Между прочим, турецкий городок Каш на берегу Средиземного моря полон очарования. Дорога туда отбита у гор, вьется и не кончается. Внизу — то бездонная пропасть, от которой кру́гом идет равнинная голова, то бескрайнее синее море с воображаемыми парусами. Счастье! Ехали автобусом от Антальи, остановились перекусить. Глухо замотанные в платки турчанки подкладывали под огромный чан дрова, мешали шестами огнедышащее варево, пот стекал по круглым щекам. Всего двадцать лет назад они бегали на дискотеку и строили парням черные глазки, а теперь центр тяжести у них ухнул вниз, такую бабу не сдвинешь с места. А варево у них получалось отменное…
Метка: Между прочим
Про поэзию
Между прочим, в последних классах школы я пописывал ужасные упаднические вирши, зачитывался Блоком. «Уж не мечтать о нежности, о славе, / Всё миновалось, молодость прошла! / Твое лицо в его простой оправе / Своей рукой убрал я со стола». Когда я томно читал такие стихи на вечерах самодеятельности, девочки рдели и млели, но одноклассники дружно ржали. От окончательного мужского презрения меня спасало только то, что я был капитаном сборной школы по гандболу и бегал быстрее всех. В общем, чувства мои склонялись к чему-то воздушно-литературному. У меня была фантазия, что я обладаю литературным даром. Пара тогдашних сочинений сохранилась…
Про соседей
Между прочим, в моей детской квартире на Сивцевом Вражке обитали самые разные люди. Их объединяло то, что я смотрел на них снизу вверх — словно на самоходные статуи. Пьяный дядя Стёпа в линялой голубой майке носился с топором по коридору, желая наказать за мнимую измену свою татарскую супружницу тетю Тоню. Она, задыхаясь, забегала к нам, мы запирались на крючок, я дрожал. Тетя Настя шлепала по коридору подвернутыми внутрь ступнями в войлочных тапочках, а ее взрослая, крепко сбитая дочь Нинка, которая росла без отца, в новогоднюю ночь изображала мне, который тоже рос без отца, Деда Мороза: таинственно стучала в узорчатое от мороза окно, а я мчался к входной двери на кухню…
Про помойки и мусор
Между прочим, в мою школьную пору ученикам полагалось заниматься чем-нибудь внеклассным и полезным. Например, собирать макулатуру. Звонишь в чужую коммунальную дверь: «Извините, пожалуйста, за беспокойство, нет ли у вас в наличии ненужной бумаги?» У многих она действительно имелась: газеты-журналы выписывали все, на входных дверях был прибит фанерный почтовый ящик, на котором для удобства почтальона клеились логотипы бесконечных изданий…
Про людей с нестандартным мышлением
Между прочим, как-то раз я сочинил научную статью про средневековые японские сады. Они знамениты на весь мир за свою «красоту» и необычность. Попавший в Киото турист непременно посетит «сад камней» или «сад мхов». Я же в своей статье обосновывал, что когда создавались японские сады, они не имели никакого отношения к эстетике… Послал статью в научный журнал. Там, как и положено, ее отдали на слепую рецензию. Рецензент оказался настоящим эрудитом. Написал: статья никуда не годится, советую автору почитать труды А. Н. Мещерякова и поучиться у него. Тогда, глядишь, этот писака сочинит что-нибудь более приемлемое…
Про экскурсоводов и туристов
Между прочим, когда я учился в десятом классе, мы с моим незабвенным другом Гашишом имели обыкновение попетлять по арбатским переулкам и плели замысловатые разговоры, содержание которых мне трудно передать — головы были забиты мистической мутью, составными частями которой были Заратустра, левитация, метепсихоз, карма, телекинез и телепортация. Но мы с Гашишом оставались довольны друг другом, знание диковинных словечек давало нам основание считать себя людьми необыкновенными, а это ощущение бывает полезно молодому человеку. Важно, чтобы потом ощущение не перетекло в хронику…
