Научно-фантастические рассказы Сергея Попова
Проблемы безопасности
Кривясь от боли, Зигфрид схватил коробку и побежал к лифтам, поднимающим на стартовое поле к «Решительному». Пожалуй, «побежал» — слишком громкое слово: никто за ним не гнался, да и бегать он мог уже разве что трусцой. Жизнь Зигфрида подходила к концу.
Набор артефактов, найденных на борту мертвого, неизвестно кому принадлежавшего звездолета, был крайне велик. Громадина длиной свыше двух сотен метров вначале была классифицирована как межзвездный астероид. Но уже тщательное прослушивание крупными радиотелескопами показало наличие крайне слабых — как нитевидный пульс — электромагнитных сигналов. Долго же бродила по Галактике это груда высоких технологий! Откуда он прилетел, куда направлялся? Всё оставалось тайной…
Обследовали корабль без спешки. Сначала его перевели на безопасную стабильную орбиту. Потом методично прослушивали, зондировали. Наконец на борт были направлены роботы — сперва совсем мелкие, потом покрупнее. Найденные предметы в целях безопасности доставляли даже не на лунную базу, а на один из астероидов, где они не только проходили карантин, но и просвечивались, простукивались, даже «пронюхивались» масс-спектрометрами.
Постепенно что-то попадало и в земные лаборатории. За многие десятилетия исследований разобраться смогли практически со всем. Но этот ящик… Непонятно даже, можно ли это называть ящиком — не было уверенности, что он полый внутри. Все анализы дали нулевые результаты. В итоге открывать его (а также распиливать, сверлить, прожигать и тем более взрывать) было запрещено. При этом имело место обоснованное подозрение, что открыть ящик совсем несложно — благо опыт работы с вещами со звездолета уже был. Однако общий консерватизм, переходящий в паранойю, привел к полному запрету экспериментальных исследований непонятного предмета. Постепенно все энтузиасты сдались. Кроме Зигфрида.
После всех этих лет, миллионов запросов, писем, прокламаций и выступлений Зигфрид не растерял желания узнать, что внутри, но был готов согласиться, что риск открывать его слишком велик. Надо было найти достаточно безопасное место, откуда «то, что внутри» не могло бы навредить никому. К тому же и самому хотелось остаться в живых… Хотя бы на время, достаточное, чтобы изучить содержимое. На большее он и не рассчитывал: диагнозы врачей сходились на том, что даже год — это очень оптимистично. Дольше ждать Зигфрид не мог.
Безопасное место было — и даже довольно очевидное. Но с одним «но». Попасть туда можно, а выбраться — нет. Именно это и делало его действительно безопасным местом. Но раз человечество решило убрать последний артефакт в чулан, не разобравшись с ним, значит, людям недостаточно интересно. Поэтому протрусив к лифту, Зигфрид забрался в корабль (что поделать, наука требует жертв, в том числе и материальных; Зигфриду было почти наплевать на то, что это последний полет самого быстрого межзвездного клипера, в конце концов, он и сам летел в один конец). Ввел координаты. Цель: ближайшая сверхмассивная черная дыра.
Догнать его никто не мог (по крайней мере, пока со стапелей не сойдет нечто получше), но радиограммы отправлялись регулярно. Автоответчик вежливо посылал обратный сигнал: «Ваше сообщение очень важно для нас». Сам Зигфрид не снисходил до ответов. «Автоотлупы» посылались всё реже и реже. Наконец «общение» сошло на нет.
Довольно быстро добравшись до горизонта черной дыры, Зигфрид смог расслабиться и удовлетворить свое любопытство. Разумеется, наоборот: вначале любопытство, а потом — расслабиться, если получится. Сразу под горизонтом двигатели были включены на полную мощность, стремясь удержать корабль от падения в сингулярность как можно дольше. Падать теперь предстояло несколько месяцев — примерно столько, сколько обещали врачи.
Тем временем космическая промышленность наконец-то разродилась чем-то получше зигфридовского «Решительного». И что же? Как в кино, нашелся энтузиаст помоложе и без смертельных диагнозов, кроме, пожалуй, двух: безрассудства и желания узнать, что содержит артефакт.
