Наши встречи с Володей Скулачёвым начались в 1958 году. С декабря 1957 года я стал студентом первого курса кафедры биофизики физического факультета МГУ, куда меня перевели по ходатайству академика АН СССР И. Е. Тамма с четвертого курса Московской сельскохозяйственной академии им. Тимирязева. Я решил прослушать курс биохимии, который на биолого-почвенном факультете МГУ читал академик С. Е. Северин. В перерывах лекций я иногда подходил к нему и задавал какие-то вопросы. Он однажды спросил меня, на каком я учусь курсе, а услышав, что я студент физфака, удивился и затем посоветовал встретиться с председателем Научного студенческого общества биофака Владимиром Скулачёвым. Так началась наша с Володей дружба.
Вскоре после первой встречи Володя сказал мне, что он организует студенческую научную конференцию, на которую согласился приехать «главный биолог и агроном» той поры Т. Д. Лысенко. Я в Тимирязевке прослушал полный курс лекций Трофима Денисовича Лысенко, потом у меня состоялось несколько встреч с ним (первая продолжалась часа четыре, я тогда рассказал ему о строении ДНК, он об этом ничего не знал), Лысенко даже звал меня к нему в аспирантуру, но я уже готовился к переходу в МГУ. Разумеется, я стал говорить Володе о роковых ошибках Лысенко, недопонимании и отрицании им генетики, о неправомерном преувеличении роли яровизации, или вегетативной гибридизации. Володя послушал меня и предложил выступить на конференции с рассказом об этих ошибках. Я согласился, и мы договорились, что я буду сидеть в зале, а Володя как председатель спросит, не хочет ли кто выступить, — тогда я подниму руку, и он пригласит меня на трибуну. О нашей договоренности никто, конечно, не знал. Надо прямо сказать, что желание Скулачёва устроить выступление против всевластного главы лысенковцев в его же присутствии было актом мужества и могло принести серьезные неприятности, но духу на это Володе действительно хватило. Он попросил меня представиться, я сказал, что учусь на первом курсе физического факультета на кафедре биофизики и назвал свои имя и фамилию.
Скулачёв рассказал позже, что когда я выступал, Лысенко встал и вышел из зала. Я не видел его ухода, потому что был погружен в выступление, смотрел в свои бумаги и не следил за тем, что происходит в зале. Большинство людей в аудитории было студентами, но присутствовало и немало педагогов, подавляющее большинство которых оставалось лысенковцами. Это было обусловлено тем, что профессора и доценты, изучавшие генетические проблемы, были уволены с биофака в 1948 году, когда по приказу Сталина была проведена знаменитая Августовская сессия ВАСХНИЛ (Академии сельскохозяйственных наук), на которой генетика была названа буржуазным извращением (недавно на биофаке наконец-то по инициативе В. В. Птушенко был установлен стенд с их именами). Конечно, преподавателям — сторонникам лысенкоизма — мое выступление было чуждо, недовольство по окончании заседания они не скрывали, и слухи о «безобразной выходке» студента-физика разошлись по Москве.
В скором времени в МГУ пришло письмо из Тимирязевки, подписанное деканом плодоовощного факультета Резниченко и заведующим кафедрой военного дела подполковником Левченко, в котором предлагалось исключить меня из числа студентов (иными словами, отдать в солдаты). Проректором МГУ по научно-учебной работе был Г. Д. Вовченко, и он подготовил приказ об увольнении студента В. Сойфера за безобразное поведение. Меня срочно вызвали к ректору МГУ академику И. Г. Петровскому, и тот спросил, какими источниками я пользовался, готовясь к выступлению на конференции студентов. Я сказал, что у меня было несколько статей из британского журнала Nature, из американского Science, была длинная статья о Лысенко Бернарда Шоу и что большинство из них я получил от известного генетика В. П. Эфроимсона.
«Принесите мне их завтра, я хочу их посмотреть», — сказал мне ректор.
Еще через два дня после того, как я принес секретарше Петровского эти материалы (фотокопии использованных статей), меня снова вызвали к ректору, и он сказал, возвращая принесенные фотографии статей, чтобы я спокойно учился дальше, не обращая внимания на угрозы об увольнении. Так завершилась инициированная В. Скулачёвым критика лысенковщины и самого Лысенко.
