Нина Николаевна Фёдорова более полувека переводит прозу с немецкого, голландского, английского, польского и скандинавских языков1. Ее мастерство открыло русскому читателю «Трилогию» и «Септологию» нобелевского лауреата 2023 года из Норвегии. Алексей Огнёв ведет беседу об особенностях стиля и мировоззрения Юна Фоссе и о творческом пути самой Нины Николаевны.
— Я успел прочесть лишь одну повесть Фоссе, «Без сна», и не могу отрицать, что в этом тексте есть своя магия: может быть, благодаря ярко выраженному ритму, который вы прекрасно передали; я даже вернулся к началу и стал читать первые страницы вслух…
— Да, проза Фоссе — это музыка, симфония. И я сама всегда читаю себе вслух, когда перевожу. Нужна орфоэпия, чтобы язык не заплетался.
— Что это за стиль?
— Это поток сознания, роднящий его с Джойсом, конечно, но другой. Там чувствуется дыхание древней саги. Можно, конечно, приблизительно определить время действия «Трилогии» (конец XIX века), но не нужно. Это безвременье, где перемешиваются явь и не то, чтобы сон, а возможность. Ведь слово «сон» и по-русски может означать «мечта», нечто невоплощенное.
— Не будем раскрывать читателям все карты, но все-таки: о чем «Трилогия»?
— На мой взгляд, это книга о всесилии любви. Хотя там мало радости. Главный герой, Асле, — убийца, совершивший не одно преступление. Но он любил одну женщину, Алиду, всеми силами своей души — и она любила его всю жизнь. И книга, в сущности, именно о любви; о любви, побеждающей смерть… Книжка хорошая, но не сладкий мёд. Да, чем-то она напоминает скандинавские саги. Впрочем, саги все-таки еще мрачнее… В греческой мифологии тоже льется кровь, но греческие «саги» оптимистичны; это мое личное ощущение. Я в детстве читала дореволюционную книжку о греческих мифах, «Олимп», перевод с немецкого, с очень красивыми иллюстрациями, и она у меня, ребенка, не оставляла страшного впечатления; а вот когда я читала саги, даже взрослой, мне было жутковато. Вёльва, изрекающая пророчества о конце света, мне почему-то всё время казалась женщиной в черном, с горящими огнем глазами…
— А «Септология», семикнижие? Насколько я понимаю, это его opus magnum на полторы тысячи страниц…
— «Септология» написана в том же ключе. На сегодняшний день я перевела лишь первые две части. Это внутренний монолог пожилого художника, вспоминающего прошлое. Поначалу думаешь, что речь идет о нескольких людях. Потом оказывается, что это один и тот же человек, который «проигрывает» свою жизнь на разных уровнях. Он отталкивается от одной точки — и события могут развиваться так, могут этак, а могут еще как-то… Пока у меня сложилось такое ощущение. Сколько там этих «Я», пока сложно сказать. Недавно были опубликованы новые части, но я их еще не видела.
— Я обратил внимание на экспериментальный синтаксис…
— Да, в «Септологии» каждая книга — это одно предложение на сто страниц фактически! В «Трилогии» есть точки, но их очень мало. Вообще в норвежском знаков препинания меньше гораздо, чем у нас. Мы договорились с редактором так: я не буду ставить в конце реплик и абзацев точки, но всё остальное сделаю по правилам. По-русски трудно всё это укладывать, у нас слишком разный синтаксис. И на любом германском языке вспомогательные слова совершенно не мешают: der, die, das по-немецки, det в скандинавских языках, which по-английски — это всё коротенькие слова, а наш «который»… Или, скажем, у нас личные местоимения касаются и предметов, и живых людей, а в скандинавских языках личные местоимения относятся только к живым. Поэтому если я пишу «он», то должна следить за тем, чтобы читателю было кристально ясно: кто он-то?
— Вы переводили повесть Дюрренмата «Поручение», где каждая глава — одно предложение — и постепенно главы разрастаются и разрастаются…
— Да, это его эксперимент. Когда я сдала текст, редактор сказала: «Снимаю шляпу!» Она-то мне вначале намекнула: в случае чего точки все-таки расставь… А я просто изменила синтаксис, пользуясь возможностями русского языка: точка с запятой, тире, двоеточие… Потому что иначе читатель увязнет.
— С какими еще сложностями вы столкнулись, когда переводили Фоссе?
