считаете, 300 тысяч хватит?» Сотрудники института еще несколько раз получили эту премию, ИППИ исправно выплачивал им дополнительные деньги. Сегодня в ИППИ существует очень продуманная система надбавок за публикации.
— Есть майские указы президента, их ведь тоже важно выполнять… Насколько я понимаю, директору важно улаживать формальные вопросы, быть медиатором, переговорщиком… Прежде всего он дипломат…
— Одна из задач руководителя в любой ситуации — добыть деньги. Другая задача — не мешать работать сотрудникам. Третья задача — иногда накладывать небольшие очень осторожные управляющие воздействия для того, чтобы работа поворачивала в нужную сторону.
— Хорошо. На ваш взгляд, Андрей Соболевский выполнял эти три задачи?
— Более чем. Мне кажется, он очень хороший директор. Я думаю, что overall, в общем и целом, он примерно того же уровня директор, что и Кулешов.
— Тогда в чем разница?
— Разница в характере и немного в стиле. Например, Александр Петрович любил стимулировать сотрудников института материально, и это шло в ручном режиме. Из-за этого, безусловно, встречались ошибки, но в целом это было хорошо. Соболевский посчитал, что для него это психологически некомфортно — так пришлось довольно долго вырабатывать формулу для надбавки по публикациям, зато сейчас она работает отлично. Я, будучи человеком, который в какой-то степени курирует не только свою лабораторию, но и всех математиков и физиков института, время от времени смотрю на результаты дела. Если вижу большую социальную и научную несправедливость, то обращаюсь к Соболевскому, который поправляет дело в ручном режиме, никому не уменьшая надбавку, но увеличивая несправедливо обделенным этой формулой. Надо сказать, что и при Кулешове, и при Соболевском заработки сотрудников неплохо росли.
— Я правильно понимаю, что здесь есть буква закона и дух закона? Есть железобетонная формула, которой при Кулешове не было, и при этом если человек чувствует себя ущемленным, то социальная справедливость восстанавливается?
— Да, справедливость и социальная, и научная. При этом о несправедливости сообщает не сам человек, а его руководитель. Бывают и нестандартные ситуации. В эту формулу, несмотря на все мои усилия, не удалось включить монографии — за них люди не получают надбавку, приходится поправлять вручную.
* * *
— Теперь скажите мне, пожалуйста, основное. Что случилось?
— Случилась понятная вещь. Могу привести схожий случай из собственной жизни. Непосредственно перед ИППИ, в советские времена, я заведовал неким сектором в прикладном институте, так как в академическую систему по ряду причин меня не брали. После этого мне удалось поступить в докторантуру ИППИ. Но мои сотрудники по сектору были мной довольны, прислушивались к моим словам и после моего ухода продолжали мне звонить, обращаясь за советами. На мое место назначили моего друга и ближайшего помощника по сектору, который тоже часто заходил ко мне, чтобы узнать, что я думаю по тому или иному вопросу. Потом в какой-то момент мне показалось, что он на меня обиделся. Я стал пытаться понять, в чем дело, и выяснилось, что психологически я всё еще руководил старым подразделением, пытаясь навязывать новому руководителю свое мнение. Я не просто отвечал на вопросы друга (что воспринималось положительно), но и говорил: такому-то работнику я бы дал существенно большую премию, чем другому человеку, ведь он работает лучше своего отстающего коллеги…
— И, на ваш взгляд, сейчас с ИППИ происходит такая вещь?
— Только оно не сейчас происходит, а…
— …все эти годы?
— Нет, не все эти годы. Вначале Соболевский во многом советовался с Кулешовым. Это было оправдано: хотя Соболевский и был замдиректора при Кулешове, все-таки у Кулешова был опыт несравненно больше. Потом он стал советоваться всё меньше и меньше. Потом он пару раз отказал Кулешову. Тот страшно обиделся.
— Раскройте секрет. В чем отказал?
— Из того, что я знаю, была проблема с распределением большого общеинститутского гранта РНФ. Кулешов хотел потратить примерно треть его на, в общем-то, полезное дело, но касающееся только одной лаборатории. А Соболевский не хотел лишать денег остальной институт.
— Это был единичный случай?
— Может быть, еще пару раз. Просто в какой-то момент Кулешов почувствовал, что теряет контроль. Пожалуй, еще могла быть какая-то обида на то, что ученый совет не избрал его председателем.
— Похоже, нам никогда не раскрыть эту тайну…
— Я могу сказать только вот что. В институте в целом жизнь идет очень мирно. Но тем не менее конфликты, напряжения, скандалы бывают, хоть и очень редко. Андрей Николаевич мне пару раз говорил, что отказывался исполнить волю Кулешова по той простой причине, что это может быть юридически небезопасно. В этом отношении между ними тоже есть некоторая разница, потому что Кулешов всегда был склонен плевать на юридическую небезопасность, что мне очень импонировало. Соболевский старается решать такие проблемы по возможности аккуратнее.
— Если я вас верно понял, предыдущий руководитель психологически продолжает руководить ИППИ и не может смириться с тем, что его преемник плотно уселся в директорское кресло.
— Да.
