Типографское зеркало для самозванцев
Натали Земон Дэвис (р. 1928), профессор канадского Университета Торонто, — исследовательница в нашей стране известная. Еще в 1990 году вышел перевод ее книги «Возвращение Мартина Герра» («Le retour de Martin Guerre», 1982)1, в которой был поставлен вопрос: как мы можем узнать, что безграмотные крестьяне думали о праве, собственности, личности. Мы привыкли к тому, что у нас есть готовая сетка понятий, которую мы накладываем на ситуации, — но если для крестьянина мир определялся скорее трудом, чем правом, то как осуществлялось обычное право, как можно было добиться правды в сложных ситуациях? Одна из таких сложных ситуаций и была рассмотрена в книге: в 1556 году под видом пиренейского крестьянина, когда-то ушедшего на войну, в деревню явился другой человек (в фильме его сыграл Жерар Депардье), поведавший его историю и всеми, включая жену, принятый за настоящего Мартина Герра. Этому помогло и внешнее сходство, и знание авантюристом подробностей жизни деревни, а главное — очарование: возвращение хозяина в дом, оживление дома оказалось существеннее отдельных признаков и примет. Только через три года жена заявила о самозванстве, тогда как жители деревни уже привыкли, что с ними Мартин Герр, и не хотели признавать ошибку. Документы судебного процесса, на котором женщина пыталась восстановить справедливость, показали, что в обычном праве человек — функция, свою личность человек может доказать путем общения; его знакомые и их знакомые подтверждают его личность. Но крестьянская община может счесть, что Мартин Герр — просто икс, некто, и если другой некто хорошо исполняет его обязанности, то почему не признать его истинным?!
Самое интересное, что самозванец почти убедил суд, что он и есть Мартин Герр — то есть в голове судей существовал и образ того, как говорит и ведет себя крестьянин, и как крестьянин отстаивает свое «я». И здесь мы уже сталкиваемся с проблемой привилегий: судья не может быть лишен своего имени, оно засвидетельствовано должностью, а крестьянин — вполне. Но только ли к крестьянам относится «закон Земон Дэвис»? Вспомним «Метель» Пушкина — как полдюжины свидетелей не заметили, что Бурмин не совсем похож на Владимира, а Марья Гавриловна поняла это уже после обхода аналоя? Жена Мартина Герра была очарована самозванцем как мужчиной, приняв его за истинного мужа — а вероятно, у пушкинских аристократов такое очарование, благодаря начитанности и готовности к авантюрам, становилось всеобщим чувством. Другой пушкинский самозванец, Григорий Отрепьев, как раз понимает пределы своего очарования, отдает себе отчет в том, что он фигура в политической игре — но именно поэтому сам разоблачает себя перед Мариной Мнишек, чтобы самозванство впредь работало «честно». В каком-то смысле герой книги Земон Дэвис — частично профессиональный самозванец, полубурмин-полуотрепьев, он знает, как подступиться к жене Герра и как показать себя по-солдатски строгим и тихим. Только честным он быть не умеет, в отличие от пушкинского Отрепьева.
Другая книга Земон Дэвис, хорошо известная русскому читателю, — «Women on the Margins» (1995), в русском переводе — «Дамы на обочине» (1999), хотя лучше было бы сказать «Женщины-маргиналки». Это история трех женщин XVII века — иудейки, католички и протестантки, — живших в эпоху религиозной розни и одновременно формирования новых искусств и научных дисциплин. В это время множились направления протестантизма, но множились и новые науки, вроде изучения кофе или изучения придворных обычаев. Для мужчин сделать конфессиональный и научный выбор означало связать себя с каким-то суровым сообществом, с коллективными ценностями. Женщина, отправляясь в экспедицию, осваивая новое ремесло, по-новому учась разговаривать со всем миром, увеличивала ставку до предела — но могла стать маргинальной и творческой, не зависящей ни от одного коллектива.
