Проблемы многомирия всё чаще становятся предметом обсуждения в физических журналах, и эвереттизм постепенно теряет статус маргинального направления в науке, становясь одной из частей современной физики. Новые научные направления обычно немедленно становятся источником вдохновения для авторов научно-фантастической литературы. Писатель-фантаст обычно не ограничивается популяризацией устоявшихся в науке идей или даже идей, еще не устоявшихся, но обсуждаемых, в том числе и таких, которые будут наукой отвергнуты. Писатели-фантасты предлагают свои варианты идей, свой взгляд на научные проблемы. Эти идеи могут так и остаться лишь в фантастике, но могут стать и предметом реального научного обсуждения и поиска, как уже не раз бывало в истории взаимоотношений науки и фантастики.
Произведение научной фантастики, содержащее новую научно-фантастическую идею, интересно рассмотреть и сопоставить с аналогичными идеями, обсуждаемыми в науке. Обратимся к опубликованному в 2008 году (на русском языке — в 2012-м1) роману американского писателя Нила Стивенсона «Анафем».
В предисловии автор пишет, что «действие книги происходит не на Земле, а на планете Арб, во многом напоминающей Землю». И далее:
Ортоговорящая культура Арба в книге пользуется лексикой, основанной на арбских прецедентах многовековой давности; в этих случаях я придумывал слова, исходя из древних земных языков. Первый и самый яркий пример — «анафем», составленное из латинского «антем» (гимн, антифон) и греческого «анафема». Орт, классический язык Арба, имеет совершенно другой словарь, и слова для «антем», «анафема» и «анафем» в нем совсем иные, однако составляют такой же ассоциативный ряд. Чтобы не употреблять ортские слова, лишенные для земного читателя всякого смысла и коннотаций, я постарался сочинить приблизительные земные эквиваленты, сохраняя некий аромат ортской терминологии. То же — или примерно то же — проделано и в других местах книги…
Дело, конечно, не в придуманных автором названиях, но для понимания дальнейшего они всё же играют определенную роль, и потому я приведу ассоциации арбских научных терминов с земными. Идеи многомирия ученые Арба называют «поликосмизмом». «Теорики» — это теоретики. «Теорика» — теория. «Гемново пространство» — фазовое пространство. Гилеин поток — мировая линия. То, что в эвереттике называют «ветвью» альтерверса, ученые Арба называют «повествованием».
Основная идея романа соответствует современным представлениям эвереттизма об отсутствии коллапса волновой функции и о возникновении в связи с этим множества (возможно — бесконечного) ветвей («повествований»).
«Анафем» — большой роман (около 40 авторских листов!), действие которого разворачивается в основном в «матиках». «Матик» — это нечто вроде монастыря, где иноки, удалившиеся от мира, изучают науки, ведут научные исследования и дискуссии. Но матик — не религиозная структура, напротив, это вполне светское образование. Так сложилась история Арба. Главный герой романа Эразмус — молодой «послушник» (фраа) научного монастыря (матика), юноша умный и любознательный, постоянно вступающий в научные споры, в которых и познает идею поликосмизма.
* * *
Вот как обсуждают персонажи романа идею многомирия (поликосмизма):
— Да. Об этом-то Пафлагон и писал, когда не был занят изучением нашего космоса… Но протесизм — веру в то, что существует иной уровень бытия, царство чисто теорических форм, — можно считать самой ранней и простой из поликосмических теорий, — пояснил Арсибальт…
— Но поликосмические гипотезы, о которых я слышал — те, что возникли перед Реконструкцией, — совсем другая история. В них существуют космосы, похожие на наш, хоть и отделенные от него. С материей, энергией и полями.
И далее персонажи романа рассуждают о коллапсе волновой функции и интерференции разных «повествований»:
— Древние теоры начали говорить о поликосме в связи со звездами: как они рождаются и что в них происходит.
— Нуклеосинтез и всё такое, — подхватила Тулия.
— А еще — как при взрыве звезд образуются планеты…
— И мы, — закончил я.