Про воровство
Между прочим, конфигурация квартиры, где жил мой школьный друг Вовка, отличалась затейливостью и напоминала лабиринт. Люди там водились разные. Вовкин дед Серафим Алексеевич был орнитологом в академическом институте. Его отец, Вовкин прадед, происходил из рода мелкопоместных дворян, служил железнодорожным инженером еще при царе, и за «вредительство на социалистическом транспорте» его расстреляли в 1937 году. Сам Серафим Алексеевич был сухопар и обладал легким летящим шагом. Казалось, что его скелет состоит из полых птичьих костей — вот-вот взлетит…
Про учителей
Между прочим, ботанике в школе учила меня Фаина Львовна Герман. Седая, с провисшими, словно усталые бельевые веревки, морщинами, в больших круглых очках, которые делали ее глаза меньше природного размера, она смахивала на пожилую сову, залетевшую не по адресу. Чуть ли не на самом первом уроке Фаина Львовна решила продемонстрировать пятиклассникам вред курения. «Хоть это нехорошо, попросите знакомого мужчину засунуть ватку в мундштук папиросы и выкурить ее. А ватку принесите в класс…»
Про поля и огороды
Между прочим, когда в Европе внедряли картошку, находили, что она хороша не только питательностью, чем она была любезна самим индейцам. Европейцы быстро сообразили, что во время ожесточенных битв конные воины не могут — хоть ты тресни! — вытоптать картофельное поле без остатка. Не то что овес или пшеницу. Словом, картошка не поддается потраве и спасает от военного голода. Изумительно! Не сомневаюсь, что и в России картофельный аргумент тоже пришелся ко двору…
Про погоду и климат
Между прочим, как-то раз в стоячей пивной я оказался рядом с представительным мужчиной. Он был в костюме и галстуке, чем сильно выделялся на фоне местной шпаны. Под ногами у него развалился объемистый рюкзак, из его горловины торчал зонт. Да не складной, а настоящий. Погоды стояли чудесные, и ради разговора я поинтересовался у представительного мужчины, зачем ему зонт в такой солнечный день…
Про художников
Между прочим, дзэнский монах Хакуин прожил основную часть своей земной жизни в XVIII веке. Он любил потолковать о «внутреннем взгляде»: мол, рассматривать себя изнутри гораздо важнее, чем пялиться в зеркало и глазеть на окрестности. А еще он рисовал тушью окружности — как символы бесконечности. Хакуин циркулем брезговал, рисовал круги одним небрежным махом кисти — в них есть какая-то ненатужная детскость, кривобокость и обольстительная незавершенность. Эти окружности стали теперь очень знамениты, хотя Хакуин к этому вовсе не стремился…
Про музеи
Между прочим, когда настала перестройка, страна стала производить всё больше слов и всё меньше продуктов. Будучи поэтом, я хотел верить в перемены. Душа если и не пела, то изготавливалась к пенью. Но, будучи историком, я испытывал парализующий скепсис и вспоминал чудесный лубок, на котором худенькие мышки хоронят жирнющего кота. Утопия. Мели, Емеля, твоя неделя… Между тем пошли в ход отвратительные блёклые «талоны» — карточки на вино и табак. Чтобы не гнали самогон — заодно и на сахар. Так что выпивать я стал меньше, а вот курить — так нет. Табаком я разжился в Чистополе, где мой приятель оформлял музей Пастернака…
Про ностальгию
Между прочим, как-то раз я попал на выставку фотографа Леонида Николаевича Лазарева: черно-белые фотографии Москвы 1950-х — 1960-х годов. Дома и улицы, которых больше нет. Люди, одетые бедно — ностальгически и по-советски. Перед моим нынешним незатуманенным взором красуется другая Москва — она наряднее, потому что я вижу ее в цвете. Но от этого Москва Лазарева не становится менее родной… В Москве не случалось землетрясений, Москву не разбомбили немцы, мы сами своими руками разрушили город из уютного дерева и скрепленного яичным желтком кирпича. Зачем всё это прошло?