Погоня. Какой научно-фантастический сюжет обходится без нее?! До черной дыры, под горизонт — и на перехват. И вот уже можно спросить Зигфрида о содержимом. И если он жив — то надеяться на ответ. Как ни странно, ответ не заставил себя ждать.
— Привет. Это Теодор, ты меня не знаешь, потому что я родился через много лет после твоего отлета1, но я не меньше твоего хочу знать, что внутри. Ты его открыл?
— Да.
— Ну???
— Назвал Васькой.
Кроме ампулы с сильным ядом внутри был спящий в анабиозе инопланетный кот. Спасибо, что живой.
Тяга к искусству
Тысячи кривых блеска транзитов экзопланет… Десятки тысяч… Красивые, аккуратные, понятные. А вот транзиты пылевых облаков у белых карликов. Как змея, кусающая себя за хвост, остатки разорванного приливными силами астероида, крошась в пыль, крутятся вокруг гаснущего звездного остатка. Причудливые кривые блеска звезд, затмевающихся гигантскими системами колец молодых планет. Всё это можно объяснить, понять. Но примерно дюжина случаев никак не поддавалась расшифровке. Раз за разом в каждом из них воспроизводилось нечто настолько странное, что даже закрадывалась мысль… «Да нет, все-таки будем искать естественные причины. Иначе что угодно можно объяснить зелеными человечками. А не получится зелеными — так фиолетовыми в крапинку», — так в который раз рассуждал Франческо, разглядывая распечатки.
Тяга к бумаге осталась с детства, когда он проводил много времени в семейной библиотеке во Флоренции. Репродукции рисунков художников эпохи Возрождения были разложены на полу, а он ползал между ними, разглядывая наброски Леонардо. Он бы и старые гравюры там разложил, но на это был строгий запрет: библиотеку и коллекцию рисунков собирали больше двух веков, и никакими мольбами нельзя было бы получить на растерзание древние раритеты. К счастью, и современных альбомов хватало, а их можно было листать в любое время и без специальных перчаток.
Однако сейчас на бумаге были какие-то причудливые линии, которым не было объяснения. Кажется, Франческо уже мог нарисовать любую из них по памяти, несмотря на их странные формы. Или как раз благодаря этому. В десятках статей авторы пытались объяснить ту или иную загогулину или, наоборот, пренебрегая деталями, описать в рамках своей модели общий ход кривой. Но все гипотезы в конечном счете оказывались отвергнутыми после привлечения дополнительных данных: спектров, поляризации, одновременных наблюдений в разных диапазонах… Постепенно одержимость большинства исследователей угасала. Вот и Франческо хотелось взять эти листы и разметать их как пачку не выигравших лотерейных билетов.
Солнце давно уже не пыталось пробиться сквозь жалюзи. Снаружи начинало синеть, и сентябрьская дневная жара постепенно сменялась прохладой. Благо и ветер поднялся. Выключить кондиционер, открыть окно и пойти к холодильнику — вот правильное решение. Когда Франческо вернулся в комнату с бокалом, в котором льда было несравненно больше, чем кампари, листы уже было разбросаны по полу сквозняком. Звуки клавесина из динамика перенесли в детство, и Франческо с улыбкой бездумно смотрел на белые страницы с тонкими четкими линиями.
Хаос линий вызывал разные ассоциации. Обычно, разглядывая, например, кафельную плитку, Франческо видел антропоморфные фигуры, странные лица, иногда даже батальные сцены, как на старых, с трудом уцелевших фресках в палаццо.
«А если этот лист повернуть вот так и сдвинуть эти…» Ерунда, конечно. Ведь никому не приходило в голову начать крутить кривые блеска. Горизонтальная ось времени должна быть горизонтальной.
Теперь было не до бумаги. На мониторе компьютера проще сложить все кривые вместе и начать вращать каждую из них, смещая относительно других. Примерно так, как ветер разбросал их по кабинету. Постепенно из мешанины линий начинал всё отчетливее проступать некий антропоморфный образ.
Вот это способ для межзвездного послания! Сделать вокруг дюжины звезд сферы Дайсона так, чтобы они, затмевая звезду, нарисовали линии, складывающиеся в понятный любому гуманоиду силуэт!