— Да, — сказал Джезри. — Отсюда вопрос: почему все эти процессы в точности таковы, чтобы вести к возникновению жизни? Вопрос скользкий. Богопоклонники говорят: «Бог создал космос специально для нас». Но поликосмический ответ таков: «Нет, космосов много, одни годятся для жизни, другие нет — мы видим лишь тот, в котором можем существовать»…
Далее:
— Иначеские традиции живучи, — сказал Ороло. — И одна из старейших традиций — учить фидов квантовой теорике так, как открывали ее теоры во времена Предвестий. Тебя, Эразмас, учили так же. Даже не будь мы знакомы раньше, я бы понял это по твоему словарю: «представляет собой суперпозицию квантовых состояний», «наблюдение ведет к коллапсу волновой функции» и так далее.
— Да. Я вижу, к чему ты клонишь. Целые ордена теоров, существующие не одну тысячу лет, используют совершенно другие модели и терминологию.
– Да, — сказал Ороло. — Угадай, какая модель, какая терминология мне ближе?
— Наверное, чем поликосмичнее, тем лучше. <…>
— Да. И как это выглядит в поликосмической интерпретации квантовой теорики?
— Суперпозиции больше нет. Волновая функция не коллапсирует. Просто в реальных параллельных космосах существует много разных копий меня — или моего мозга. Модель космоса в каждом из параллельных мозгов находится в одном определенном состоянии. И они взаимодействуют друг с другом. <…>
— Я говорю, что всё распространяется на другие космосы. Так следует из поликосмической интерпретации. Единственное отличие мозга — в том, что он научился этим пользоваться.
* * *
Итак, главная идея: многомирие существует, волновая функция не коллапсирует, миры (повествования) ветвятся, но при этом сохраняется интерференция (взаимодействие) различных ветвей, которая воспринимается сознанием: «Единственное отличие мозга — в том, что он научился этим пользоваться».
Однако существует возможность перехода не только идей, но и материальных тел из одного «повествования» в другое. В романе Стивенсона переходы совершает звездолет, на нем стоят двигатели, о которых немало писали в научной и научно-фантастической литературе Земли, а не планеты Арб. Звездолет в «Анафеме» перемещается с помощью многочисленных ядерных взрывов, каждый из которых сообщает кораблю дополнительный импульс. Такой звездолет и выходит на орбиту спутника планеты Арб. Герои романа долгое время не понимают, что это звездолет из другого «повествования» или, как мы бы сказали, из другой ветви эвереттовского многомирия. Как они догадываются? Здесь мы встречаемся уже не с пересказом достаточно известных в физике положений многомировой интерпретации, но с собственной идеей Стивенсона относительно того, чем может отличаться материя разных «повествований».
Контакт пришельцев из другого «повествования» (их называют Геометрами) с жителями Арба начинается с конфликта: Геометры с помощью мощного лазера уничтожают три объекта на поверхности планеты. И вот что говорит Джези, друг Эразмаса:
— Тут в Тредегаре некоторые разбираются в лазерах, — сказал Джезри. — Они сразу почуяли что-то странное. Есть известное число газов или их смесей, которые дают красное излучение. У каждого — своя длина волны. Специалист по лазерам может взглянуть на пятно света и сразу определить состав активной среды. Лазеры Геометров были незнакомого цвета.
— Не понимаю, какое…
— По счастью, космограф из Рамбальфа догадался подставить под этот свет фотомнемоническую табулу (арбский аналог спектрографа. — П. А.), — продолжал Джезри. — Так что теперь мы знаем длину волны. Оказалось, что она и впрямь не соответствует никаким известным спектральным линиям.
— Погоди, такого не может быть! Длины волн выводятся из квантово-механических уравнений, базовых для всего! <…>
— Ты не мог знать — мы сами узнали только несколько часов назад, — что всё это новоматерия. Всё в аппарате — живое и неживое — состоит из того, что мы зовем новоматерией. В том смысле, что ядра вещества организованы неестественным — по крайней мере для нашего космоса — образом. <…>
— Поведение электронов — практически синоним химии, — сказал Джезри. — Для того и придумали новоматерию: игры с ядерным синтезом дали нам новые элементы и новую химию.
— А функционирование живых организмов основано на химии… Мы не можем химически взаимодействовать с Геометрами — а равно с их вирусами и бактериями, — потому что лазер был не того цвета!
— Простейшие взаимодействия, несомненно, возможны, — сказал Джезри. — Электрон — всегда электрон. Так что наши атомы могут образовывать с их атомами простые химические связи. Но это не та сложная биохимия, которую используют микробы.
— Значит, Геометры способны производить звуки, которые мы услышим. Видят свет, отраженный от наших тел. Могут двинуть нас в морду… Но не заразить.
