Жертвоприношение и обрезание глазами скептика (культура, религия, интернет и коммунизм)

Трудно назвать основную профессию Сергея Эрлиха — то ли он историк-писатель, ставший издателем, то ли питерский издатель, который сам пишет интересные книги и статьи по истории. В толстом археологическом журнале «Стратум-плюс» (города издания: Петербург — Кишинев — Одесса — Бухарест) за 2011 год появилась его статья с замысловатым названием «Траектория футуристории» и с объяснительным подзаголовком: «От культуры жертвоприношения к культуре самопожертвования» (Эрлих 2011). По его мнению, история культуры ведет от жертвоприношения к будущему, построенному на идее самопожертвования, когда люди откажутся от собственности и авторских прав.

Это туманное будущее, о котором можно гадать и прообраз которого Эрлих видит в Интернете, разрушающем авторское право, меня здесь мало занимает. Но поскольку он стремится проследить всю траекторию этого исторического процесса и аргументировать именно такое его понимание, древние этапы процесса я бы хотел проверить — насколько прочна предъявленная аргументация.

Начинает Эрлих с сентенции «Обнаружение первосмысла, отделившего наших предков от фауны, позволит заложить надежный фундамент для воображения цивилизации, гармоничной природному окружению» (с. 330). Я уже писал о том, что ввиду сильного отставания биологической эволюции от культурной природному окружению гармонична культура верхнего палеолита, а никак не современная цивилизация. Культуре приходится компенсировать это расхождение, и без современной культуры человек неспособен жить по-человечески. А культура основана на достижениях разума.

Эрлих видит ключ к нашим успехам в ином. Он отрицает, что уникальным качеством людей является разум: ведь и обезьяны способны к знаковой и орудийной деятельности. Добавлю: кое в чем даже птицы. Эрлих полностью игнорирует качественное отличие уровней этого развития. Он прибегает к парадоксу: «…животные слишком рациональны. … Инстинкта достаточно для выживания, значит, задействовать разум ни к чему» (с. 330). И вывод: «От зверя человек отличается не разумом, а верой. Поэтому феномен культуры должен быть объяснен только через религию» (с. 330).

Между тем без разума религия невозможна. Разум необходим для формирования понятий божества и святости, чуда, для соображения о жертве, для молитвы. Собака и кошка почитают человека (если их приучить к этому), доверяются ему, ждут от него помощи и корма, опасаются наказания, но человек для них просто хозяин — более сильный повелитель, чем альфа-самец. Не божество.

Решив, что религия первична, Эрлих занялся вопросом о том, что в религии из двух ее основ главное для ранних этапов — слово молитвы или ритуал жертвы? Взяв Пятикнижие Моисея, он с удивлением констатировал: слово «молитва» (с производными от него) употреблено 17 раз, слово «жертва» — 412! Насколько же «погрязла в материализме религия ранних этапов общественного развития. Книги Исход, Левит, Числа, Второзаконие представляют [собой] прежде всего пособие по забою и разделке мелкого и крупного рогатого скота. Божественные указания 42 раза сопровождаются рефреном: “Это всесожжение, жертва, благоухание, приятное Господу”» (c. 330).

Бога Пятикнижия Эрлих считает не замеченным в чревоугодии, так что «смысл жертвы заключается не в кормлении Бога» (с. 331). А в чем же? В подтверждении делом своей веры. Из этого Эрлих выводит силлогизм: «Религия лежит в основании культуры. Жертва лежит в основании религии. Следовательно, характер жертвы во многом определяет характер основанных на ней типов культуры» (с. 331).