— Конечно, было непросто. Понадобилось время, чтобы врубиться. Он использует не риксмол (riksmål), литературный норвежский, а нюношк (nynorsk), новонорвежский, который буквально у нас на глазах становится (или уже стал) национальным языком. Литературный норвежский сложился к концу XIX века, на нем выходили газеты и книги. Кроме того, всегда существовал лансмол (landsmål), народный язык. По сути, нюношк — это смесь лансмола и риксмола. Слава богу, лет десять назад норвежцы мне подарили большой толковый словарь нюношка. Отличия от риксмола большие: и лексические, и орфографические, и по части склонений, форм существительных… В русском языке, например, диалектальные отличия другие: они скорее лексические, чем фонетические или грамматические. Но здесь я не эксперт. Специально этим занимаются лингвисты — например, Валерий Павлович Берков 2 из Питера очень толковый был человек. К сожалению, его уже нет в живых.
— Когда вы впервые узнали о Фоссе?
— Пять лет назад, когда Ольга Дробот 3 попросила меня перевести его роман для одного из номеров журнала «Иностранная литература», посвященного Скандинавии. Это была инициатива Ольги. Она лучше знакома с норвежцами и имеет возможность больше читать. А я всегда в работе и читаю урывками, если у меня на шее сроки с очередным романом. И у меня лично нет возможности получать новые книги из Европы. Это дорого, как вы понимаете…
— Вы предпочитаете бумажные книги?
— Да, от экрана очень устают глаза. Недавно в электронном виде я прочла два последних романа Зигфрида Ленца. Я люблю Ленца, он очень хороший писатель, из обоймы Бёлля и Грасса, и последние его романы ничуть не хуже первых. Но я так устала… Наше поколение все-таки воспитано на бумажных книгах.
— Помните ваши первые впечатления от прозы Фоссе?
— Хорошие. Чем-то он затрагивает душу. Я почувствовала с ним родство. Видимо, у нас общее мировосприятие… Так бывает не всегда. Например, Гюнтер Грасс — не мой автор. Я не отрицаю его мастерства, но он меня не трогает совсем, он какой-то сконструированный, не в пример тому же Фоссе или Бёллю.
— Вы с Фоссе никогда не виделись?
— Нет, мы не знакомы. Даже по электронной почте не общались.
— Не было желания что-то напрямую уточнить, прояснить?
— Нет. Любой перевод — это трактовка. Вот если переводишь Гёте — разве у него что-то спросишь? В конце концов, есть куча словарей и справочников. Что касается образов — а фантазия на что? Когда я работаю над текстом, я всегда вижу картинку. Однажды переводила одну новеллу Штифтера; там описываются руины замка. И я нарисовала себе этот замок. Позже, когда я была у приятельницы в гостях, она мне показала настоящий рисунок этого замка. Оказалось, я совершенно правильно всё изобразила. А иначе просто невозможно. Знаете, я часто перевожу детективы, чтобы отвлечься. И там тоже приходится по карте прослеживать маршруты, вычерчивать план комнаты… Иначе ничего не выйдет. Конечно, переводчику нужно иметь большое воображение. И этому не научишь. Это всё на уровне интуиции.
— И у вас нет желания побеседовать теперь, когда Фоссе стал нобелевским лауреатом?
— Не знаю… Пусть он останется сам по себе, а я сама по себе. Судя по всему, мы оба одинокие волки…
— Но ваше мировоззрение схоже?
— Да, на уровне метафизики… Общее видение мира, видение человека… Объяснить это совершенно невозможно… Но вот есть такие люди… Скажем, австриец Кристоф Рансмайр 4 — очень известный писатель, в свое время он прогремел молодым парнем, когда в конце восьмидесятых написал роман об Овидии и о конфликте, так сказать, власти и искусства, а я его перевела. И однажды мы с ним в Вене встретились; вернее, нас заставил встретиться тогдашний президент Австрийского литературного общества. Как выяснилось, мы оба жутко боялись друг друга. Но когда разговорились, как-то так получилось, что у нас нашлось очень много точек соприкосновения в мироощущении, хотя он на десять с лишним лет моложе меня. И мы с ним уже много лет, когда встречаемся, ужасно радуемся друг другу, потому что есть что-то общее… Словами это выразить невозможно… Попадаются такие люди, к которым сразу испытываешь симпатию, а потом оказывается, что у вас много общего. И возникает духовная связь, что ли… Высокопарно звучит, но так оно и есть.
* * *
— Вы родились в разгар войны…
— Да, родители говорили: росла под гром салютов. Но войну я не помню, естественно. Мы тогда жили в Сокольниках. Помню парк, ледоход на Яузе; помню, как мы с папой наблюдали лунное затмение через слуховое окно…
— Расскажите, пожалуйста, о ваших родителях.