Автор не детализирует, чем конкретно ядра атомов «новоматерии» из иного «повествования» отличаются от «наших» (арбских). Электроны, судя по приведенному отрывку, — те же. Водород (т. е. протоны) — тоже. Нет ни слова о том, чем отличаются законы взаимодействия между элементарными частицами. Химические связи между обычной материей и «новоматерией» существуют (или могут существовать). Тем не менее электроны «новоматерии» ведут себя неестественно — т. е. при лазерном излучении излучают «не ту» длину волны. В принципе, причиной такого поведения может быть только разница в квантовых законах, но автор (устами персонажей) это отвергает. Как бы то ни было, результатом неправильного поведения электронов новоматерии становится иная биохимия, приводящая, например, к тому, что организм человека с Арба не может усваивать пищу, произведенную на звездолете из иного «повествования» (и наоборот). Попав на звездолет Геометров, жители Арба вынуждены есть лишь привезенную с собой пищу (то же происходит, когда один из Геометров попадает на Арб).
Персонажи романа догадываются, наконец, что звездолет Геометров прибыл из иного «повествования». Наблюдая внешнее устройство звездолета, они делают выводы о том, какой принцип используют Геометры для движения в пространстве (многократные ядерные взрывы), но пока не имеют представления, когда произошло «ветвление», и насколько культура Геометров отличается от культуры и науки Арба. Эту проблему они обсуждают на большом семинаре (мессале).
— Множественность миров, — провозгласил он и выдержал долгую торжественную паузу. — Звучит впечатляюще. Я представления не имею, что это понятие означает для части присутствующих. Самый факт существования Геометров доказывает, что есть по меньшей мере один другой мир, так что на определенном уровне все тривиально. Но как номинальный процианин в этом мессалоне я сыграю мою роль и скажу: у нас нет ничего общего с Геометрами. Никакого совместного опыта, никакой общей культуры. Пока это так, мы не можем с ними общаться. Почему? Потому что язык — лишь поток символов, лишенных всякого смысла, пока мы, у себя в голове, не наделим их смыслом: процесс аккультурации. Пока мы не начнем делиться опытом и, таким образом, развивать общую с Геометрами культуру — то есть соединять наши культуры, — мы не сможем общаться с ними, а их усилия с нами общаться останутся так же непонятны, как те жесты, которые они уже сделали, вышвырнув небесного эмиссара в шлюз, сбросив жертву убийства на культовый объект и металлический гвоздь — в жерло вулкана… Прибытие Геометров — идеальный лабораторный эксперимент для демонстрации теории светителя Проца, а именно, что язык, общение, даже самая мысль суть манипуляции символами, смысл которым присваивает культура — и только культура. Я надеюсь лишь, что они не настолько загрязнили свою культуру просмотром наших спилей (фильмов. — П. А.), чтобы нарушить чистоту эксперимента. <…>
— Множественность миров означает множественность культур, до последнего времени полностью изолированных друг от друга и потому неспособных пока к общению… Таким образом, цель данного мессала — разработать и, я надеюсь, применить стратегию, которая позволит мирской власти при поддержке инаков разрушить множественность, то есть создать общий язык. Мы выполним свою цель и сделаем себя ненужными, превратив множественные миры в единый.
* * *
Когда произошло ветвление, приведшее к рождению разных, но, во многом всё же похожих цивилизаций? В романе это случилось на самых ранних стадиях после Большого взрыва. Именно тогда, когда физические законы и константы еще только формировались, мироздание расщепилось, и в каждом возникли немного иные законы взаимодействия, возникло то, что герои романа называют «новоматерией». То есть «на самом деле» речь идет о мирах с разными, хотя и близкими, физическими постоянными.
— Мы говорим о бесконечно малом промежутке времени сразу после Большого взрыва, — сказала Мойра, — когда из моря энергии образовались первые элементарные частицы.
— То есть гипотеза утверждает, что они получились такими, а могли бы получиться иными, породив космос с другими константами и другой материей, — уточнил Лодогир.
— Совершенно верно, — сказала Мойра.
— Как теперь нам перевести сказанное на язык повествований и конфигурационного пространства, который предпочитает фраа Джад? — спросила Игнета Фораль.
