Среди знаменитых «темных мест» «Слова о полку Игореве» есть странное, на первый взгляд, упоминание кровати: «Единъ же Изяславъ, сынъ Васильковъ, позвони своими острыми мечи о шеломы литовския, притрепа славу дѣду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кровавѣ травѣ притрепанъ литовскыми мечи и схоти ю на кровать…»
Речь идет о гибели городецкого князя Изяслава Васильковича на поле боя. Никаких других сведений об этом историческом лице, кроме свидетельства «Слова о полку Игореве», не сохранилось. Известно лишь, что он был правнуком знаменитого Всеслава Полоцкого, которому фольклор приписывал владение магией (Городецкое княжество входило в состав полоцких земель). Здесь Всеслав именуется «дедом» в обобщенном значении «предка».
В переводе О. В. Творогова это место звучит так: «Один только Изяслав, сын Васильков, прозвенел своими острыми мечами о шлемы литовские, поддержал славу деда своего Всеслава, а сам под червлеными щитами на кровавой траве литовскими мечами изрублен…»
Слова «и схоти ю на кровать» в переводе оказались выпущены.
Существуют две основных традиции интерпретации этого места 1:
1) идущая от А. А. Потебни — «метафора брачного ложа»;
2) идущая от Е. В. Барсова — любой ценой от «кровати» избавиться, и здесь начинается разгул конъектур. Сам Барсов в 1887 году предлагал «и с хотию на кровь, а тъи рекъ», но так и не выдвинул убедительного объяснения, что это может значить.
Альтернативное прочтение предложил Н. И. Маньковский в 1915 году: «исходи юна кровь, а тъй рекъ».
В «Библиотеке литературы Древней Руси» (БЛДР) принята конъектура М. В. Щепкиной 1953 года: «исхыти юна кровь, а тъи рекъ», которая частично следует конъектуре Маньковского, но не соглашается в части глагола: «Всего ближе подходит здесь глагол „исхыти“ — третье лицо единственного числа аориста от глагола „исхытить“ исхитить, исторгнуть, в данном случае — в смысле извергнуть, источить, излить. „Исхыти“ требует прямого дополнения, каковым являются слова „юна кровь“. Форма эта, где винительный падеж прямого дополнения равен именительному, вполне возможна в XII–XIII веках…» 2
Странно, что издатели БЛДР не обратили внимания на очевидную безграмотность этих соображений. В XII–XIII, так же, как в любом другом веке, правильно было бы юну кровь. Именительный падеж в прямом дополнении мог употребляться только при инфинитиве, а не при аористе. Проблему представляет и выбранный глагол исхыти. Щепкина не утруждала себя доказательствами, что исхытити могло употребляться в значении «источить, излить» — т. е. в субъектном. Вообще гнездо лексики с корнем хит- обычно обозначает насилие субъекта над объектом: похитить, хищник, восхищать (метафорически). Надо признать, что у Маньковского было всё же лучше, хотя опять же непонятно, почему исходи(ть), а не изыде.
Главную проблему представляет то, что избавляться нужно одновременно от кровати и от хоти. У М. В. Щепкиной читаем: «Слово „хоть“, один раз встреченное в „Слове о полку Игореве“ („своея милыя хоти Глебовны“), привлекло внимание исследователей, и его охотно вчитывают в другие места поэмы» 3.
Однако тот же довод можно предъявить самой Щепкиной: она так не любит слово хоть, что не хочет признавать его реальности в тексте. Основным аргументом Щепкиной является то, что слово хоть не засвидетельствовано в иных значениях, кроме сексуального, поэтому якобы все иные его значения являются домыслами. Однако это прямая фактическая ошибка. У И. И. Срезневского зафиксирован как минимум один случай употребления слова хоть в значении «рачитель» (в одном из вариантов библейского текста, где в другом варианте стоит рачитель); кроме того, не стоит забывать о неодушевленном существительном хоть (воля), отмеченном у того же Срезневского.
Перед нами тот случай, когда сопротивление текста конъектурам столь велико, а сами конъектуры столь неудовлетворительны и необоснованны, что стоит задаться вопросом: а не упустили ли мы чего-то в понимании исходного текста? Для начала зададимся вопросом: а правильно ли мы понимаем слово кровать?