Про счастье
Между прочим, многие люди не понимают своего счастья. А вот многие итальянцы понимают: живут и тем счастливы. Тутто бене? — Тутто бене! Тонино Гуэрра сделал правильный выбор, когда решил родиться в Италии. Да не просто в Италии, а в Сантарканджело-ди-Романья. Эта чарующая фонетика ко многому обязывает. Тонино и вправду вырос блистательным сценаристом, поэтом, художником. А еще он был непревзойденным артистом, который всю жизнь играл только самого себя…
Про последовательность и верность
Между прочим, жить в Японии XVI века я бы не посоветовал: все воевали против всех, и жизнь была дешевле зубочистки. Чуть что — дом сожгут, самого зарежут, семью не пощадят… И вот однажды в самый разгар кровопролитных сражений три великих воина отложили мечи в сторону и принялись обсуждать стратегическую проблему: что следует сделать с птичкой в клетке, которая не желает петь.
Про весну
Между прочим, в землях поюжнее весна — время сумбурного цветения и перелива красок. В наших черно-белых широтах о ее наступлении поют ручьи. Главный ручей моей жизни сбегал от памятника Гоголю к тому месту, где от бульвара отрастал Сивцев Вражек. Вода скучает по водоплавателям. В моем случае кораблем служила щепка поострее и посноровистее. Мы устраивали соревнования по прохождению на скорость порожистого маршрута. Вода точила слежавшийся снег, прихватывала комочки грязи, обгоревшие спички, окурки, которые лепились в сорные плотинки. Щепка утыкалась в них, и тогда разрешалось легонько подтолкнуть ее…
Про археологию
Между прочим, после окончания первого курса полагалось пройти летнюю практику. Большинство сокурсников отправились в стройотряд зашибать немалую деньгу в колхозном Казахстане. Я же поехал в археологическую экспедицию копать Танаис — самую северную в мире греческую колонию, расположенную в селе Недвиговка между Ростовом и Таганрогом. В первый и в последний раз в жизни я был оформлен «рабочим». Денег почти не платили, зато было интересно.
Про горы
Между прочим, я родился на равнине, у которой нет ни начала, ни конца. Уместившиеся на ней холмы и взгорки кажутся лишь мизерным отклонением от генерального плана плоскодонной России, по которой катись — не хочу. Такой рельеф благоволит первопроходцам. Самым высоким местом, куда я забирался, долгое время оставались Воробьёвы горы. Название звучало уничижительно, и склонные к преувеличениям коммунисты переименовали их в Ленинские. Смех да и только!