— Я попробую, — сказал фраа Пафлагон. — Если проследить наш мировой путь — серию точек в конфигурационном пространстве, представляющую прошлое, настоящее и будущее нашего космоса, — назад во времени, мы увидели бы конфигурации более горячие, яркие и плотные, как если бы прокручивали в обратную сторону фотомнемоническую табулу с записью взрыва. Мы попали бы в области Гемнова пространства, едва ли узнаваемые как космос: мгновения сразу после Большого взрыва. В какой-то момент, двигаясь назад, мы оказались бы в конфигурационном пространстве, где физические константы, о которых мы говорили…
— Двадцать чисел, — сказала суура Асквина.
— Да. Еще не определены. Место настолько непохожее на наше, что эти константы в нем не имеют смысла — у них нет значений, потому что они еще могут принять любое значение. Так вот, до того момента истории, о котором я говорю, нет разницы между старой картиной единственной вселенной и картиной мирового пути в Гемновом пространстве. <…>
— Как в наших генетических цепочках закодированы все мутации, все адаптации, каждый наш предок вплоть до первого живого существа, — сказала суура Мойра, — так вещество Геометров несет в себе запись того, что фраа Джад назвал повествованием их космосов, вплоть до точки в Гемновом пространстве, где повествования разошлись.
* * *
Разойдясь на самых разных стадиях эволюции, миры, однако, продолжили эволюционировать практически одинаково (параллельно). В результате в каждом из миров возникли малоотличимые друг от друга разумные существа (пять пальцев на руке, две ноздри и пр.). Отличие, по сути, лишь в том, что пища Геометров и жителей Арба — разная: пища Геометров не усваивается жителями Арба и наоборот.
Что же происходит после «расхождения» миров? По Стивенсону, они интерферируют, взаимодействуют, и это взаимодействие воспринимается сознанием. Сознание усиливает слабые сигналы, которые, как протянутая между деревьями паутина, связывают повествования между собой. Более того, усиливает избирательно и таким образом, что возникает положительная обратная связь, направляющая повествования». Сознание соединяет отдельные миры, но это не сознание мультивидуума, поскольку в интерференции участвуют сознания разных индивидуумов, создавая положительную обратную связь, более того — сознания создают обратную связь избирательно, направляя определенным образом эволюцию каждого мира. Однако связь эта существует не между всеми мирами, а лишь между «соседними». Разумеется, «следующий» мир интерферирует с «послеследующим» и т. д. Соответственно, некие идеи, возникшие в сознании ученого в мире N, могут быть восприняты сознанием ученого в мире N + 1, что меняет его мировосприятие, становится причиной возникновения новых «безумных» (для этого мира) идей и т. д.
— Способность нашего сознания видеть — не просто как спилекаптор (аналог видеопроектора. — П. А.), воспринимая и записывая данные, — но опознавать миски, мелодии, лица, красоту, идеи — делать их доступными для осмысления. Эта способность, по утверждению Атаманта, фундамент всякой рациональной мысли. И если сознание способно опознавать медно-мисковость, почему бы ему не опознать равнобедренно-треугольниковость и Адрохонесово-теоремность?
— То, что вы описываете, — всего лишь распознавание образов и присваивание имен, — сказал Лодогир.
— Так утверждают синтактики, — отвечал Ж’вэрн (один из Геометров. — П. А.). — Но я бы возразил, что вы всё переворачиваете с ног на голову. У вас, проциан, есть теория — модель сознания, и вы всё ей подчиняете. Ваша теория становится основой для всевозможных допущений, и процессы сознания рассматриваются просто как явления, требующие объяснений в терминах этой теории. Атамант говорит, что вы создали порочный круг. Вы не можете развивать свою основополагающую теорию, не прибегая к способности сознания наделять данные этостью, а значит, не вправе объяснять фундаментальные механизмы сознания в рамках вашей теории.
— Я понимаю точку зрения Атаманта, — сказал Лодогир, — но, сделав такое утверждение, не исключает ли он себя из рационального теорического общения? Сознание приобретает мистический статус — его нельзя исследовать, оно такое, какое есть.
— Напротив, нет ничего более рационального, чем начать с того, что нам дано, что мы наблюдаем, спросить себя, как получилось, что мы это наблюдаем, и разобрать процесс наблюдения самым тщательным и последовательным образом.
— Тогда позвольте спросить: какие результаты Атамант получил, осуществив эту программу?
— Решив ей следовать, он несколько раз заходил в тупики. Но суть такова: сознание работает в материальном мире, на материальном оборудовании.
— Оборудовании? — резко переспросила Игнета Фораль.