Обратимся ко второму случаю кровати в «Слове». Она встречается в сновидении Святослава (мы уже затрагивали его, когда расследовали тайну синего вина 4): «А Святъславь мутенъ сонъ видѣ въ Киевѣ на горахъ. „Синочь съ вечера одѣвахуть мя, — рече — чръною паполомою на кровати тисовѣ; чръпахуть ми синее вино съ трудомь смѣшено, сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тльковинъ великый женчюгь на лоно, и нѣгуютъ мя“».
В переводе Д. С. Лихачёва: «А Святослав мутный сон видел в Киеве на горах. „Этой ночью с вечера одевают меня, — говорит, — черным покрывалом на кровати тисовой; черпают мне синее вино, с горем смешанное; сыплют мне пустыми колчанами поганых иноземцев крупный жемчуг на грудь и нежат меня“».
На самом деле и здесь далеко не очевидно, что это за кровать. Во всяком случае, она тоже какая-то зловещая и тоже связана со смертью.
Словарь-справочник «Слова о полку Игореве» отмечает для слова кровать также значение «носилки», зафиксированное единственный раз у Афанасия Никитина: «А бояре силны добрѣ и пышны велми; а все их носять на кровати своеих на серебряных, да пред ними водят кони въ снастех золотых до 20».
«Носилки» очевидным образом уже ничуть не нарушают уместности в рассказе о воине, умирающем на поле боя. Однако этот вариант истолкования до сих пор во внимание не принимался, как и не исследовался вопрос об истории слова кровать.
Проблема этого слова состоит в том, что, хотя оно известно в русском языке с древнейших времен (данные «Слова» независимо подтверждаются «Пчелой», сборником изречений, составленным в XII–XIII веках), случаи его употребления до XVII века единичны, а в XVII веке, когда оно становится общеупотребительным, оно уже имеет определенно современное значение, судя по данным Национального корпуса русского языка.
Начнем с этимологии.
В македонском диалекте греческого существовало слово κράβαττος — «ложе, постель»5. Литературное греческое название кровати — κλίνη. От македонского слова произошло латинское grabatus, давшее французское слово grabat — «нищенская постель, тюфяк больного».
Как развивалась история этого слова в русском языке? Оказывается, что на практике этот вопрос изучен плохо. Л. П. Якубинский, на которого ссылается «Словарь-справочник „Слова о полку Игореве“», пишет: «…Кровать из греческ. κραββατι(ον); это заимствование принадлежит к очень древним, потому что уже эллинистический язык имел κρεββατιον, в современном новогреческом также κρεββατι (с ε, а не с α после ρ); из эллинистической и новогреческой формы получилось бы в древнерусском кревать, а не кровать» 6.
Это мнение следует признать недоразумением, так как в греческом Новом завете присутствует форма с α, а это первоочередной греческий текст, с которым сталкивались славяне (впрочем, даже если бы этой формы не было, «древность» русской формы с «а» ниоткуда не следует — она могла появиться через ассимиляцию, как Маланья из Мелании).
Обратим внимание на контекст появления этого слова в «Деяниях апостолов». Речь идет о больных, которые ждали исцеления. Синодальный перевод: «выносили больных на улицы и полагали на постелях и кроватях» (Деян 5: 15). В оригинале присутствуют оба слова — κλίνη и κράβαττος. Иероним в Вульгате передает слово κλίνη как lectus (стандартное латинское слово для обозначения кровати), а κράβαττος — как grabbatus. Таким образом, в Синодальном переводе произошла некоторая путаница: «кроватью» было бы корректнее передать первое слово, а не второе.
Ряд случаев употребления того же слова — в евангельском сюжете «Исцеление расслабленного». Достаточно взять лишь один вариант, от Марка. В Синодальном переводе история звучит так: «Через несколько дней опять пришел Он в Капернаум; и слышно стало, что Он в доме. Тотчас собрались многие, так что уже и у дверей не было места; и Он говорил им слово. И пришли к Нему с расслабленным, которого несли четверо; и, не имея возможности приблизиться к Нему за многолюдством, раскрыли кровлю дома, где Он находился, и, прокопав ее, спустили постель (κράβαττος), на которой лежал расслабленный. Иисус, видя веру их, говорит расслабленному: чадо! прощаются тебе грехи твои! <…> встань, возьми постель твою и иди в дом твой. Он тотчас встал и, взяв постель, вышел перед всеми, так что все изумлялись и прославляли Бога, говоря: никогда ничего такого мы не видали» (Мк 2: 3–13).