Подвох в том, что Эрлих начинает свой анализ с Пятикнижия Моисея, а это далеко не начало религии, даже иудейской. У евреев богу Яхве предшествовали боги (Элохим), очень схожие с богами других восточных народов, об этом говорят их фигурки, найденные в доисторической Палестине. Несомненно, первичной функцией жертвоприношений было именно ублажение богов, в том числе и кормление. Идолам мазали губы жиром и кровью, перед ними сжигали мясо, чтобы они насладились ароматом. Немало от этих жертв перепадало и жрецам. Уже в историческое время в котлы на пиру жрец первым запускал вилообразный крюк, и всё мясо, которое крюк зацепит, принадлежало жрецу (I Сам. 2, 13-14). Это был зародыш церковной десятины. Люди хитрили, обманывали богов: вместо животных и драгоценностей подсовывали им глиняные изображения положенных жертв (вотивы).

Далее Эрлих выделяет среди жертв жертву кровавую, особенно жертву первенца какой-либо породы скота, и самую ценную — человеческую: первородного сына. Эрлиху желательно доказать ее широкое распространение. Но в Библии указана только одна такая жертва — Исаак, и то отмененная. Поэтому Эрлих использует подгонку обряда обрезания под кровавое жертвоприношение. Богу жертвуются крайняя плоть младенца и его кровь, вытекшая при этом, и всё это рассматривается как пережиток первоначального заклания младенца. Вот, мол, вначале убивали первородных сыновей, а потом стали вместо убитого подавать только его мизерную частицу — крайнюю плоть. Pars pro toto — известный прием первобытной религии. Это популярное объяснение, особенно если вчитываться в то, как объяснено это в тексте Библии.

При этом Эрлих не замечает целый ряд неувязок. Во-первых, жертва имеет в виду первенца, а обрезают всех родившихся. Во-вторых, почему заместителем избрана крайняя плоть полового члена, а не какая-либо другая деталь — мизинец, ухо, зуб, кожа с ягодицы? У множества народов, практикующих обрезание, всегда и неизменно крайняя плоть!

Подвох опять же в «отложенном» начале анализа — с библейских евреев. Да, библейских евреев обрезали на 8-й день после рождения, что совпадает с тем, что ягнята, козлята и телята могут приноситься в жертву не ранее чем через 8 дней после рождения (Лев. 22:27). Но это подведение обрезания под жертву в Библии. А евреи были не первыми, кто на древнем Востоке практиковал обрезание. Значительно древнее был этот обычай в фараоновском Египте, в котором, скорее всего, и заимствовали обычай евреи. А у египтян это был обряд инициации — вступления в брачный возраст, подготовки к браку, и производился он на 14-м году жизни. В близкие сроки производится он и у мусульман.

Тут совершенно ясно, почему отрезается крайняя плоть — вовсе не «чтобы не выросло», как выражался один государственный деятель. Это символическое (а часто и реальное) открытие полового члена для готовности к браку. У ряда народов и девочкам производилась дефлорация, которая считалась необходимой для готовности к браку.

Что касается основного вывода статьи — о том, что самопожертвование станет культурной доминантой будущего, то автору кроме красивых и высокопарных восклицаний предъявить в поддержку нечего. «Творец должен осознать, что творчество — не товар. … Когда мы даем миру идею, она остается с нами. Ее невозможно отчудить. Поэтому идея не продается» (с. 342).

Так и вспоминается Пушкин: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». С укоризной Эрлих поминает Стругацкого. «Человек, всю жизнь думавший о будущем человечества, искренне считает, что бесплатное распространение в сети Интернет его произведений приведет к кончине высокой культуры и окончательному торжеству бездуховного материализма» (с. 342). Да, это Стругацкий думает вместе с Евтушенко, Улицкой и другими. Потому что если не гарантировать интеллектуальную собственность на произведения, то всем этим лицам нужно оставить творчество и заняться чем-то более доходным. А время, когда каждый сможет что-то часок-другой поделать для прокорма себя и всех людей, а потом весь день заниматься творчеством, должно было, как известно, наступить в 1980 году. Но не наступило. Похоже, что оно всегда относится к футуристории, напоминая анекдот советского времени: коммунизм — это наш горизонт. Что общего? К нему идешь, а он всё удаляется…

Эрлих С. Е. 2011. Траектория футуристории. От культуры жертвоприношения к культуре самопожертвования. — Stratum plus, 5: 329–344.