Про университеты
Между прочим, в старших классах школы я хотел быть писателем или даже поэтом. Или, что еще лучше, и писателем, и поэтом. Мама советовала поступать в Институт военных переводчиков, но я ее предложение отверг. К тому времени мой воинственный запал был навсегда растрачен в играх с солдатиками. На писателей и поэтов нигде не не учили (в Литинститут принимали людей уже чуть посолиднее и с публикациями). В связи с этим я остановил свой выбор на журфаке МГУ…
Про кино и кинотеатры
Между прочим, когда я был совсем маленьким, за мной присматривала бабушка Аня. Отправляясь за продуктами, она брала меня с собой. На обратном пути захаживали и в зоомагазин. Там я разглядывал не предназначенных для насыщения отсвечивающих перламутром рыбок. Они шевелили плавниками, будто балерины руками, и молча ожидали криков «браво!». Вместо них разноперый попугай Жако картаво декламировал из-за металлических прутьев своей клетки: «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…» Рыжая белка ничего не ожидала — вертелась и вертелась в своем чертовом колесе. Напротив зоомагазина располагался кинотеатр «Юный зритель»…
Про издательства и их редакторов
Между прочим, когда я начинал свою профессиональную карьеру, авторы трепетали перед редакторами — персонами важными, привередливыми и облеченными цензурной властью. Редакторша из «Восточной Литературы» вот так выговаривала прекрасному искусствоведу: «Вы там поосторожнее со своими теориями! Вам зарплату за то платят, чтобы вы марксистами были». Вот перевел я средневековые буддийские предания и понес машинописную рукопись в ту же самую «Восточку». Директор ее одобрил. Но директор директором, а книгу редактируют редакторы…
Про земляков
Между прочим, было и такое время, когда меня еще вызывали повестками в военкомат. Я знал, что мы друг другу чужие, и продолжал вести рассеянный образ жизни. Получая повестку, я отправлялся в Историческую библиотеку, где переводил японские средневековые предания о буддийских праведниках, которые пальцем и мухи не тронули. Но однажды я снял телефонную трубку — и вкрадчивый женский голос произнес: «Да вы нас не бойтесь, мы только присвоим вам звание старшего лейтенанта и тут же уволим в запас». Такой разговор мне понравился, и я впервые отправился в военкомат…
Про писателей
Между прочим, великий борец с беспризорностью Антон Семёнович Макаренко незадолго до своей смерти выступил с такой зажигательной речью: надо не только сирот помещать в детский дом, но и детей при живых родителях заключать туда же, поскольку «семья в значительном своем проценте такова, что не в силах обеспечить надлежащее воспитание ребенка». В данном случае его пафос имел свои резоны, поскольку выступал он перед советскими литераторами…
Про острова
Между прочим, в детстве я прочел «Робинзона Крузо» с упоением. И как мне тогда захотелось поселиться на необитаемом острове! Ходить в школу не надо, родительский надзор отсутствует, а это значит, что кровать можно не застилать, зубы и ботинки не чистить. Свобода! Там, на необитаемом острове, всегда тепло, ушанки не требуется, а попугаи умеют бегло разговаривать по-нашенски. Подстрелил из рогатки кабана — вот тебе и обед. Живи не хочу! Не я один мечтал о таком острове. Вкрадчивый мужской голос подзуживал меня по радио: «А какую книжку ты возьмешь с собой на необитаемый остров?..»
Про грибы
Между прочим, когда-то мой грибной сезон начинался на Гоголевском бульваре. Первые шампиньоны появлялись в мае. С утра пораньше, еще до школы, я отправлялся на бульвар и собирал грибы в круглое легкое лукошко, сплетенное китайцами из какой-то жесткой травы. Моими конкурентами были злобные пенсионеры, которые, начитавшись злобных газет, вывешенных на специальных стендах вдоль всего бульвара, суковатыми палками гоняли меня с газонов…
Про море
Между прочим, в первый раз я оказался на море после окончания шестого класса. Только что умерла бабушка, и в качестве утешения маме дали для меня бесплатную июньскую путевку в пионерский лагерь «Чайка» в Евпатории. Мама работала в военном журнале, лагерь принадлежал Министерству обороны. Военных в стране насчитывались миллионы, получить путевку было не так просто. В данном случае ее добыла мне бабушка. Ехали в душном поезде. В плацкартном вагоне мне досталась верхняя полка возле туалета…
Про цветы и букеты
Между прочим, у меня есть замечательный знакомец — японский профессор, который занимается изучением роли цветов в разных культурах. Красивая тема! Как-то раз он стал допытываться у меня, какие цветы в России в почете. Я ему поведал про букеты роз и тюльпанов, которые принято дарить на женский праздник 8 Марта. Он удивился — про такой праздник слыхом не слыхивал. Потом я понес отсебятину и добавил: «А сам я больше всего люблю цветы полевые». Профессор посмотрел на меня переоценивающим взглядом: «Да у вас аристократический вкус!»