— Вы можете привести конкретный пример конфликта?
— Был неприятный эпизод. Андрей очень не поладил с одной очень уважаемой дамой, которая много лет была у нас ученым секретарем. Она что-то не делала, а Соболевский считал, что этим она его подводит под возможное уголовное преследование.
— Вот теперь я понимаю! Спасибо!
— Но надо понимать и ее позицию. Ее позиция была такая: «Я на этом месте сижу давным-давно, мы всегда делали так, а не иначе, и ничего страшного не происходит». Андрей вообще не склонен принимать решения «за закрытыми дверями». Он всё проводит через ученый совет. То заседание ученого совета проходило очень бурно, потому что эту даму в институте знали и любили. У меня самого с ней до сих пор очень хорошие отношения. Она искала себе защитников. Она позвонила Кулешову. На заседании ученого совета Кулешов рвал и метал, говоря, что это заслуженнейший сотрудник института, что так нельзя… Когда он увидел, что члены совета его не полностью поддерживают, он просто хлопнул дверью и ушел. Надо сказать, что я тогда тоже поддержал эту заслуженную сотрудницу, хоть и хорошо понимал аргументы Соболевского.
Вот еще один пример внутреннего скандала. Кулешов по просьбе того же академика Емельянова перевел в институт одно подразделение, выгоняемое из другого института РАН. Надо сказать, оно так и осталось чужеродным для института. У них были большие проблемы с оборудованием и помещением и огромные претензии к Соболевскому. Сейчас, кажется, это улажено. По крайней мере, помещение они получили.
* * *
— Хорошо. Теперь блиц. Пройдемся по тезисам Кулешова в интервью Ольге Орловой. Разлагается ли, с вашей точки зрения, институт?
— Мне кажется, что за эти годы Кулешов потерял связь с институтом и плохо чувствует ситуацию. Объективные цифры показывают, что институт чувствует себя очень хорошо. Хотелось бы сравнить публикационную активность ИППИ с публикационной активностью всех институтов, относящихся к Отделению ОНИТ РАН. У меня впечатление, что ИППИ на первом месте со значимым перевесом. Не исключено, что в этом кроется одна из причин, почему бюро отделения его так не любит.
— Молодежь идет в институт?
— Да, и очень охотно. Как я говорил, отказов не бывает. Мы очень селективны: если не молодежь, то стараемся брать ученых с мировыми именами, а среди молодежи отдаем предпочтение лауреатам крупных премий, как-то: премия «Молодая математика России», конкурс Мёбиуса для совсем молодых, международные премии… Недавно мы взяли подававшего большие надежды совсем молодого человека, и вскоре он получил международную премию по математической логике.
— Падает ли публикационная активность?
— Нет, совсем не падает, но я и не сказал бы, что она резко растет. Смотрите цифры, я их вам послал.
— Сказали бы, что в институте ничего не происходит? Пустые комнаты, пауки…
— Деятельность института делится на теоретическую и экспериментальную части — для одной оборудование нужно, а для другой — нет. Комната теоретического отсека — одна комната на 30–40 человек — всегда пустует за исключением дней, когда проводятся семинары, физически поместиться в ней невозможно, да и совершенно не нужно. Но в институте всё время что-то происходит. Появилось три совсем новых подразделения; ежегодно проводится конференция для молодежи ИТИС (информационные технологии и системы), существовавшая еще до моего прихода в институт, в этом году, надеюсь, состоится 47-я. Это больше по инженерной и компьютерной части, но на нее стали ездить и биологи, и даже изредка математики. ИТИС становится всё лучше и лучше, кочуя по разным городам России. Семинары проводятся ровно с той же активностью, что и при Александре Петровиче…
— … но не более активно, ведь создать новый семинар непросто.
— Да, и дело в том, что семинар появляется тогда, когда возникает потребность в нем, и умирает тогда, когда становится никому не нужен. Директор не может влиять на ход таких вещей. Но вот тезис, в котором Кулешов прав: он сказал, что…
— …Соболевского никогда не изберут академиком?
— Само собой, но об этом вы можете догадаться сами. Нет, Александр Петрович сказал, что из трех диссертационных советов два закрыты. И это правда. Один из них брал на себя инженерные науки, другой — математику, третий — биологию. Первые два диссертационных совета не работают.
— Совет по биоинформатике работает. Председателем неработающего совета по техническим наукам является сам Кулешов.
— Это так. Дополню, что совет был закрыт из-за конфликта между председателем совета и директором. С математическим советом хитрее. В определенный момент ВАК изменил правила, потребовав не просто семь докторов по каждой специальности (причем для которых ИППИ был бы основным местом работы), но еще и чтобы они удовлетворяли некоторые требования по публикационной активности не интегрально, а за последние пять лет. Оказалось, что математический совет этим требованиям не удовлетворяет. Возник вопрос: надо ли бороться за его существование? Одновременно с этим оказалось, что основные две роли совета — помогать защищаться собственным сотрудникам и молодежи с математического факультета НИУ ВШЭ — потеряли свою актуальность. В Высшей школе экономики создали свои удачные советы, а наши сотрудники, видимо, последовали примеру Соболевского, который сказал, что в нашем институте защищаться будет некорректно (он защищался в МГУ). Некоторые другие сотрудники, особенно когда речь шла про докторские диссертации, говорили, что нехорошо защищаться в своем совете, где мы всех знаем. Так и отпала необходимость в математическом диссертационном совете ИППИ.