Пленник-эксперт
Новая книга Земон Дэвис, вышедшая в оригинале в 2006 году, посвящена странному человеку — пленнику-эксперту. Марокканский мусульманин, знаток всей Африки, был пленен испанским корсаром с Родоса незадолго до захвата этого острова Портой и доставлен в Рим, где сделался географом, автором подробного описания исламской части малоизведанного континента. Он был переводчиком вдвойне: с одной стороны, в арабской науке была разработанная теория климатов, климатических поясов, продолжавшая традицию Аристотеля, но превратившаяся в способ систематизировать знания о народах и их экономических возможностях, не допуская ни капли расизма и дискриминации. С другой стороны, в этой климатологии не было истории, кроме священной истории Корана, тогда как Иоанн Лев по христианскому имени, или аль-Ха́сан ибн Муха́ммед ал-Вазза́н из Феса по ученому исламскому имени, должен был привнести историю, должен был составить такое описание Африки, в котором есть не только язычество и ислам, но и Римская империя и крестовые походы.
В начале книги мы глядим на исламскую Африку глазами Иоанна Льва, и эта Африка оказывается поразительна похожа на Европу времен Реформации и Контрреформации, только исламской. В ней есть свой Рим с негой и излишествами — двор в Тунисе. В ней есть как бы свои «протестанты» — султанаты на территориях нынешних Судана и Нигера, где борются против «тахлита» — смешения мусульманских обычаев с языческими или иудейскими, дабы исламские купцы, торгуя с еврейскими, не перенимали их верований и традиций. Северная Африка оказывается не столь строгой, как бы «католической», зеркальная грань проходит где-то по Средиземному морю, тогда как чем дальше к Сахаре или верховьям Нила, тем сильнее власть богословов и военных вождей, не терпящих компромиссов, местных лютеров (а то и старообрядцев) и местных ландскнехтов, только называющихся арабскими именами. Читая эти десятки страниц о суфиях, о бродячих проповедниках, об испанских и португальских захватах и ответных битвах, о берберских государствах, о переворотах и торговых компаниях, о пиратах и корсарах, мы видим зеркало Европы на почти незнакомом континенте.
Но сразу встает вопрос: это наши обобщения или так всё увидел Иоанн Лев? Книга Земон Дэвис завершается падением и Рима, и Туниса-Антирима: 14 июля 1535 года Карл V во главе испанского войска Священной Римской империи сжигает Тунис, а еще 6 мая 1527 года его же ландскнехты разграбили Рим, положив конец притязаниям Святого Престола на Северную Италию. Читая множество исторических книг об этих событиях, мы понимаем, что после этих двух катастроф открылась новая страница истории — иногда говорят о конце Ренессанса и начале пессимистического маньеризма, иногда — о настоящем начале грозного империализма Нового времени — во главе с Османской империей и империей Габсбургов. Но Земон Дэвис хочет вести речь о другом: как сочинения Иоанна Льва предвосхищали этот политический поворот.
Словарный экуменист
Аль-Хасан ал-Ваззан был практикующим христианином и, вероятно, до конца лет оставался верующим мусульманином. Его Рим оказывается экуменическим: там есть не только мусульмане, но и иудеи, которые перешли в христианство и стали такими же католическими экспертами, составителями словарей, энциклопедий, справочников. В Риме к тому времени появились типографские мощности, которые в каком-то смысле для ислама знаменовали вероотступничество: ведь если в печатной книге появится опечатка, невозможно будет изъять все экземпляры, и ложь утвердится. Ислам запрещал печатать Коран, хотя знал оттиски издавна, хотя бы для изготовления справок о паломничестве; в рукописи можно исправить ошибку, но печатный тираж нужно изымать целиком. Иудеи относились к типографскому искусству дружелюбнее: хотя свиток Торы надлежало переписывать от руки, но комментарии вполне можно было печатать. Тогда как типографский экуменизм Рима позволял делать различные гипотезы о движении мысли, например, не был ли Маймонид последователем Авиценны? Дело в том, что переводить с арабского на иврит было сподручнее — философский или медицинский трактат скорее наберут на иврите, чем на арабском, — поэтому из такой технологической генеалогии поневоле выводилась и генеалогия идей.
Земон Дэвис не столько разбирает реальные влияния и заимствования, сколько солидаризируется с Иоанном Львом. Послесловие к книге — это воображаемая его встреча с Франсуа Рабле: двух писателей, согласно Земон Дэвис, объединяет парадоксальный необратимый натурализм и подхватывание вольностей с полуслова. Иоанн Лев рассказывает о бытовых, хозяйственных и сексуальных обычаях Африки не столько как статистик и совсем не как миссионер, но как писатель, который, вдруг увидев что-то вольное и привлекательное, сразу это переносит на бумагу. В этом смысле он похож на жену и соседей Мартина Герра, с полувзгляда соблазняемых самозванцем, с тем только различием, что в его мире есть границы. В мире Рабле — это уловки Панурга, в мире Иоанна Льва — старые предания, например о шумящем до небес водопаде в верховьях Нила.