Про значки, медали и ордена
Между прочим, когда я родился, война уже закончилась, но фронтовики никуда не делись. Каждый мужчина воевал, у каждого имелись боевые награды. По большим праздникам мужчины цепляли их на грудь, медали наезжали друг на друга и бренчали, словно сталкивающиеся шары на новогодней елке, а пиджаки обвисали от тяжелого металла. Конечно, мальчишки завидовали фронтовикам — мальчишкам таких наград не давали. Обидно. Однажды я тайно вытянул из заветной коробки с семейными драгоценностями отцовскую медаль «За отвагу», привесил на любимую красную кофту и вышел на улицу, ощущая себя героем…
Про мечты и мечтателей
Между прочим, многое можно запретить, многое даже уже и запретили, но мечтать ведь всё равно не запретишь… Когда я учился в младших классах, телевизор был диковинкой, да и передачи длились недолго и начинались только вечером. Зато радио вещало с шести утра до полуночи. После исполнения гимна Советского Союза всем полагалось крепко спать, чтобы проснуться под те же самые торжественные звуки. А днем из ламповых приемников и доживавших свой век черных репродукторов регулярно неслось: «Утверждают космонавты и мечтатели, что на Марсе будут яблони цвести!»
Про шахматы
Между прочим, я рос без отца, и брат моей мамы, дядя Витя, научил меня многому, без чего мальчишке было не прожить. В том числе удару «сухим листом», коллекционированию почтовых марок и шахматам. Мне страшно нравились эти лаковые фигурки, умело выточенные на токарном станке. Однако абстрактное мышление у меня было развито недостаточно. «Король» с «королевой» не вызывали вопросов, но вот «слон», у которого с настоящим слоном из зоопарка никакого сходства не было…
Про огурцы и огурчики
На переломе весны и лета, когда цветут и уже отцветают вишни и яблони, мои мысли и чувства устремляются к огурцу. Россия, как всякому известно, — родина не только слонов, но еще и многих других замечательных вещей, но, как мне кажется, никто еще научно не доказал, что она — родина огурцов. И как они там в Киевской Руси без огурцов жили — ума не приложу. Таким образом, делаю я вывод, из-за границы к нам приходило не только дурное…
Про Рафу и Витю
Между прочим, сразу после той давней войны жили-были два друга — Рафа и Витя. Рафа был евреем, а Витя — русским, но оба обитали в одной и той же коммунальной квартире. Ребята учились в одном классе и получали одинаковые пятерки, которые приятно круглились в дневнике. При сборе макулатуры Рафа делился с Витей залежами газет. Витин же папа работал в домоуправлении и делился с нашими друзьями проржавевшими трубами, так что и по сбору металлолома Рафа с Витей ходили в передовиках. Обоих ставили в пример как образцовых пионеров.