Очевидно, что через крышу вряд ли спускали стационарную кровать на ножках (хотя в иконографии такой вариант и встречается). Версия Иоанна с исцелением у источника воспроизводится более единодушно — изображают некий переносной вид ложа. Мозаика VI века в базилике Сант-Аполлинаре-Нуово в Равенне дает представление, как выглядел κράβαττος или grabatus:
Есть признаки того, что κράβαττος в русском языке стало смешиваться с κλίνη очень рано. В «Пчеле» читаем: «ни больного может исцелити златая кровать» (в греческом оригинале — χρυσόπους κλίνη).
И тем не менее то, что еще Афанасий Никитин в XV веке помнил значение «носилки», указывает, что в древнерусском языке значение «переносного ложа» в течение нескольких веков сохраняло актуальность.
Таким образом, «кровать» вовсе не кажется неуместной реалией на поле боя, поскольку умирающего князя вряд ли оставили просто на траве.
Дополнительно стоит отметить, что в новогреческом значение слова κράββατος (именно через «а») развилось в сторону «койка» и «гроб». В связи с этим стоит вернуться к «тисовой кровати» во сне Святослава.
Как нам представляется, популярная параллель с «тисовой кроватью» из народных песен не проливает свет на текст «Слова», потому что в записях фольклора вариативно встречается тИсовая и тЕсовая (в обоих случаях с ударением на «о»). Вполне возможно, часть фиксаций через «и» — плод орфографической ошибки собирателей. В лубочных повестях XVII века, однако, есть вполне достоверные случаи с «и». Таким образом, сложно сказать, какой вариант — «тисовая» или «тесовая» — был исконным. Ответ на этот вопрос может быть получен только в свете сопоставления данных фольклора с данными исторической акцентологии, потому что метрическая формула требует постоянства ударения.
Нерелевантен также, на мой взгляд, вопрос о ценности древесины тиса и о том, имел ли Святослав во дворце тисовую кровать, поскольку эта кровать фигурирует в сновидении.
Здесь надо, однако, учесть то, что если в современном языке тис однозначно ассоциируется с конкретным деревом — ядовитым тисом ягодным, в западноевропейской традиции имеющим погребальные коннотации, — то в древнерусском такой стойкой связи не было. Слово тис могло означать многие виды хвойных деревьев, и, согласно Срезневскому, главным образом сосну. Впрочем, сосна — вполне традиционный материал для гробов. Предположения о том, что ложе Святослава имело погребальное значение, уже высказывались, но без системного привлечения данных по истории слова кровать.
Таким образом, можно полагать, что и другое упоминание «кровати» в «Слове» — не ошибка, а атрибут близящейся смерти Изяслава Васильковича, который, впрочем, вряд ли связан с «метафорой брачного ложа». Слово «хоть» вполне поддается интерпретации как «воля»:
«А исправяче чьтѣте, блазнь бо не хотию написане, нъ дияволею пакостию»
(Евангелие ГПБ, Соф., № 1, 224. Приписка XII—XIII веков).
Истолкование хотию на кровать как «добровольно на носилки» (буквально) или «добровольно на погребальное ложе» (в переносном смысле) вполне адекватно тому, что происходит с Изяславом. Разумеется, фраза от этого не становится полностью безупречной, она все-таки испорчена, но, думается, испорчена меньше, чем принято полагать.
Мария Елифёрова,
канд. филол. наук
1 Творогов О. В. Кровать // Энциклопедия «Слова о полку Игореве». Т. 3. — СПб., 1995. feb-web.ru/feb/slovenc/es/es3/es3-1051.htm
2 Щепкина М. В. Замечания о палеографических особенностях рукописи «Сл. о п. Иг.» (к вопросу об исправлении текста памятника). — ТОДРЛ, т. IX. — М. — Л., 1953. С. 23–24.
3 Там же.
4 Елифёрова М. Тайна синего вина // ТрВ-Наука № 369 от 10 января 2023 года.
5 Liddell H. G., Scott R. An Intermediate English-Greek Lexicon, Founded upon the 7th Edition of Liddell and Scott’s Greek-English Lexicon. New York, 1896. P. 447.
6 Якубинский Л. П. История древнерусского языка. — М., 1953. С. 334.
(3 оценок, среднее: 4,33 из 5)
Загрузка...