Важную деталь для понимания того, почему меня оставили в числе студентов МГУ, сообщила мне год назад бывшая доцент МГУ Л. Г. Романова. Она много лет работала с крупнейшим российским исследователем психологии и физиологии личности, членом-корреспондентом АН СССР, профессором и заведующим лабораторией биолого-почвенного факультета МГУ Л. В. Крушинским. Вспоминая о нем, она упомянула, что ее шеф Леонид Викторович и Владимир Павлович Эфроимсон тесно дружили с ректором МГУ Петровским. Так что ректор отлично знал, о ком я веду речь, когда упоминаю Эфроимсона.
В последующие лет тридцать мы время от времени встречались со Скулачёвым, но близких деловых контактов не было. Мы оба входили в состав Совета по молекулярной биологии и молекулярной генетике Совета министров СССР под председательством Ю. А. Овчинникова (меня в состав этого правительственного совета ввел тогдашний член Политбюро и министр сельского хозяйства СССР Д.С. Полянский, хорошо меня знавший). Со Скулачёвым мы при встречах обменивались новостями, он знал о работе моей лаборатории, о моей деятельности в президиуме ВАСХНИЛ, но мы жили каждый своей жизнью.
Судьба снова близко нас свела в 1992 году, когда я уже жил в Штатах и когда друживший со мной и моей женой Ниной Джордж Сорос решил выделить 100 млн долл. на поддержку ученых в странах бывшего СССР. Джордж сказал мне по телефону (он был в Европе), чтобы я подготовил в Вашингтоне пресс-конференцию по этому поводу, я договорился с президентом Национальной академии наук США Фрэнком Прессом, что конференцию можно будет проводить в здании академии. Известие о создании Международного научного фонда (МНФ) было до начала пресс-конференции обнародовано на митинге Физического общества США, а там уже присутствовали два видных ученых из России — академики Л. Б. Окунь и В. П. Скулачёв. Оба они вошли в правление МНФ (в которое вошли также американские профессора Сидней Дрелл из Стэнфордского университета, Питер Рэйвин из Миссурийского университета, Пол Доти и Лорен Грэм из Массачусетского технологического института, профессор-физик из Миннесотского университета М. Волошин, академик Национальной академии наук Украины Ю. Ю. Глеба и я — профессор Университета Джорджа Мейсона). Первые полтора года правлением руководил Нобелевский лауреат, экс-президент Рокфеллеровского университета и президент Нью-Йоркской академии наук Джошуа Ледерберг, а после его ухода с этого поста — также лауреат Нобелевской премии Джеймс Уотсон. Теперь мы регулярно встречались со Скулачёвым на всех заседаниях правления. Исполнительными директорами МНФ стали Герсон Шер и Александр Гольдфарб.
В. П. Скулачёв возглавил Российский консультативно-наблюдательный совет МНФ, состоявший, кроме него, еще из восьми членов: академиков РАН К. И. Замараева, Л. В. Келдыша, Л. Б. Окуня и Л. Д. Фаддеева, членов-корреспондентов РАН Г. И. Абелева и А. В. Яблокова, министра науки и технической политики Б. Г. Салтыкова и сотрудника РАН А. К. Захарова, ставшего по своим функциям главным организатором всей деятельности совета.
В годы функционирования МНФ Володя довольно часто приезжал в Штаты (в основном в Нью-Йорк) и нередко добирался до Вашингтона и останавливался в нашем доме. В один из таких наездов я собирался навестить Сороса в его загородном поместье и решил взять с собой Скулачёва. Мы доехали, поужинали вместе с Джорджем и его женой, переночевали в одном из домиков, а днем сходили на океан и втроем поплавали, а потом вернулись в поместье и расположились для беседы. Настроение было полуденное, расслабленное, и вдруг Володя обратился к Джорджу с вопросом: не выделит ли он миллион долларов на строительство нового корпуса в МГУ для расширения НИИ физико-химической биологии им. Белозерского? Для меня его просьба была неожиданной, мы о его строительных планах даже речи не заводили. Видимо, общая атмосфера дружелюбия и расслабленности подстегнула его к такому рискованному шагу (разумеется, я бы его пыл охладил, спроси он меня раньше). На Джорджа такая просьба произвела очень неприятное впечатление. Он как-то напружинился, вперил в академика строгий взгляд и, слегка помедлив и не отводя глаз от Скулачёва, отрезал: ничего подобного он делать не будет, отдельная поддержка образования не входит в круг его интересов; после чего поднялся и ушел к себе в дом. Я, кстати, уже не один год обдумывал, как и с использованием каких аргументов можно было бы привлечь Сороса к финансовой поддержке образования. Я понимал, что, несмотря на исключительную важность Научного фонда, роль системы образования как в университетах, так и в средних школах была бы еще существеннее: это могло бы иметь особое значение для отхода огромной части населения от коммунистического мышления, от демагогии и окутавшей СССР злобной диктатуры. Я откладывал такой разговор несколько лет, готовя Сороса к предложению о создании фонда для системы образования. Поэтому можно понять, как я был ошарашен просьбой Скулачёва. Пришлось собрать вещички, сесть в машину и уехать из имения.
