Между прочим, я родился на Арбате. Дневное дошкольное время я проводил со своей бабушкой Аней. Она была моим гидом по тамошним переулкам, мало изуродованным большевистской архитектурой и топонимикой. Мы ходили за покупками каждый день — холодильников пока что не завелось. Зимой люди вывешивали авоськи с продуктами на уличной стороне окна, но мы жили на первом этаже, опасались воров и потому могли рассчитывать только на межоконное пространство, забитое банками с вареньем и иной снедью. Поэтому внутреннюю раму не заклеивали даже зимой, из окна дуло, стекло обмерзало по углам. Но зима длилась не весь год, а только его половину.
Двести граммов колбаски или сырку в грязно-серой шероховатой оберточной бумажке, три кило картошки в вековой измызганной авоське… Рядом с прилавком для проверки честности продавца стояли весы с дрожащей от смущения стрелкой. В булочной мне временами доставался обсыпанный мельчайшей бледной мукой калач. Особенно вкусна была хрустящая жестковатая ручка, которую я съедал напоследок. Сейчас мне кажется, что секрет выпекания тех ручек утерян, но, возможно, дело не в них, а во мне.
Бабушка любила «посолниться». Обсасывая селедочную голову, она закатывала от восторга глаза. За селедкой мы путешествовали далеко — в рыбный магазин рядом со Смоленской площадью. В белоэмалированных тазиках рыбины жались друг к другу упругими спинами, косили мертвым глазом. В белокафельном бассейне доживали свой век армированные крупной серебряной чешуей карпы, нехотя шевелили усталыми усами снулые сомы. Караси, окуньки, плотвички, щучки, бочоночки с икрой черной и красной, белорыбица и т. д. Энциклопедия Брокгауза называла рыбные богатства дореволюционной России «изумительными»; ко времени моего нежного детства коммунисты еще не успели засрать всё окружающее их пространство, перегородить Волгу безвкусными бетонными запрудами — пресноводная рыба плодилась исправно, океанской подмоги почти не требовалось, магазин пах не медицинским йодом, а первосортной тиной.
Прошло сколько-то лет, бабушка умерла, мама взяла меня путешествовать по Волге. Мне было 14 лет. Я плыл по широкой и мутной воде, покорно посещал экскурсии в местах стоянки; примостившись на палубном парусиновом стуле, сосредоточенно и безжалостно обыгрывал взрослых дядек в шахматы. Не то чтобы я играл хорошо, но они-то уж точно играть совсем не умели. Корабль под довольно абсурдным для водоплавающего средства названием «Космонавт Гагарин» принадлежал Министерству обороны, так что все мои соперники были отдыхающими командирами — вряд ли им нравилось проигрывать тщедушному подростку, которого они с удовольствием закатали бы на «губу». Вместо этого дядьки притворно гладили меня по ершистой головке, делая вид, что играли с худеньким мальчиком в поддавки.
Стоя на безжизненном теле Волгоградской ГЭС, я наблюдал с этого высока, как идущие на нерест осетры бьются о бетон, переворачиваются белым безжизненным пузом вверх и испускают рыбий дух. Люди питались электричеством, но оно было ядом для беременных самок и их неродившихся детей. Вода пахла падалью. Но на астраханском рынке еще торговали пристававшей к зубам пересоленной паюсной икрой и пахучей воблой. Я стоял на корме, податливая чешуя легко соскальзывала с янтарного тела, просвечивающего внутренним миром. Чешуя кружилась в пресном воздухе, кильватерная волна засасывала серебряную канитель и опускала ее на дно.
* * *
Одна предприимчивая женщина подрядилась торговать кофе и пирожками на День города. Место — чудесное: Патриаршие пруды. Когда-то тут разливалось Козье болото, из него вытекала мутная речушка Черторый, этимологию названия которой возводят к «черту» — будто бы сам черт ее русло прорыл. Чтобы как-то справиться с нечистью, четыре века назад здесь поселился патриарх Гермоген. Временно справился, однако много позже здесь разгуливал сам булгаковский Воланд. В это время пруды нелепо назывались Пионерскими.
Для кофе-машины нужно электричество, но подсоединиться к городской сети официальным образом оказалось невозможно — столько согласований ни одна машина не выдержит. Тогда предприимчивая женщина отправилась на переговоры в общественный туалет, который расположился рядом с водной гладью. Уборщица тетя Надя с удовольствием позволила подсоединить кофе-машину к розетке в женском отделении. Правда, понадобился удлинитель, и кофе-машину пришлось расположить в опасной близости от туалета. После этого кофе полилось мутной рекой. Плата за услугу составила 1 (прописью: один) торт «Наполеон», до которого тетя Надя оказалась большой охотницей. На Патриарших прудах вечно творится какая-то чертовщина. Даже на День города.
* * *
Как-то занесло меня с лекциями в один сибирский город. После выступления повели осматривать местную достопримечательность — только что отстроенную семинарию. Семинаристы — красивые, высокие, статные. Из них вышла бы приличная баскетбольная команда. Через десяток лет они обзаведутся матушками и отрастят брюшко — тогда из них можно будет вербовать борцов сумо. Ректор долго и гордо водил по зданию. Чисто, аккуратно, полный евроремонт. Никаких богохульных граффити, только иконы. Дело было вечером, живот подвело. Наконец ректор предложил разделить «скромное угощение». Не зная местных повадок, я с тоской вспомнил, что сейчас великий пост. Думал, что сейчас будут потчевать кислой капустой и брюквой. Вошли в трапезную: на столах ого-го! Мяса и вправду нет, но зато какое рыбное изобилие: вареное, соленое, копченое! Вспомнил, как лавочники XVIII века рекламировали свой «постный» товар: мы, мол, «не убиваем, не режем, не едим крови рыбной, сама рыба мрет, вынута из воды». Думаю: закуска есть, но выпивки точно не будет. Обидно! Ректор будто читает мои человеческие мысли. Он-то уже дородным сделался, желания мои понимает, хотя мы и разных комплекций. «Сейчас, конечно, пост, но я архиепископу запрос сделал — тот сказал, что путешествующим водочка не возбраняется!» И полез собственноручно за заиндевевшее окошко. Сразу видно, что путешествующие ректору по душе, а к посту он относится не догматически.
