Про одежду и головные уборы

Александр Мещеряков
Александр Мещеряков

Между прочим, в молодости я одевался не только бедно, но и небрежно. Из-под пятницы регулярно торчала суббота, вместо ремня я использовал веревку, ботинки не чистил. В то время я принадлежал к безбытной части советской интеллигенции. Она полагала, что дух важнее материи, из которой пошита одежда. «Вы еще не академик, чтобы так шиковать!» — упрекнул меня маститый ученый. На локтях его рубашки обозначились дырки. Маститый ученый считал, что право на дырки нужно заслужить.

Я и сейчас не академик, но одеваться стал аккуратнее. Правда, только в городе, дачной жизни это поветрие не коснулось…

Несколько лет назад впритык к нашему невзрачному дачному поселку пристроили другой, шикарный: затейливые коттеджи за трехметровым глухим железным забором. Поскольку коттеджей не видно, похоже на концлагерь. Тем более, что по периметру расположились охранники со зверскими лицами. Называется поселок тоже шикарно — «Лесная рапсодия». Его строители, разумеется, окрестный лес свели под корень. Я так воображаю, что получилась нестыковка: называли одни, а строили другие. В любом случае в «Рапсодию» заселились чистые люди. В ближайшей деревне с ужасом и восторгом поговаривали, что на территории «Рапсодии» имеются казино и филармония.

Те, которые «другие», построили при въезде в поселок еще и продовольственный магазин. Мне было интересно, чем чистые люди питаются. Едва я переступил порог магазина, как сиделец выпучил глаза и закричал: «Водки нет!» И замахал на меня руками: вали, мол, отсюда! Одет я был и вправду кое-как: телогрейка, сапоги, замызганные портки, подпоясан веревочкой, захваченной из юности. Ну и небрит, конечно.

В тот магазин я больше не заходил. Что это за магазин, в котором водки нет, а есть только шампанское?

* * *

В советские времена гонорары за книги были приличными. Вот на такой гонорар я и купил в комиссионке дубленку — заветную мечту советского человека. Дубленка была легкой, теплой, канадской. Словом, всем хороша. И только застегиваясь я испытывал неудобство — пуговицы не желали лезть в петли.

В этой самой дубленке я как-то раз возвращался с баскетбольной тренировки. В вагоне метро рядом со мной встал как вкопанный милиционер. Я сошел на «Таганской», он вышел вместе со мной. Я безвольно поднимался на эскалаторе, он резво потопал по ступеням вверх. Когда я сошел с эскалатора, милиционер уже поджидал меня. «Пройдемте», — сухо произнес он и проводил в дежурку. «Что у нас в сумочке?» — спросил он, указывая на раздувшийся баул, в котором, помимо спортивной формы, помещался еще и мяч. Покопавшись в содержимом, Пинкертон вдруг резко распрямился и выстрелил своей убийственной и тщательно продуманной репликой: «А дубленочка-то женская!» И тут я понял, отчего застегивание пуговиц давалось мне с таким трудом…

Мораль: гонорары нужно тратить с умом.

* * *

Когда я учился в университете, у нас образовался театральный кружок. Его репертуар не отличался богатством. Раз в год мы представляли на конкурс самодеятельности МГУ один спектакль. Представив, о нем забывали. Дебютом стал монтаж «Интеллигенция и революция». Я играл обобщенного народовольца. В домашнем шкафу обнаружилась светлая дедова косоворотка. Мама покрасила ее в красный народовольческий цвет, отчего стихи, которые я выкрикивал, звучали, как мне казалось, убедительнее. Краска была дрянной и оставляла на теле пятна, похожие на ожоги. На следующий год ставили пьесу довольно известного француза Артюра Адамова «Весна 71 года»: ходульные герои эпохи Парижской коммуны. Я играл противного Примирителя, но зато на меня нахлобучили соломенное канотье, которое чудом удалось позаимствовать на «Мосфильме». Мне казалось, что в этой винтажной шляпе я выгляжу весьма авантажно и щеголял в ней, где только мог. Спектакль сыграли, вежливые аплодисменты сорвали, а вот канотье пришлось вернуть. Другого было не достать. В московских магазинах продавались не канотье, а шапки-ушанки.

Рис. М. Смагина
Рис. М. Смагина

В 1974 году я впервые попал в Японию. Толпа в Токио была пестрой. Поначалу казалось, что в этом городе люди одеваются как им заблагорассудится — кто в цветастое кимоно, кто в драные джинсы, кто в шикарный костюм. Грезилось, что в этой стране, забитой всякой невиданной всячиной, канотье мне достанется легко. Но это оказалось не так. Я обошел весь город, но канотье не продавали нигде. Наконец в одном огромном шляпном магазине продавец вдруг вынес желаемое. Шляпа оказалась великовата, но продавец ответствовал, что другого размера у них не имеется и ловко подмотал изнанку тульи скотчем. Я, уже попривыкнув к местному изобилию, возмутился: как это так, нет моего размера?! — но немедленно напялил канотье, намереваясь выйти на улицу. Тут удивился уже продавец и, потупя взор, тихо произнес: «Вообще-то у нас канотье покупают только для киносъемок». Но меня было не остановить, и я вынес себя наружу. До этого момента я полагал, что японцев никакой одеждой не удивить, но тут увидел, что они пришли в немыслимое возбуждение — всегда вежливые, сегодня они нагло тыкали в мою сторону указательными пальцами. Это не заставило меня снять шляпу, но я понял, что местное одежное разнотравье — кажущееся. На самом-то деле все японцы были одеты по последней журнальной моде. На этих картинках находилось место крашеным в мертвящий анилин волосам и туфлям на чудовищных платформах, но канотье там не было.