После завершения работы МНФ (в 1995 году) Джордж Сорос вместе с председателем правления МНФ Джеймсом Уотсоном прилетели в Москву и посвятили вечер оценке деятельности научного фонда в России. Сорос выступил первым, затем дискуссией руководил министр Б. Г. Салтыков. В словах почти всех выступавших прорывалась грусть, что столь важное дело завершено, а еще многого можно было бы добиться.
Тогда Сорос взял еще раз слово и сказал, обращаясь в мою сторону: «Продолжением МНФ станет Программа образования».
В конце обеда Джордж открыл свой портфель, вынул оттуда четыре грамоты и вручил их А. К. Захарову, Б. Г. Салтыкову, В. П. Скулачёву и мне. Этим он показал, что не держит зла на Скулачёва, что он не злопамятный человек. Я не видел грамот других награжденных, моя же содержала такой текст:
Дорогой доктор Сойфер,
Мы рады выразить нашу признательность Вам за работу в качестве члена правления Международного научного фонда. Эта грамота — знак признания Вашего широкого видения и Вашей цельной концепции, благодаря которой данное историческое предприятие увенчалось столь видимым успехом. Ваше понимание нужд науки в бывшем Советском Союзе было весомо продемонстрировано.
Как Вы знаете, программа МНФ подошла к завершению. На протяжении четырех лет ее существования она играла решающую роль в помощи мириадам научных групп в странах бывшего Советского Союза. Эта помощь была исключительно полезной для того, чтобы заложить фундамент для новых путей, по которым пойдут будущие поколения исследователей и преподавателей в бывшем Советском Союзе.
Джордж Сорос
Джеймс Уотсон
Подозреваю, что и другие грамоты содержали сходные фразы.
Новой программой, поддержанной средствами Сороса, стала Международная Соросовская программа образования в области точных наук (по-английски ISSEP), руководить которой он поручил мне.
Скулачёв с начала программы получил звание Соросовского профессора и оставался им до 2004 года. После выступления с лекцией о биоэнергетике на одной из первых конференций Соросовских учителей средней школы в 1994 году в нестоличном областном центре он прислал в дирекцию программы прочувствованное письмо, в котором поделился удовольствием от общения с учителями средних школ. Они видели ученых такого уровня только на экранах телевизора, и вдруг «небожители» появились перед ними, им можно было задавать вопросы, замечать, как они обдумывают и формулируют ответы. Владимир Петрович сообщил, что будет принимать участие во многих встречах учителей, и действительно стал активным профессором.
По инициативе В. П. Скулачёва — поддержанного, как я догадываюсь, академиками РАН А. А. Богдановым, Г. И. Абелевым, В. В. Луниным и некоторыми профессорами университета, — в 2003 году ученый совет МГУ присвоил мне звание почетного профессора МГУ им. Ломоносова, и ректор университета академик В. А. Садовничий вручил соответствующий диплом. Это было для нас с женой важным событием в жизни.
Известие о кончине В. П. Скулачёва звучит для меня очень грустно. Меркнет, скукоживается, как я часто говорю, мир, и воспоминания об ушедших лишь усиливают негативные мотивы в сознании. Особенно печально узнавать о кончине людей, внесших такой весомый вклад в развитие общества, какой оставил после себя Владимир Петрович Скулачёв.
Валерий Сойфер,
американский профессор, почетный доктор Казанского и Ростовского госуниверситетов
и почетный профессор МГУ им. Ломоносова
ISSEP и Фонд Сороса
(в 2015 году Генпрокуратура РФ включила Фонд Сороса в список «нежелательных организаций»)
Сам Сорос возражал против использования его имени в названии фонда, но я настоял на своем.