Клавесин продолжал звучать. Начиналась новая эпоха Возрождения.
Проблеск разума
Из лабиринта деловито вылез жук. Снова тот же самый, с двумя пятнышками на голове. Если лаборанты не путают, то это 214-я серия опытов в разных конфигурациях лабиринта, но всегда первым выход находит именно он. Самый умный жук. Андрей с сочувствием смотрел на него. Как ему живется с сородичами? Вот Андрея его сородичи не понимали.
Серия не до конца понятных мутаций привела к тому, что у Андрея был сильно развитый интеллект. Очень сильно. Его все хотели использовать, но ему не с кем было поговорить. Неудивительно, что Андрея стала мучить одна задача: найти во Вселенной собеседника.
К решению этой задачи Андрей приступил со всем усердием. И, похоже, ему удалось нащупать какой-то путь. Созданная под его руководством установка позволяла на доли секунды по часам наблюдателя установить прямой контакт между двумя близкими по своим свойствам разумами. Дело не ограничивалось лабораторией или Землей. Благодаря дополнительным измерениям, поиск потенциально можно было вести где угодно в существующих мирах. Тонкость состояла в том, что чем мощнее разум, тем дальше он мог искать двойника. В этом, кстати, была определенная логика, так как чем мощнее разум, тем реже он встречается. А уж два похожих сверхмощных разума …
Была еще одна тонкость. Если во время контакта один из разумов погибал, то погибал и второй. Вероятность этого при обычном контакте мала, но это лишь при обычном. Выйдя в поисках двойника на оперативное пространство, очень мощный разум мог наткнуться на «родственную душу», являющуюся больцмановским разумом.
Возникнув в самом конце XX века, идея о больцмановском разуме так и оставалась гипотезой, но гипотезой не отвергнутой. Если в Метавселенной могут реализовываться самые разнообразные наборы параметров, то в некоторых (де-cиттеровских) вселенных из вакуума из-за тепловых флуктуаций могли бы «вываливаться» самые разные объекты. Если разум — это лишь определенный набор атомов, то может вывалиться и разумный наблюдатель. С уже «готовой» памятью, с мыслями, но совершенно чужой, а потому и недолговечный в том странном мире, куда его забросила судьба.
После обнаружения вполне разумных инопланетян, когда споры об уникальности земной разумной жизни сами собой завершились, к проблеме больцмановских разумов обратились и многие религиозные мыслители. В самом деле, есть ли у больцмановского разума бессмертная душа? Можно ли реинкарнироваться в больцмановский разум? Какова судьба точной случайной копии закоренелого грешника или истинного праведника? Эти вопросы Андрея волновали меньше, чем перспектива найти собеседника. Все оценки показывали, что искать его Андрею придется в другой вселенной. Постепенно его установка была доработана и для этой задачи. Наступал час Х.
Впервые чьему-то разуму предстояло пошарить в столь далеких закоулках Метавселенной. Поэтому оживление в институте царило необычайное. Андрей не скрывал своего волнения. Впрочем, суть его эмоционального состояния все окружающие понимали всё равно неверно.
Подойдя к двери кабины, Андрей обернулся. Директор института махал рукой, явно репетируя в уме будущую приветственную речь. Сияли довольные лица аспирантов, которые наверняка уже заготовили плакаты в духе: «После контакта пройди профилактику». «Главное, чтобы человек был хороший!» — а этим транспарантом они размахивали уже сейчас. «Ах, было б только с кем поговорить!» — красовалось на втором. Отовсюду неслось: «До встречи!»
«Это вряд ли», — думал Андрей. Его вчерашние выкладки, выполненные новым методом, говорили о том, что вероятность наткнуться именно на больцмановский разум сравнимой силы и близкий по духу, необыкновенно велика. А значит, как следовало из тех же расчетов, времени у них будет всего лишь секунды четыре. «Зато на равных», — решил Андрей и начал щелкать тумблерами.
1 Напомним читателю, что время течет по-разному для наблюдателя, далекого от горизонта черной дыры, и для наблюдателя, падающего в черную дыру.
(6 оценок, среднее: 4,50 из 5)
Загрузка...