О статье Валерия Сойфера «Нарушения научной морали и процветание шарлатанов в науке»
И чем наглей была хула,
Тем громче рабская хвала.
Г. Гейне (перевод М. Михайлова)
1.
О глубокой неприязни автора статьи «Нарушения научной морали…»1 к великому ученому, отдавшему жизнь за науку, Николаю Ивановичу Вавилову (1887–1943), известно с тех пор, как появились первые публикации Валерия Сойфера о судьбе генетики в Советском Союзе. Если не ошибаюсь, его первая статья на эту тему была напечатана в «Огоньке» в 1988 году (№№ 1–2). Тогда, после гробового молчания эпохи застоя, благодаря набиравшей обороты гласности снова стало возможно говорить об этом в советских СМИ. Прошло больше 30 лет. За такой срок, казалось бы, можно было пересмотреть некоторые прежние представления. Не исключаю, что какие-то из них автор пересмотрел. Но не те, что озвучены в обсуждаемой статье.
Эпиграфом он поставил высказывание замечательного ученого и борца за генетику Владимира Павловича Эфроимсона: «Я авторитетно заявляю, что не было ни одного образованного биолога в тридцатые и сороковые годы, кто мог бы вполне серьезно воспринимать лысенковское „учение“. Если грамотный биолог стоял на позиции Лысенко — он врал, выслуживался, он делал карьеру, он имел при этом какие угодно цели, но он не мог не понимать, что лысенковщина — это бред!»
Главным действующим лицом в статье является не Трофим Денисович Лысенко, а Николай Иванович Вавилов. Согласно концепции автора, Вавилов восхвалял Лысенко, настойчиво продвигал его к вершинам власти и влияния, так что эпиграф ставит читателя перед дилеммой: либо Вавилов понимал бред лысенковщины и, значит, врал, выслуживался и делал карьеру; либо он этого не понимал и, значит, не был образованным биологом.
Свою задачу автор статьи решает «методами селекции». Весьма эффективные при выведении улучшенных сортов сельскохозяйственных культур, такие методы противопоказаны исторической науке. В истории ничего нельзя улучшить или ухудшить, то есть изменить, отобрать, забраковать. Что было — то было, а чего не было — того не было.
Конечно, желающих переиначивать историю в угоду политической конъюнктуре либо личным или групповым пристрастиям всегда было пруд пруди. Но с наукой такие переделки прошлого несовместны.
2.
Статья начинается сообщением о том, что Вавилов был таким же, как Лысенко, «выходцем из крестьянских кругов». Опущено то, что Лысенко был сыном крестьянина, тогда как Вавилов был внуком крестьянина и сыном мультимиллионера-капиталиста, чье имущество рабоче-крестьянская власть экспроприировала, а сам он бежал за границу. В ленинско-сталинском государстве «рабочих и крестьян» такое различие в происхождении было фундаментальным и в немалой мере предопределило судьбу обоих.
Лысенко умело козырял своим крестьянским происхождением, выставлял себя сермяжным простаком, который из кожи лезет, чтобы осчастливить народ и рабоче-крестьянское государство, тогда как «благородные ботаники» во главе с Вавиловым ездят по заграницам, собирают какие-то ботанические редкости да пишут заумные книжки вместо того, чтобы поднимать урожайность полей на недосягаемую высоту первой страны социализма.
Спекулируя крестьянским происхождением, «колхозный ученый» и его покровители во власти неустанно твердили о том, что чистоплюи с накрахмаленными манжетами зажимают выходца из простого народа, ставят ему палки в колеса, не хотят «поворачиваться лицом к социалистическому строительству».
В статье «Нарушение научной морали…» Вавилов и Лысенко мало отличаются друг от друга — и не только по происхождению. Вавилов «тоже агроном по образованию, не защитивший ни кандидатской, ни докторской диссертации». То есть такая же деревенщина. Правда, «в отличие от Лысенко», Вавилов почему-то «славился своей образованностью, плодотворно трудился в науке, а не около нее». Всего-то!.. Словом, два сапога пара, хрен редьки не слаще. Один брил усы, а другой подстригал — вот и вся разница.
Опущена такая малость, как то, что Вавилов учился в Московском сельхозинституте (Петровка, Тимирязевка), то есть в одном из лучших учебных заведений России, которое окончил с отличием; тогда как Лысенко был заочником Киевского сельхозинститута, то есть учился вприглядку, без отрыва от производства.
3.
