Между прочим, когда я начинал свою профессиональную карьеру, авторы трепетали перед редакторами — персонами важными, привередливыми и облеченными цензурной властью. Редакторша из «Восточной Литературы» вот так выговаривала прекрасному искусствоведу: «Вы там поосторожнее со своими теориями! Вам зарплату за то платят, чтобы вы марксистами были».
Вот перевел я средневековые буддийские предания и понес машинописную рукопись в ту же самую «Восточку». Директор ее одобрил. Но директор директором, а книгу редактируют редакторы. Среди них встречались люди разные.
Мне досталась дама, которая говорила по-русски исключительно чисто, но это была чистота иноземца, хорошо выучившегося на аборигена. От меткого слова она падала в обморок, инверсия повергала ее в ужас. Получив ее правку, в ужас пришел уже я сам — редакторша не оставила ни одного живого места в тексте, над которым я работал тщательно и любовно. После того, как точка в переводе была уже поставлена, я — с двухнедельными перерывами — вычитывал рукопись пять раз! Это была моя первая книга, текстом я дорожил.
После знакомства с редактурой, пребывая в жуткой ярости, я вернул текст в первозданное состояние, будучи уверен, что редакторша мне этого не простит, и книга в свет не выйдет. Но я твердо решил: исковерканный перевод публиковать не стану. Однако редакторша оказалась человеком без гонора и с готовностью отказалась от всех претензий. «Я хотела как лучше, но если не нравится, пусть будет по-вашему». И тогда я понял логику советского редактора: ему важно продемонстрировать начальству свою прыть, а если рукопись исчеркана красным, то каждому понятно, что редакторская работа проделана на совесть. А то, что автор потом всё вернул на место, никого не волнует: красный цвет добела уже не сотрешь, мне приходилось вычеркивать правку синим. Мы оба пользовались одинаковыми шестигранными красно-синими карандашами, сделанными фабрикой имени Сакко и Ванцетти. Но у редакторши исписывался красный грифель, а у меня — синий.
Поняв до обидного простую логику редакторши, я впоследствии иногда поступал и так: в нескольких местах делал намеренные орфографические и пунктуационные ошибки. Редактор же свирепо их исправлял. После этого его кровожадный инстинкт был удовлетворен, и те пассажи, которыми ты действительно дорожил, оставались нетронутыми.
Та книжка под названием «Японские легенды о чудесах» читалась хорошо, я получал самые лестные отзывы. И только один мой школьный приятель возмутился. Приметя одну не вполне приличную с точки зрения христианско-советской морали историю, в которой статуя богини Китидзё оказалась запятнанной спермой вожделевшего ее на расстоянии обожателя, он с возмущением спросил: «И вот за эту херню вам еще деньги платят?» Сам он был добрым малым и большим любителем жизни в ее жидкостных и гендерных проявлениях, служил в каком-то министерстве, благополучно разваливавшем советскую экономику.
Та книга выдержала много переизданий. Ее в том числе недавно по-пиратски напечатало издательство с пчелиным именем «Медков». Книга продавалась в магазинах, но следов издательства обнаружить не удалось. Конечно, обидно, когда за твой счет наживаются жулики, но одновременно и радуешься: значит, книжка хорошая. Значит, и от жулика «Медкова» тоже есть хоть какая-то польза.
* * *
Это было совсем недавно. Я написал книжку, где обильно цитировал «Фрегат Паллада» Ивана Гончарова. Его чудесные заметки о Японии полны изящества и барства. Однако бдительная редакторша принялась Гончарова усиленно править. Жаловалась мне по электронной почте: как можно настолько не владеть великим русским языком? Ссылалась при этом на «Справочник корректора». Хотя мы и не были знакомы лично, я живо представлял ее хищное лицо, когда она набрасывается на сочинения Достоевского, Толстого, Салтыкова-Щедрина или Платонова, у которых трудно сыскать хоть одну фразу, которой остался бы доволен «Справочник корректора». Заодно представлял и гнев этих авторов, который передавался и мне. Мое нежелание править Гончарова закончилось угрозой этой женщины снять свою фамилию в качестве редактора. Я не испугался. Свою фамилию она и вправду сняла. За принципиальность уважаю, а вообще-то — нет.