Про цирк и циркачей
Между прочим, для человека ученого чудес не существует. Он не бубнит: «Чудны дела Твои, Господи!» Для человека ученого есть явления познанные, а есть непознанные. Ученый стремится познать непознанное, то есть борется с чудесами. Поборов и опубликовав статью, остается доволен. Я и сам таков, но часть души все-таки хочет чего-то нездешнего. Цирк как был, так и остается для меня чудом. Никогда не хотел знать секретов фокусника, мне нравилось оставаться в дураках. Вообще-то мне никогда не нравилось это ощущение, но цирк — исключение…
Про библиотеки
Между прочим, я учился в чудесной московской школе под номером 59. Эта бывшая гимназия сложена с любовью и тщанием, удобно и прочно. Я поступил туда в 1958 году, когда со времени постройки прошло больше сногсшибательного полувека, но тяжеленная парадная дубовая дверь с резьбой всё равно сдюжила, а медная ручка даже прибавила в блеске. Внутри так же лоснились отполированные тысячами задниц перила, кое-где отдыхал и старинный паркет. В кабинете физики покоились дореволюционные приборы, в биологическом — правдоподобные чучела мелких животных и птиц…
Про пишущие машинки и их машинисток
При редком теперь упоминании «машинистки» у меня сладко замирает сердце, ибо когда-то машинистки были важнейшей составляющей моей жизни. Кроме того, слово «машинистка» прочно ассоциируется с нежностью и романтикой, а это, согласимся, каждому приятно. Ни разу не встречал машинистку-мужчину. Видимо, и не мог встретить. Язык — тому порукой. «Машинистка» живет только в женском роде. Будучи переведена в мужской, она указывает на водителя паровоза. С машинистками я как следует познакомился, когда поступил в аспирантуру…
Про Анапу
Между прочим, 1980 год выдался для страны неординарным — тем летом в Москве случилась Олимпиада. Меня туда мобилизовали в качестве переводчика. Мне досталось работать с фирмой «Никон», которая давала журналистам напрокат произведенные ей фотоаппараты. Брать с них деньги запрещалось, ибо в то время, согласно заветам Пьера Кубертена, олимпиады считались мероприятием некоммерческим. Но переводческих услуг я оказать не успел: на второй день работы отравился «Фантой» из автомата, установленного в пресс-центре на Зубовской площади…
Про одежду и головные уборы
Между прочим, в молодости я одевался не только бедно, но и небрежно. Из-под пятницы регулярно торчала суббота, вместо ремня я использовал веревку, ботинки не чистил. В то время я принадлежал к безбытной части советской интеллигенции. Она полагала, что дух важнее материи, из которой пошита одежда. «Вы еще не академик, чтобы так шиковать!» — упрекнул меня маститый ученый. На локтях его рубашки обозначились дырки. Маститый ученый считал, что право на дырки нужно заслужить…
Про зарплаты
Между прочим, свой первый гонорар я заработал в 1977 году за статейку в журнале «Азия и Африка сегодня». Статейка была ничтожной, но гонорар вышел ощутимым — около 100 рублей, что было эквивалентно моему тогдашнему месячному доходу. Гонорар значительно превышал знания и усилия, необходимые для написания таких статеек. Поэтому опубликоваться в советскую эпоху было непросто, людей с улицы беззастенчиво заворачивали обратно. В то время получать гонорары было приятно…
Про мастеров своего дела
Между прочим, в 1972 году добрый родственник подарил мне на свадьбу шикарный отрез — тонкая темно-синяя шерстяная ткань с нитевидной красной полосочкой. На семейном совете было решено шить мне костюм. Подруги жены, модницы, подыскали портного. Они аттестовали Пал Гаврилыча как отменного и дорогого портного. Мы жили в самом центре Москвы, на улице Горького. Пал Гаврилыч обшивал людей неподалеку, в гостинице «Армения» в Столешниковом переулке. Путь туда был полон достопримечательностей…
Про средства передвижения и их пассажиров
Между прочим, все японцы носят на публике марлевые маски. Говорят, чтобы меньше болеть. Но я-то знаю, что это отговорки. На самом деле маски им нужны совсем для другого: чтобы сократиться с курением и меньше разговаривать с незнакомцами в транспорте. Лично я не свел ни одного знакомства в японской электричке. Японцы считают, что электрички нужны для другого…
Про королеву Елизавету