Джордж сообщил мне, что выделит на функционирование проекта 100 млн долл., потом добавил еще почти 20 миллионов. 4 млн долл. пообещал добавить к нашему бюджету премьер-министр России В. С. Черномырдин (реально мы получили меньше половины этой суммы из-за нежелания выполнять его распоряжение министерством образования), зато полностью поступили средства в размере около 2,5 млн долл., обещанные президентом Грузии Э. А. Шеварднадзе, мэром Москвы Ю. М. Лужковым, губернатором Санкт-Петербурга В. А. Яковлевым и несколькими другими губернаторами. Существовала ISSEP почти 11 лет (с 1994 по 2004 год включительно).
И МНФ, и наша образовательная программа оказали огромную помощь России. МНФ в 1992–1994 годах выдал гранты 63 тыс. ученых. Среди них 23% были в возрасте от 21 до 30 лет, 27% — от 31 до 40 лет, 26% — между 41 и 50 годами.
За годы работы Образовательной программы грантами (каждый из которых превышал более чем в десять раз тогдашнюю зарплату получателей этих премий) были награждены 76 141 преподаватель (34 026 учителей средних школ, 13 251 профессоров, 12 380 доцентов вузов, 6 573 аспирантов и 7 850 студентов вузов). Звание заслуженного Соросовского профессора для тех, кто достиг 70-летнего возраста и в прошлом прославил страну своими исключительными успехами в области науки, получил 2 061 человек.
Соросовские профессора обучили в вузах 2 809 156 студентов и были руководителями 2 770 аспирантов. Эти профессора опубликовали 5 676 книг и учебников (1 930 по биологии, 1 192 по химии, 1 135 по наукам о Земле, 908 по физике и 511 по математике), напечатали 48 549 статей в рецензируемых научных журналах, получили 32 902 гранта на собственные научные исследования в других научных фондах. Великолепно показали они себя как на международной, так и на внутрироссийской арене, доложив 36 967 докладов на международных конференциях и представив 13 108 докладов на отечественных конференциях. Около тысячи статей крупнейших российских ученых было напечатано в «Соросовском образовательном журнале» (вышло 72 выпуска, тираж в 40 тыс. экз. каждого номера рассылался бесплатно во все школы России, вскоре журнал стал выходить и на грузинском языке).
Соросовские доценты обучали 4 166 118 студентов вузов, руководили 1 млн 547 тыс. аспирантских исследований, опубликовали 8 743 книги и 31 138 статей, получили из других фондов 19 155 грантов, выступили с 24 748 докладами на международных конференциях и 61 715 раз — на отечественных конференциях.
Валерий Сойфер
Последние годы(с 2000х) он кажется занимался преимущественно препаратами от старения — кто нибудь может прокомментировать насколько его подход\препараты были перспективными? Прошло что то клинические испытания?
Его лекции звучали довольно интересно, но меня не покидало ощущение что это может быть просто способ добывать денег для фундаментальных исследований более широкого способа…
о клинических испытаниях ничего не могу сказать , но препарат SKQ1 («капли Скулачева») продается. В лабораторных экспериментах этот антиоксидант достоверно повышал функциональность клеток эндотелия роговицы после «жизни» в холодильнике.
> …, внесших такой весомый вклад в развитие общества…
О чём Вы, любезнейший В.Н., простите, поёте в последней фразе Вашего основного текста?
Об афере покойного с загнувшимися (после естественного «восстания», заметьте!) зверьками голыми землекопами и вполне себе здравствующими геронтократами всех мыслимых мастей, в том числе и внутри РАН?
Старая «песня о главном», ушедших времён Леонида Ильича?
Не могу, да и не хочу это знать!
Типа «Лысенко плохой, а Скулачёв (подставить любое Вам необходимое!) — хороший», стало быть, так? Про двойные стандарты, Вам особенно (памятуя заочную дискуссию с Иосифом Абрамовичем Рапопортом) — следует помнить, и постоянно. Даже при искренней любви к ушедшим / уходящим друзьям.
Так считаю и уверен.
Л.К., старый математик, бывший соросовский стипендиат по математике (первого «созыва», больше не давали, впрочем, и я не настаивал сильно — Л.К.).
К.