* * *
Есть такое огромное издательство на букву «Э». С ним нужно ухо держать востро. Но хоть слава у него дурная, я все-таки решил рискнуть и издал там книжку про японскую телесную культуру. Она называлась «Стать японцем. Топография и приключения тела». Там рассказывается про то, кому принадлежало тело японца в разные исторические эпохи (сюзерену, родителям, императору, родине, себе самому, наконец) и как это сказывалось на его образе жизни и смерти. В издательстве сочли подзаголовок излишним, осталось только «Стать японцем». Меня, естественно, не предупредили. Гнев мой был велик, но бесполезен. Книжку покупали люди, собравшиеся в Японию на ПМЖ. Продукт продавался неплохо, но меня это не радовало.
* * *
Обнаружил в Интернете аудиокнигу «Записки прошлого человека». А это ведь я написал! Читает женщина — некая Людмила Ларионова. Странно слышать себя, разговаривающего женским голосом. Читает не за деньги — файл скачивается бесплатно. Значит, понравилось. Какие уж тут авторские права, просто умилительно!
* * *
Позвонил директор крупного издательства: давайте, мол, мы ваше собрание сочинений издадим. Я обещал подумать, навел справки об этом издательстве. Отзывы оказались нелестные. Сотрудники недовольны, авторы тоже — кидают немилосердно, гонорара не дождешься. На следующий день директор позвонил еще раз. Я отказался от его лестного предложения. «Почему?» — «У вас слава плохая». Директор не удивился ничуть и оправдываться не стал.
* * *
Одну мою книгу перевели на вьетнамский. Когда вел переписку с ханойским государственным издательством «Наука», попросил вполне ничтожный, на мой взгляд, гонорар. Мне лаконично ответили: «Vietnam is a very poor country». Я не стал упираться, согласился на 200 долларов плюс потиражные, книжка вышла в свет, но у меня ее всё равно нет. Милая вьетнамка, с которой я вел переговоры, написала, что книжку она отправила, но российская таможня ее не пропустила. Я удивился, а знающие люди объяснили: вывоз «дорогих книг» из Вьетнама запрещен, а вьетнамка стесняется мне об этом сказать. Я был польщен, что моя книга такая дорогая. Стоила она, между прочим, три доллара в пересчете на наши деньги. Потиражных тоже не заплатили. Vietnam is a very poor country. Значит ли это, что Россия — страна богатая? Наблюдая, как в соседнем магазине пенсионерка в обтрепанном пальтеце копается в кошельке — хватит или не хватит на овсянку? — я бы не спешил с таким глобальным выводом. В Японии второй половины XIX века был популярен правительственный лозунг «Даешь богатую страну и сильную армию!». Что до самих японцев, то они в этом лозунге были лишние. Поэтому и питались неважно, и жили недолго.
* * *
Все мои романы закатывают в целлофан, а на обложке пишут «18+». Это означает, что я писатель не детский. Потому что некоторые мои герои временами грешат матерком. Сколько ни пытаюсь удержать их от скабрезностей, стоит мне чуть зазеваться, как они обязательно и выразятся. Уж такими они уродились. Но я не огорчаюсь: жизнь в целлофане — не так уж и плохо. Целлофан означает, что я нахожусь в меньшинстве — большинство книг ни во что не закатывают, поскольку авторы и издательства стараются не оскорбить нежные чувства нежных читателей. Нахождение в меньшинстве меня только радует. Масса своей тяжестью вытаптывает всё на своем пути. Кто там шагает правой? Кто там шагает левой? Кто там не шагает вообще? В эпоху тотальных рейтингов оставаться в меньшинстве — великая привилегия. Когда все думают про сегодня, жить вчерашним днем, когда в цене были честь и благородство, — тоже привилегия. Я никогда не был в стае и не участвовал в гонке улиток с полной выкладкой. Кошек я люблю за непокладистость.
Александр Мещеряков
(6 оценок, среднее: 4,00 из 5)
Загрузка...