— Отец был инженер-связист; позже он работал в Генеральном штабе начальником управления связи. А мама закончила ИнЯз, была военным переводчиком на фронте, под Москвой. Родители всегда очень много читали. Папа до конца жизни очень любил античную литературу и французский XVII–XVIII век. В начале пятидесятых стали много издавать классики, и когда в военный городок под Москвой приезжала книжная автолавка, папа приносил горы книг.
— А ваши бабушки-дедушки?
— Родители отца жили на Оке, под Муромом. Их репрессировали за то, что они были баптисты и кулаки: при десяти детях имели лошадь и двух коров. Бабушка сидела в тюрьме, а дед — на Соловках. Он умер вскоре после того, как я родилась. Его выпустили, но он потерял здоровье в лагере… Еще я знаю, что прадед по отцовской линии привез жену-иранку с Русско-турецкой войны. Папа рассказывал, что бабушка его была суровая, гоняла внуков палкой за то, что они воровали яблоки.
Дед по материнской линии был коренной москвич, ювелир-серебряник, но нам, детям, в детстве этого не говорили, чтобы мы не протрепались где не надо. При Сталине вообще предпочитали не болтать. А бабушка по материнской линии была сиротой. Тот, кого мы считаем прадедом, взял из детского приюта трех сестер, воспитал и выдал замуж.
— Что вы любили читать в детстве?
— Сказки, разумеется, приключенческую литературу… Честно говоря, я до сих пор люблю сказки. И мой самый первый опубликованный художественный перевод — сказка Германа Гессе «Фальдум». Помню, папа и сам придумывал замечательные сказки про меня, про девочку Нину. Любила книги о животных: Бианки, Чаплину, Чарушина, Пришвина… А какие дивные тогда были детские радиопередачи, радиоспектакли! Мы много слушали радио, телевизоры ведь далеко не у всех сразу появились.
— Какие книги на вас произвели впечатление во взрослом возрасте?
— Думаю, «Мастер и Маргарита». Мне дали на одну ночь почитать и журнал, и купюры, года в 22–23. Или, скажем, «Живые и мертвые» Константина Симонова.
— Я не буду расспрашивать, как вы стали переводчиком, потому что вы уже подробно рассказали об этом в одном из интервью 5, но я обратил внимание, когда его читал, что вам всегда были интересны естественные науки…
— Да, коллеги удивлялись, например, зачем я читаю журнал «Юный натуралист». А мне всегда было интересно читать о животных, о ботанике, об истории науки. Родители выписывали журналы «Знание — сила», «Наука и жизнь», «Техника — молодежи», я их читала в детстве. Помню, сильное впечатление еще в школе произвели книги «Очерки о Вселенной» Воронцова-Вельяминова, «Боги, гробницы, ученые» Курта Керама. Мы читали книги о географических открытиях, строили модели парусных кораблей… Еще в ту пору очень популярна была научная фантастика. Помню журнальную публикацию романа Ивана Ефремова «Туманность Андромеды». «Непобедимый» Станислава Лема — очень хорошая книга. Интересна проза крупных физиков: Лео Силарда, Фреда Хойла… Да, конечно, я люблю науку, слежу за новостями, всегда смотрю по телевизору Galaxy, замечательный канал.
— Вы и сейчас переводите научно-популярные книги для детей, а самая первая книга в вашем переводе была посвящена теории вероятностей…
— Да, тогда я только-только окончила университет и работала в Комитете стандартов. Научный редактор спрашивал: «Деточка, вы учились на мехмате?» А я просто сама во всё вникла по учебнику Елены Вентцель. И для ВИНИТИ я тогда переводила статьи, например на тему поведения систем связи в условиях ядерной атаки; помню этот заголовок до сих пор.
— Надеюсь, что тезисы этих статей не придется проверять на практике… Сейчас очень мрачное время. Скажите, пожалуйста, вы верите, что когда-нибудь всё вернется на круги своя? Откуда вы черпаете энергию?
— Просто я по натуре оптимист. И мне очень помогает общение с друзьями и коллегами. Конечно, хочется, чтобы люди стали добрее и перестали воевать. В мире столько всего интересного… Лучше заняться чем-то положительным, изучать собственную историю, изучать Вселенную, историю появления жизни… Неважно, сколько это времени займет. Это лучше, чем воевать друг с другом.
3 Переводчик, специалист по скандинавской литературе, заместитель главного редактора журнала «Иностранная литература».
(5 оценок, среднее: 4,40 из 5)
Загрузка...