Но общая мораль книги проста: хотя словари и энциклопедии притязают на то, чтобы манипулировать всем материалом, превращать весь мир в нечто послушное, известное, изведанное, тем не менее сами обычаи, предписывающие, что и как сдается в типографию или существует как устное предание, или хранится небольшим кругом ученых, делают некоторые процессы однонаправленными и необратимыми. Всему есть границы медиа, средств сообщения: для иврита скорее будет печатный словарь, а для арабского — скорее рукописный. «За то время, что он читал и странствовал, ему на глаза мог попасться также и арабско-персидский или арабско-турецкий словарь или список слов. Но вряд ли он когда-либо видел рукопись арабско-латинского или арабско-ивритско-латинского словаря» (с. 134). Так что и путешествие нашего героя оказалось билетом в один конец, но и перевод, скажем, с арабского на иврит, с иврита на латынь, с латыни на французский — вектор, определяющий судьбы цивилизации, с которыми нам приходится иметь дело. Сама Земон Дэвис еще в молодости приобрела такой «билет в один конец», сменив в эпоху маккартизма американское гражданство на канадское.
У Нового времени в плену
Один вопрос больше всего занимает Земон Дэвис. В своем изложении африканской географии Иоанн Лев оспаривает утверждение Корана об Александре Македонском (Искандере Двурогом) как пророке. Для исламской мысли Александр Македонский — цивилизатор, поставивший стену от преступных Гога и Магога. Эту стену, конечно, никто не мог найти, и некоторые исламские богословы предпочитали аллегорическое истолкование буквальному: это стена между миром верных и миром неверных, а Александр Македонский своей политикой создал одну большую метафору истинной веры. Но Иоанн Лев не хочет жить среди метафор: для него и Древний Рим, и новый Рим, и еврейские общины, и пираты, и ярлык варварства, и ярлык сверхучености, и память о названиях и самоназваниях в арабском мире — эта сама историческая реальность, вторгшаяся в его жизнь, а вовсе не простой предмет размышлений и созерцаний. Аль-Хасан ал-Ваззан — это человек, задетый историей, а не пишущий историю.
Поэтому Земон Дэвис предлагает понимать своего героя как трикстера, наподобие тех исламских пленников, которых насильно обращали в христианство и которые исповедовали его так, чтобы не отречься от ислама. Например, они говорили «Иисус, сын Марии, чтущей Бога», что приемлемо и для догматики ислама; или, проклиная Мухаммеда, искажали его имя, чтобы не проклясть его. Но если эти пленники вели себя так вынужденно, то Иоанн Лев намеренно выстраивает свою ученость в новой, типографской реальности.
В этой новой реальности не было той сети арабского знания, когда все друг друга знают и поэтому могут и подтвердить истинность слов друг друга, и помочь правильно истолковать Коран. Вместо сети есть хозяйство с центром в Соборе Святого Петра. Как пишет Земон Дэвис о своем герое, «он пережил опыт временной внутренней независимости, когда был отрезан от сетей исламской передачи и критики, и при этом скрывал некоторые свои взгляды от христианских хозяев» (с. 383). Поэтому он мог сказать, что Коран в чем-то неверен исторически, потому что он никогда не может быть в типографском мире истолкован полностью и до конца: а значит, его эффекты тоже оказываются непредсказуемыми, вроде превознесения Александра Македонского над последующими правителями. Этот трикстер говорит, что суждение Мухаммеда об Искандере Двурогом нелепо, и тем самым просто показывает, сколь нелепа рукописная культура в сравнении с новой книжной индустрией, и не более того. Да, он — трикстер, посредник между рукописным и типографским мирами, подрывающий авторитет того и другого, пока Карл V своими пушками не подорвал авторитет уже и римской, а не только арабской учености.
Александр Марков, профессор РГГУ
1 Книга написана по мотивам одноименного французского фильма, посвященного представлениям о человеке у французских крестьян XVI века, консультантом которого была Земон Дэвис.
(1 оценок, среднее: 4,00 из 5)
Загрузка...