— Нервные клетки или, возможно, искусственные устройства с теми же функциями. Суть в том, что они, как сказали бы ита, «железо». Атамант утверждал, что сознание, а не оборудование — первичная реальность. Космос состоит из материи и сознания. Уберите сознание — останется прах; добавьте сознание, и у вас будут предметы, идеи, время. История долгая и непростая, но в конце концов Атамант нащупал плодотворный подход, основанный на поликосмической интерпретации квантовой механики. Вполне естественно он применил этот подход к своему излюбленному объекту…
— Медной миске?! — изумился Лодогир.
— Комплексу явлений, составляющих его восприятие медной миски, — поправил Ж’вэрн, — и объяснил их следующим образом.
Затем Ж’вэрн (непривычно разговорчивый в этот день) прочел нам кальк (лекцию. — П. А.) о том, к чему пришел Атамант, размышляя о миске. Как он и предупреждал, это в основных чертах напоминало диалог, который я пересказал чуть раньше, и вело к тому же основному выводу. Настолько, что я даже поначалу удивился, чего ради Ж’вэрн всё это излагает. Напрашивалась мысль, что он просто хочет показать, какой Атамант был умный, и заработать для матарритов несколько лишних баллов… Наконец Ж’вэрн добрался до предположения, которое мы слышали раньше: что мыслящие системы вовсю используют интерференцию между космосами, чьи мировые пути недавно разошлись. <…>
— Это согласуется с тем, что я прочел вчера у Атаманта. Сознание, писал он, вне пространства и времени. Однако оно вступает в пространственно-временной мир, когда мыслящее существо реагирует на выстроенный им образ этого мира и пытается взаимодействовать с другими мыслящими существами — совершает то, что может осуществить лишь через посредство пространственно-временного тела. Таким образом, мы попадаем из солипсистского мира — реального только для одного субъекта — в общий, где я могу быть уверен, что вы видите ту же медную миску, и этость, которой вы ее наделяете, созвучна моей. <…>
— Давайте ограничимся рассмотрением той бесконечно малой доли интерференции, которая приходится на нервную ткань. Как я только что сказал, это уже само по себе дает избирательность. — Лодогир кивнул на доску. — Однако, намеренно или нет, фраа Джад приоткрыл щелочку еще для одной избирательной процедуры. Да, наш мозг ловит эти «сигналы». Но он не пассивное устройство. Не просто детекторный радиоприемник! Он считает. Он мыслит. Выход этих размышлений практически нельзя предсказать по входу. Этот выход — наши мысли, решения, которые мы принимаем, наше взаимодействие с другими мыслящими существами и поведение обществ на протяжении эпох.
— Спасибо, фраа Лодогир. — Игнета Фораль еще раз перечитала надпись на доске. — Возьмется ли кто-нибудь за «положительную обратную связь»?
— Мы получаем ее в качестве бесплатного приложения, — сказал Пафлагон.
— Как это?
— Она есть в модели, которую мы обсуждали. Ничего добавлять не надо. Мы уже видели, как слабые сигналы, усиленные особыми структурами нервной ткани и общества, состоящего из мыслящих существ, производят в повествовании — в конфигурации космоса — куда большие изменения, чем конкретный сигнал. В ответ на слабые сигналы мировой путь изгибается, меняет курс, и по поведению мирового пути можно отличить космос, населенный мыслящими организмами, оттого, в котором их нет. Однако вспомним, что сигналы проходят только между соседними космосами. Вот вам и положительная обратная связь! Интерференция направляет мировые пути космосов, в которых есть сознание: мировые пути, лежащие ближе друг к другу, интерферируют сильнее.