Вот такие архиепископы с ректорами мне нравятся. Но в иных конфессиях дела временами тоже обстоят неплохо. Читая историю происхождения инославного напитка бурбон, с удовольствием обнаружил, что его изобрел пастор Крейг из штата Кентукки «для нужд своих прихожан».
* * *
В одном бедном горном княжестве товарно-денежные отношения развиться, слава богу, еще не успели, и денег там совсем не было. Поэтому, когда местный князек отправлялся поразвлечься в Стамбул, он брал с собой свиту человек из сорока и продавал их на невольничьем рынке — каждый день по одному человечку, — чтобы расплатиться за гостиницу и рестораны. Личного секретаря, правда, берег до последнего, ибо сам был неграмотен. Но всё равно иногда случалось, что ему приходилось возвращаться в горы в гордом одиночестве. Коварные турки совали князьку деньги, но тот не брал. Гордый был, ценил независимость своей родины. Передают, что в Стамбуле больше всего ему нравился кофе по-турецки.
* * *
В китайском лечебнике по здоровому и вкусному питанию в качестве наилучшего средства от полового бессилия настойчиво рекомендовался чистый спирт, в который следует бросить три тигриных волосинки. Там подробно объяснялось, как такой спирт получить, однако о том, где раздобыть тигра, не говорилось ни слова. Да, Восток — дело тонкое. А уж Китай — и подавно.
* * *
Японский сад невелик, но зато там есть всё, что душе угодно: горы, лес, море. В море, разумеется, имеются острова. Все они соединены с «материком» горбатыми мостиками. И только один из них — сам по себе, никакой мостик к нему не ведет. Называется этот остров Райским. Смысл аллегории прозрачен: попасть в рай непросто. Зато каждый может вволю помечтать, как устроен его личный рай. Про свой рай я всё точно знаю. Там в качестве дежурного блюда будет предлагаться малосольная селедка с картошкой и черным хлебом. А по праздничкам ангелы будут вежливо подносить добрую рюмку водки на лакированном подносе. Это уж непременно.
Александр Мещеряков
Арбат, Смоленская, Плющиха, Девичка, Усачевка, … Короче, Хамовники — малая Родина.
К отварной картошечке, помимо селедочки, не плох и малосольный огурчик
Перегородили-то — перегородили (Волгу), а куда денешься? И электричество нужно, и подводные лодки из Сормово переправлять нужно. Для этого фарватер Волги регулярно чистили. Теперь не чистят. А осетровых на рыбзаводах разводили. Ещё в самом конце девяностых-начале двухтысячных рыба была. И жутких размеров. Осетры-белуги ладно, они по определению должны быть большими, но таких сазанов (ростом и объемом больше человека) я видел только на Волге. При интересных обстоятельствах — теплоходы туристские шли через Калмыкию по ночам и к ним причаливали лодки, полные рыбы. Тогда я и увидал огромных сазанов и больших осетров. В России браконьеров отслеживали, а в Калмыкии — нет. И рыба к концу нулевых закончилась. Через Калмыкию и наркотики шли — такими же лодками к теплоходу с другого борта.
До смерти усатого красная икра (в Москве!!!) стоила 40р/кг, черная 90р/кг. А осетрина г/к еще в 1965 во втором гастрономе (который на Смоленской, рядом с МИДом) стоила 5.50р/кг. Черная икра в это время стоила 32 р/кг. Но не потому, что усатый был «успешным менеджером» (как «менеджер» он был полным дерьмом — могу дать ссылку, но это знает каждый грамотный человек), а потому, что денег за работу он не платил. Средняя зарплата была 600-800 у мужчин и 360-600 у женщин — тут уж не до икры с осетриной. И пенсии не платил — пенсия была 90 рублей, то есть хлеб (кг серого 2р) и вода. Как только он сдох и отменили его идиотские законы и стали платить пенсию (пусть и нищенскую) и подняли зарплаты, икра закончилась. И мясо тоже. Как сказал в 1976 г командированный за соседним столом в столовой в новосибирском Академгородке в ответ на вопрос своей сопровождающей «есть ли у них рыбные дни»: «Нет. У нас мяса в принципе нет.»
…В булочной мне временами доставался обсыпанный мельчайшей бледной мукой калач. Особенно вкусна была хрустящая жестковатая ручка, которую я съедал напоследок. Сейчас мне кажется, что секрет выпекания тех ручек утерян, но, возможно, дело не в них, а во мне.
Ахматова говорила, что поэт еще может что-то утаить, но автор прозы непременно проболтается. Мне понравился автор, доедающий ручку от кренделя. Во времена Гиляровского это называлось дойти до ручки. Эти самые ручки, захватанные руками людей, несущих крендели домой, обычно не ели, а поедающих их как раз и называли дошедшими до ручки…
Ну, не знаю. Крендели из филлиповской булочной были хороши абсолютно, включая ручку. Она даже имела своих поклонников в нашей семье, поскольку в ней было относительно больше корочки, и намазанная вологодским маслом была хороша ))
Источник Москва и Москвичи. Страницы не помню.