Классический труд Н. И. Вавилова «Иммунитет растений к инфекционным заболеваниям», изданный, кстати сказать, ровно сто лет назад (1919), был его диссертацией — не кандидатской, а магистерской. Книга была тотчас признана выдающимся вкладом в науку. Если бы Вавилову довелось ее защитить, ученый совет, вероятно, присвоил бы ему степень доктора. Но большевистская власть отменила такие буржуазные предрассудки, как ученые степени и диссертации. Вновь их ввели в середине 1930-х годов. Вавилов давно уже был академиком, его «Закон гомологических рядов в наследственной изменчивости» и теория «Центров происхождения культурных растений» стоили сотен диссертаций, защищенных и не защищенных.
В статье Валерия Сойфера эти «нюансы» обойдены стороной. Не удивительно, что в одном из комментариев, резонирующем духу статьи, можно прочитать: «Николай Вавилов… не знал базового университетского курса генетики, как это уверенно заявлял в 1936 году [Н.К.] Кольцов. И сам Вавилов это свое незнание к слову признал. И ничего, все считают его генетиком».
О чем тут речь? Надобно пояснить.
4.
На август 1937 года было назначено проведение в СССР Всемирного генетического конгресса. Решение об этом по инициативе Н. И. Вавилова было принято еще в 1932 году и снова подтверждено правительством в 1935-м. Если бы конгресс состоялся в Москве и Ленинграде, как было запланировано, то на нем были бы продемонстрированы огромные достижения генетики — молодой бурно развивавшейся науки. Лысенко, Презент и их приспешники поставили целью его сорвать. Они и их партийные покровители двинулись в крестовый поход против «буржуазного менделизма-вейсманизма-морганизма». Залихватские публикации с политическими и идеологическими нападками на «формальную генетику» захлестнули печать. Последовали оргвыводы, вплоть до арестов, «реорганизаций» и ликвидации некоторых научных учреждений. Затем было объявлено о том, что проведение Всемирного конгресса генетики в СССР откладывается. Для ученых всего мира, уже готовивших свои доклады, это решение было шоком. Но сильнее всего оно ударило по Вавилову — инициатору проведения конгресса в СССР и единственному советскому представителю в его оргкомитете. (Конгресс состоялся в 1939 году в Эдинбурге; Вавилов был избран президентом, но занять свое кресло не мог: его выезд за границу очередной раз сочли «нецелесообразным».)
Зато в декабре 1936 года в Москве была проведена «дискуссионная» сессия ВАСНИЛ, посвященная «спорным вопросам генетики». Вавилов, Серебровский, Мёллер и Лысенко были основными докладчиками, десятки ученых выступили в прениях. Всё это широко освещалось в печати, конечно же, с самых боевых большевистских позиций. За сессией с большим напряжением следила вся страна.
За несколько дней до ее открытия, 14 декабря 1936 года, газета New York Times опубликовала статью об односторонней поддержке большевистской властью «ботаника Т. Д. Лысенко», о гонениях на ученых-генетиков, об аресте хорошо известных в США С. Г. Левита, И. И. Агола и Н. И. Вавилова.
Вавилова давно уже не выпускали за границу, сместили с поста президента ВАСХНИЛ, травили в печати как «буржуазного специалиста», «идеалиста», «антидарвиниста». Но до его ареста оставалось почти четыре года. По требованию агитпропа Вавилову пришлось написать опровержение, отредактированное в том же агитпропе. Оно было опубликовано в «Известиях» 22 декабря, английский перевод — в New York Times 23 декабря.
Сессия ВАСХНИЛ — она длилась с 19 по 27 декабря — была в полном разгаре. Поскольку конкретные претензии к «формальным» генетикам сводились к тому, что они «слишком много» занимаются теорией и ничего не дают практике, Вавилов в своем докладе основное внимание уделил практическим достижениям генетики вообще и Института растениеводства (ВИР) в особенности. Он, в частности, указал, что 15% всех пахотных земель в стране заняты сортами из собранного им и его сотрудниками генофонда культурных растений. Это составляло примерно 20 млн га, на которых завезенные чужеземные сорта показали себя более продуктивными, чем местные, и вытеснили их.
В накаленной атмосфере не все ученые вели себя должным образом. Крупный селекционер Г. К. Мейстер, чьи сорта пшеницы занимали обширные территории в Поволжье, вместо того, чтобы противопоставить свои достижения лжеучению Лысенко, занялся «критическим пересмотром» основных положений генетики, якобы грешивших идеализмом, механицизмом, догматизмом и другими измами, ласкавшими слух борцам за «передовое диалектико-материалистическое учение». Наиболее чувствительный удар Вавилову нанес заведующий Полярной станцией ВИРа И. Г. Эйхфельд. Благодаря работам этой станции, земледелие продвинулось далеко на север, о чем Вавилов говорил в своем докладе. А Эйхфельд, понявший, в чьи паруса дует ветер, заявил, что всегда работал методами Лысенко, а не Вавилова. Это было беззастенчивой ложью. Эйхфельд был учеником Вавилова, возглавил Полярную станцию в 1923 году, когда о Лысенко еще никто не слышал. Посевной материал, методы, идеи — всё это он получал от Вавилова. Поцелуй Иуды был щедро оплачен. После ареста Вавилова Эйхфельд с подачи Лысенко был назначен директором ВИРа и стал изгонять из него учеников и соратников, не изменивших Вавилову.