* * *
Поскольку интерференция происходит лишь между соседними мирами, то, по Стивенсону, и перемещения материальных тел возможны лишь между мирами-соседями, причем только в одну сторону: из мира N в мир N + 1, затем в мир N + 2 и т. д. Сами же перемещения возможны потому, что Вселенная вращается, и существуют решения уравнений ОТО, допускающие, что во вращающейся Вселенной материальное тело способно перемещаться обратно во времени. В одном из миров, на планете Урнуда, такое решение получили и построили звездолет, перемещающийся с помощью ядерно-взрывных двигателей. Однако принцип причинности, который соблюдается во всех космосах, привел к тому, что звездолет отправился не в прошлое собственной Вселенной, а был выброшен в соседнюю (вселенную N + 1). Там урнудцы обнаружили планету, сходную со своей, вошли в контакт с ее обитателями, часть которых стала членами экипажа звездолета, вновь отправившегося в прошлое, но, конечно, переместившегося во следующую (N + 2) вселенную. В этой вселенной также была обнаружена похожая планета, часть населения которой присоединилась к экипажу звездолета и т. д. Когда звездолет прибыл в окрестности Арба, на нем сосуществовали уже четыре «экипажа» из четырех предыдущих миров. Эти экипажи постоянно конфликтовали друг с другом. Возникла опасность войны и с Арбом, пресеченная героем романа и его друзьями. Судя по тексту романа, ни одна из цивилизаций не может обойтись без того, чтобы не устроить войну: конфликты начинаются с войны на Урнуде, затем описываются войны, происходившие в последующих космосах, причем сами урнудцы и становились причиной войн. Одной из планет в этой цепочке миров является Земля (которая в романе носит название Латерр — La Terr).
— Как вы путешествуете между космосами? — спросил Пафлагон.
— Времени мало, — сказал Жюль Верн Дюран (Геометр с Земли. — П. А.), — а я не теор. — Он повернулся к сууре Мойре. — Вам, должно быть, известен некий способ думать о гравитации, вероятно, появившийся примерно во времена Предвестий и называемый у нас общей теорией относительности. Он исходит из посылки, что масса-энергия искривляет пространство…
— Геометродинамика! — сказала суура Мойра.
— Если решать уравнения геометродинамики для случая вращающейся вселенной, можно показать, что космический корабль, летя достаточно быстро и достаточно далеко…
— Будет двигаться назад во времени, — закончил Пафлагон. — Да. Это решение нам известно. Впрочем, мы всегда считали его не более чем курьезом.
— У нас на Латерр его получил наш светитель по имени Гёдель: друг светителя, открывшего геометродинамику. Они были, так сказать, фраа в одном матике. Для нас это решение тоже было скорее курьезом, хотя бы потому, что сперва неизвестно было, вращается ли наш космос…
— А если не вращается, то решение бесполезно, — сказал Пафлагон.
— В том же институте придумали корабль на атомных бомбах, позволяющий проверить эту теорию.
— Ясно, — сказал Пафлагон. — Значит, Латерр построила такой корабль и…
— Нет, нет! Мы так его и не построили!
— Как и мы, хотя у нас были те же идеи, — вставил Лио.
— Но на Урнуде всё было иначе, — продолжал Жюль Верн Дюран. — У них была геометродинамика. Было решение для вращающейся вселенной. Были космографические свидетельства, что их космос и впрямь вращается. И они придумали корабль на атомных бомбах. Но они и впрямь построили несколько таких кораблей. Их вынудила к этому разрушительная война между двумя блоками наций. Она перекинулась в космос; вся солнечная система стала театром военных действий. Последний и самый большой из кораблей звался «Дабан Урнуд», что значит «Второй Урнуд». Он должен был доставить колонистов в ближайшую звездную систему всего в четверти светового года от Урнуда. Однако на борту произошел мятеж. Власть захватили люди, понимавшие теорику, о которой я говорил. Они решили взять новый курс: тот, который приведет их в прошлое Урнуда, где новое командование корабля надеялось изменить решения, положившие начало войне. Но оказались они не в прошлом Урнуда, а в другом космосе, на орбите планеты, очень напоминающей Урнуд…
— Тро, — сказал Арсибальт.
— Да. Так вселенная защищает себя — не позволяет нарушить причинные связи. Если вы пытаетесь сделать что-то, что даст вам возможность нарушить законы причины и следствия — вернуться в прошлое и убить своего дедушку…
— Вас просто выбрасывает в другую, отдельную причинно-следственную область? Потрясающе! — воскликнул Лодогир. <…>
— Понимаете, в сознании каждого урнудиа глубоко укоренено подозрение, что с каждым пришествием они попадают в более идеальный мир — более близкий к тому, что вы называете Гилеиным теорическим миром. Некогда пересказывать детали, но мне самому часто думалось, что Урнуд и Тро — менее совершенная версия Латерр, а Фтос для нас то же самое, что мы для Тро. Теперь мы попали в следующий мир, и Основание страшится, что жители Арба обладают качествами и способностями для нас не просто недоступными, но и непостижимыми. Оно крайне чутко относится ко всему, что представляется такими качествами…
— Отсюда высадка десанта и смелая военная хитрость, чтобы разузнать про инкантеров, — сказал Лодогир.