Между прочим, школьная география не была моим любимым предметом. География филателистическая — вот это да! Коллекционирование почтовых марок было всеобщей мальчишеской страстью. Их продавали в магазине «Плакат» на Старом Арбате, в двух шагах от ресторана «Прага». «Развивайте свиноводство! Нет на свете краше птицы, чем свиная колбаса!» «Миру мир!» «СССР — могучая спортивная держава!»… Марки СССР мало чем отличались от плакатов. Наверное, их рисовал один и тот же художник. Маленький Ленин походил на херувима, но от запаха ладана в церкви меня подташнивало…
Про историю и историков
Между прочим, в свое время я славно попутешествовал по бескрайним российским просторам — на своих двоих, на байдарочных веслах. В поездах, которые по скользким рельсам несли меня в бесконечность, перемещались другие люди по другим делам. Все были с каким-нибудь добром — огромными чемоданами, безразмерными сумками, пухлыми авоськами. В прокуренном тамбуре делились последними новостями, в общем вагоне кто-то горланил частушки — пьяных слов было не разобрать. В другом поезде наяривал на гармошке цыган с проволочными черными кудрями…
Про дачу — 2
Мама приезжала на дачу только в субботу вечером — до пятидневки еще не додумались. Встречать ее на автобусную остановку, расположенную на вершине холма, я выходил заранее. По пути собирал землянику на обочине дороги и нанизывал ягоды на травинку, которая становилась похожа на нарядную нитку с дикарскими бусами. Я был в замызганной майке и черных потертых сатиновых шароварах, мама — в жакете и клетчатой авантажной юбке, выглаженной в расчете на заинтересованного горожанина…
Про дачу
Между прочим, я родился в 1951 году в Москве, там и ходил в школу № 59 в Староконюшенном переулке. Мне неплохо жилось в городе, но счастье наступало летом. После стужи, темени, весеннего авитаминоза и школьной муштры — три месяца солнца и свободы. Нигде в мире нет таких длинных каникул, за которые преподанные тебе науки забываются столь прочно. Зато это время дарило ощущение такого огромного счастья, которого тоже нигде не сыскать…
Про телевизор
Между прочим, мои родные купили телевизор первыми в нашей перенаселенной коммуналке на Сивцевом Вражке. Это было давно, в 1959 году, мне было восемь лет. Экран у телевизора был по тем временам большой, никаких линз не требовалось. Днем по телевизионному изделию ничего не передавали, а вечером приходили соседи, чинно рассаживались полукольцом за круглым обеденным столом, лампа под оранжевым абажуром с кистями гасла…
Про культурные шоки
Между прочим, собрался я как-то раз к токийской подруге в гости, прилично оделся. Решил преподнести цветы, зашел в магазин. Продавец учтиво спросил: «Вы ведь на кладбище собрались? Сейчас подберем». Я смутился, поскольку не оправдал ожиданий, но все-таки промямлил: «Нет, мне девушке подарить». Теперь смутился уже продавец, но розы у него оказались.
Про детей
Между прочим, в моем счастливом детстве мы снимали дачу в подмосковной Истре. Неподалеку от нашей халупы, за булыжной дорогой, уважительно называемой «шоссе», круглился холм. На его плоской вершине застоялась кирпичная больница, где врачевал Чехов. За больницей покоилось кладбище…
Про еду и напитки
Между прочим, я родился на Арбате. Дневное дошкольное время я проводил со своей бабушкой Аней. Она была моим гидом по тамошним переулкам, мало изуродованным большевистской архитектурой и топонимикой. Мы ходили за покупками каждый день — холодильников пока что не завелось. Зимой люди вывешивали авоськи с продуктами на уличной стороне окна, но мы жили на первом этаже, опасались воров и потому могли рассчитывать только на межоконное пространство, забитое банками с вареньем и иной снедью…
Про врачей и здоровье
Между прочим, полностью здоровый человек чем-то неприятен. Как и всякая вещь без патины, шероховатости, царапин, изъяна. Потертая вещь помнит свою историю. Абсолютно здоровым людям место в космосе, а не на моей земле, потому что у них нет прошлого.
Про любовь и трогательных людей
Между прочим, градус ненавистничества в мире за последние дни повысился, пенятся рты, кровь закипает. Больно смотреть на такой мир, но и не смотреть нельзя. Но отвернуться хотя бы на минуту все-таки можно. Чтобы не ослепнуть окончательно. В любом случае нельзя забывать, что море больше суши. А уж про небо и говорить нечего.