— Насколько это важно?
— В некоторой степени это минус для института, но серьезной проблемы тут нет: если будущий избранный директор увидит в этом необходимость и захочет возродить диссовет, то я его всячески поддержу.
* * *
— Что произошло в лаборатории алгебры и теории чисел за шесть лет директорства Андрея Соболевского sub specie aeternitatis?
— Ничего такого, что бы потянуло на Филдсовскую премию, не случилось. Но тут нужно сказать, что прорывные результаты не случаются без большого количества предварительной работы, которую делают люди, непосредственно к потенциальному открытию не причастные. Такой работой лаборатория похвастаться может. Приведу в пример, хоть это и не скромно, свою собственную работу, но этот рассказ следует начать с Жана-Пьера Серра, лауреата премии Абеля и медали Филдса. Несмотря на то, что этому математику уже сильно за 90, он сделал замечательный доклад на семинаре Никола Бурбаки в 2018 году. Частично опираясь на наши работы, а частично на свои и других математиков, Серр сделал замечательную вещь в области, связывающей теорию чисел, алгебраическую геометрию и довольно сложный математический анализ. Полностью Серр на вопрос не ответил, сказав, что есть некоторые необходимые условия, и предположил, что достаточными они не являются. Нам же с моим соавтором из Марселя, которого мы сейчас планируем взять в ИППИ в связи с выходом на пенсию во Франции, удалось полностью закрыть проблему, доказав, что эти условия все-таки являются достаточными.
При этом я не думаю, что это лучшая работа нашей лаборатории — дело попросту в том, что свое легче приходит в голову, чем чужое. Наша лаборатория сделала еще несколько очень хороших работ по алгебраической геометрии, в частности, серию работ по связи теории чисел и алгебраической геометрии с математической физикой. Эта деятельность крутится вокруг моего ученика Василия Викторовича Голышева, сына известного переводчика.
Есть замечательные работы по математической логике (школа В. Б. Шехтмана), по связям теории вероятности и теории представлений (школа Г. И. Ольшанского), по диофантовым приближениям (школа Н. Г. Мощевитина) и т. д.
В целом, лаборатория прекрасно вписана в верхние слои международной математической жизни.
— Я начал нашу беседу с идиотского вопроса и закончу еще более идиотским. Математика в России выживет?
— «Мужайтесь, о други, боритесь прилежно, Хоть бой и неравен, борьба безнаде́жна!»1 На самом деле, сильная молодежь есть и в России, и в диаспоре, и всё время появляется кто-то новый. Молодежь в диаспоре не бросает российскую математику: мы активно работаем с ними. Если считать, что у России есть шанс сохраниться, то он есть и у российской математики. Безусловно, неприятно, что страна оскудевает в плане науки. Тут вспоминается замечательный архиепископ Хризостом и его высказывание в ответ на возглас одного моего друга «Ну как же такое возможно!». Он ответил: «Весь мир лежит в грехе, Россия — особенно. Церковь же — сердце России. Чего же вы хотите?»
— Мы увидим нового Колмогорова, который объезжал города и веси, глухие деревни, выуживая оттуда лучшие умы?
— Это теперь происходит естественным образом, и в этом есть свои плюсы и минусы. Система поступления по ЕГЭ, безусловно, дает плюс, выявляя способных ребят из провинции. Минус же такой: коллеги жалуются, что в провинциальных университетах резко снизилось качество студентов.
— Помнится, был письменный и устный экзамены, последний упразднили. Его отсутствие на условном вступительном экзамене на математический факультет Вышки — хорошо или плохо?
— С одной стороны, это хорошо, потому что письменный экзамен дает больше объективности. С другой — плохо, потому что профессора Вышки жалуются на функциональную неграмотность студентов. Шаржируя: если в одной фразе встречается «что» и «который», то далеко не все студенты понимают формулировку.
— Все идиотские вопросы я задал, а теперь свободный микрофон. Что я упустил?
— Скажу вот что: ИППИ многофункционален и мультидисциплинарен. Из-за мультидисциплинарности и того, что его тематика немного меняется, мы видим всё больше тем по математике, физике, биологии, лингвистике с относительным уменьшением того, что относится к функционалу Отделения нано- и информационных технологий (ОНИТ). Последнее уже не играет доминирующей роли. Поэтому одной из возможностей разрешения конфликта — если министерство с Академией захотят его разрешить — мне видится перенос научно-методического руководства со стороны РАН на четыре отделения: на математиков, физиков, биологов и филологов, с упором на трех первых. Взаимоотношение ОНИТ и его предшественников с ИППИ было с самого начала неконструктивно.
1 Ф. И. Тютчев. Два голоса (1850).
«Андрей Соболевский сумел сделать ИППИ драйвером развития современной русистики»
(5 оценок, среднее: 4,60 из 5)
Загрузка...