— И риторов, — напомнил ему Пафлагон.
Мойра рассмеялась:
— Снова политика Третьего разорения! Только бесконечно более опасная.
— И ваша… наша беда, что их не разубедить никакими силами, — сказал Жюль Верн Дюран.
— Быстро: Атамант и медная чаша? — спросил Лодогир.
— Был такой латерранский философ Эдмунд Гуссерль; он держал у себя на столе медную пепельницу, о которой упоминает в своем трактате, — сказал латерранец. Если я правильно прочел выражение его лица, он немного смутился. — Я сильно приукрасил историю. Рассказ об исчезнувшей царапине, разумеется, придуман от начала до конца, чтобы вытянуть из вас, существуют ли на Арбе люди с такими же способностями.
* * *
Дело едва не доходит до очередной войны и уничтожения — на этот раз планеты Арб. Но героям романа удается переломить ход событий, остановить цепочку войн, разрушений и последующих перемещений звездолета в очередное «повествование» — мир N + k.
Таким образом, идея романа «Анафем» довольно своеобразно описывает миры, возникающие при ветвлениях. Это скорее не квантовое ветвление по Эверетту (хотя Стивенсон в своих комментариях ссылается именно на Эверетта, а герои романа рассуждают о квантовых ветвлениях), но хаотическая инфляция по Линде, когда после Большого взрыва возникает огромное (возможно — бесконечное) число миров-повествований. Для перемещения из «повествования» N в «повествование» N + 1 Стивенсон придумал научно-фантастическую идею, согласно которой космос противостоит попыткам нарушить принцип причинности. Хотя уравнения ОТО для вращающейся Вселенной допускают перемещения в прошлое, в реальности этого не происходит: «машина времени», которой становится звездолет, перемещается не в прошлое ветви N, а в настоящее время ветви N + 1.
В 2017 году Нил Стивенсон в соавторстве с Николь Галланд опубликовал роман «Взлет и падение Д.О.Д.О.», где под другим углом, с новыми научно-фантастическими идеями авторы рассказали о проблемах многомирия.
Не только Нил Стивенсон публикует научно-фантастические произведения, действие которых происходит в многомирии. Многомирие (в том числе по Эверетту) присутствует в произведениях Грега Игана (трилогия «Ортогональная Вселенная», рассказ «Бесконечный убийца» и др.). О многомирии в современном научном понимании пишут американские фантасты Пол Мелкоу («Стены Вселенной», «Десять сигм»), Блейк Крауч («Темная материя»), Тед Косматка («Мерцающие»), Роберт Ланца и Нэнси Кресс («Наблюдатель»), Тед Чан («Тревожность — это головокружение от свободы»)…
Два известных фантаста — Терри Пратчет (много лет писавший фэнтези о «плоском мире») и Стивен Бакстер (признанный автор НФ) — опубликовали в середине 2010-х годов серию из пяти романов «Бесконечная Земля», действие которых происходит в многомирии, где существует бесконечное количество ветвей, и в каждой — своя Земля, свой Марс, а многообразные многомировые эффекты становятся причиной увлекательных сюжетов.
Не остался в стороне и кинематограф. Достаточно упомянуть научно-фантастические сериалы «Темная материя» и «Созвездие»… Фантастическая наука (изображение науки в научной фантастике) идет в ногу с «обычной» наукой, часто ее опережая в своих построениях. Идеи многомирия (в том числе — по Эверетту) всё чаще становятся главными идеями научной фантастики. В фантастической науке происходит тот же процесс, что в реальной физике: с обочины науки многомировое представление перемещается в центр и становится мейнстримом.
К сожалению, в российской науке пока не сложилась ситуация, когда идеи многомирия серьезно обсуждают ученые. Соответственно, нет и многомирового направления в российской научной фантастике. О параллельных мирах пишут много, но в рамках старых, полувековой давности, фантастических идей, давно уже «отработанных» в западной фантастике.
Павел Амнуэль
1 Stephenson N. Anathem. New York: William Morrow, 2008. Стивенсон Н. Анафем. Роман. Пер. Е. Доброхотовой-Майковой. с. 11-870 в Собрании сочинений. — М.: АСТ, Астрель, 2012 (по факту книга вышла в декабре 2011 г.).
(1 оценок, среднее: 4,00 из 5)
Загрузка...