Остается добавить: канотье в Токио я тогда отыскал, но впоследствии мне все-таки удалось обнаружить такой продукт, которого во всей Японии и вправду нет. Когда моей дочери было четыре года, я спросил ее, отправляясь на переводческую халтуру в Японию: доченька, что тебе оттуда привезти? Настя благоразумно поинтересовалась: а что в твоей Японии есть? С гордостью за страну изученного языка я ответил: «Всё! Привезу, что хочешь!» И тогда Настя попросила невозможного: папочка, привези мне, пожалуйста, пряников…

* * *

В те незапамятные (или, наоборот, памятные?) годы чудили мы немало. Встречи с моим незабвенным другом по кликухе Гашиш действовали на меня возбуждающе. Общение со мной действовало на него таким же образом, хотя поодиночке никто из нас не был слишком склонен к авантюрам.

В один прекрасный день Гашиш с восторгом сообщил мне, что родители уехали на дачу, зазвал к себе и предложил поджигать порох. И было нам в ту пору вовсе не по пятнадцать годков, а уже под тридцать. Гашишов отец когда-то забавлялся охотой, и в доме оставались коробки с порохом, который мы решили поджечь. Как это делается, мы не знали, но были уверены, что выйдет красиво. Погасив на кухне для пущего восторга свет и насыпав в стеклянную банку пороху, мы стали бросать туда зажженные спички — без всякого проку: они безвольно гасли. Извели напрасно пол-коробка, утомились. И тогда Гашиш засунул правую руку со спичкой прямо в банку — тут-то оно и грохнуло… Остановив кровь товарища и убедившись, что осколков в ранки вроде бы не попало, я отправился домой. Но дело тем не закончилось. Утром Гашиш позвонил и попросил сопроводить его в травпункт — рука болела. Сойдя на троллейбусной остановке на Смоленской площади, я застал трагикомическое зрелище: Гашиш поджидал меня с незавязанными шнурками и расстегнутой ширинкой, с которыми он не мог справиться одной левой. Шнурки на ботинках я завязывал дочери регулярно, а вот застегивать ширинку другому человеку — такое случилось впервые и больше никогда не повторялось. Гашиш был другом единственным и неповторимым.

* * *

Несколько лет назад я читал публичную лекцию в доме культуры ЗИЛа, который построили братья Веснины на месте уничтоженного большевиками кладбища. Большевики уничтожили, братья Веснины победили в конкурсе и построили. Этот клуб считается шедевром конструктивизма.

Зимним вечером я зашел в огромный вестибюль дома культуры и потерялся в людских потоках, разнонаправленно стремившихся кто куда: посмотреть кино, послушать музыку, выучить иностранный язык, поглазеть из телескопа на звезды, сгонять партейку в шахматишки или забить козла, дернуть пивка, наконец. Словом, дом культуры оказался заведением мультикультурным.

Поскольку мне в тот вечер выпало быть лектором, я постарался выглядеть презентабельно: аккуратная седина, начищенные ботинки, пиджак, галстук. Я подал куртку гардеробщице одних со мной лет. Она взяла ее, одобрительно оглядела меня с головы до пят, резюмировала: «Вам ведь на танцы?» — и, не дожидаясь ответа, повесила куртку на самую дальнюю вешалку необъятного гардероба. Она имела в виду, что я ищу себе пару, а это, согласимся, требует времени, и уйду я нескоро. Это путешествие стоило ей сил, и я не стал рассеивать ее заблуждение.

Вопросов от слушателей лекции было в тот вечер много, я и вправду подзадержался. У одной дамы таких вопросов скопилось столько, что она сопроводила меня до самого гардероба. Дама была в красивом платье с оборками, туфли — на шпильке, от нее пахло чем-то прельстительным. Дама спрашивала, я отвечал. Гардеробщица смотрела с умилением, как мы воркуем. Сама она была в потрепанном синем халате и стоптанных тапочках.

Александр Мещеряков

Подписаться
Уведомление о
guest

0 Комментария(-ев)
Встроенные отзывы
Посмотреть все комментарии
Оценить: 
Звёзд: 1Звёзд: 2Звёзд: 3Звёзд: 4Звёзд: 5 (5 оценок, среднее: 4,60 из 5)
Загрузка...