Н. К. Кольцов был выдающимся ученым, блестящим оратором, главой большой научной школы. Он призвал глубже изучать генетику вместо того, чтобы на нее нападать. Было ясно, к кому обращен этот призыв. Однако по имени Кольцов назвал не Лысенко, а… Вавилова: «Вы мало занимаетесь дрозофилой, и если вам дать обычную студенческую зачетную задачу определить тот пункт хромосомы, где лежит определенная мутация, то этой задачи вы, пожалуй, сразу не решите, так как студенческого курса генетики в свое время не проходили».
В студенческие годы Вавилов курса генетики не проходил — не потому, что учился в агрономическом институте, а не в университете. Генетика тогда еще не выделилась в отдельную учебную дисциплину. По окончанию института Вавилов был оставлен «для подготовки к профессорской деятельности», то есть в аспирантуре. Получив заграничную командировку, он отправился в Англию, где больше года стажировался у крупнейшего генетика того времени, одного из основателей генетики Уильяма Бэтсона. Во Франции он познакомился с работами знаменитой семеноводческой фирмы «Вильморен», а в Германии начал стажировку у Эрнста Геккеля, но должен был срочно убраться, так как разразилась мировая война. С экспериментами на плодовой мушке дрозофиле Вавилов в 1921–1922 годах знакомился в Колумбийском университете (Нью-Йорк) в лаборатории Томаса Моргана, создателя хромосомной теории наследственности, обсуждал проблемы этой теории с самим Морганом и ведущими морганоидами: Бриджесом, Стертевантом, Мёллером. В Институте генетики Академии наук, который возглавлял Вавилов (наряду с ВИРом), исследованиями на дрозофиле руководил Герман Мёллер, основатель радиационной генетики, будущий нобелевский лауреат, один из основных докладчиков на той сессии. Так как Мёллер не свободно говорил по-русски, его доклад зачитал Н. К. Кольцов. Хотел он того или нет, но своим выпадом против Вавилова он подыграл Лысенко: кому нужна эта хромосомная заумь, если сам Вавилов не может решить обычную студенческую задачу!
Читатель, оставивший комментарий к статье Сойфера, слышал звон, да не знает, где он.
5.
Но вернемся к самой статье. В ней говорится, что в 1925 году начинающий агроном Лысенко стал работать на опытной станции в Гандже (Гяндже) и тогда же о нем узнал Вавилов, «следивший» за работой станции. Никаких данных об этом нет. Вавилов в 1925 году был в экспедиционной поездке по Средней Азии (Хорезмский оазис). В 1926-м он отправился в средиземноморскую экспедицию, которая длилась полтора года. Вернувшись и едва переведя дух, поехал на научные конференции в Берлин и в Рим. О Лысенко он впервые услышал в 1927 году — не потому, что «следил» за его работой в Гандже, а потому что в главном партийном органе «Правде» появилась сенсационная статья Виталия Федоровича под названием «Поля зимой».
В том, чем конкретно занимался Лысенко, журналист не очень-то разобрался, а сам младший специалист произвел на него «ощущение зубной боли»: «Унылого он вида человек. И на слово скупой, и на лицо незначительный, — только и помнится угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собрался он кого-нибудь укокать».
Зато бесхитростная крестьянская неотесанность Трофима Лысенко восхитила «правдиста» В. Федоровича. В его статье «босоногий профессор» вознесен до небес, тогда как имя его научного руководителя, заведующего станцией Н. Ф. Деревицкого, даже не упомянуто. Не назван и заведующий Туркестанской селекционной станцией Г. С. Зайцев, по чьей методике велась работа. В. Сойфер тоже не засоряет свою статью этими «посторонними» именами. Даже о самой статье Федоровича им не упомянуто, хотя она оказалась не только провидческой, но судьбоносной — и для Лысенко, и для Вавилова, и для всей советской биологической науки. Сойферу нужно, чтобы Лысенко был извлечен из небытия не газетой «Правда», не Деревицким и Зайцевым, а лично Н. И. Вавиловым. То, что не укладывается в схему, отбраковывается. Селекция.
6.
Первая публикация в «Правде» о Лысенко, которую Сойфер все-таки упоминает, относится к лету 1929 года. Это статья наркома земледелия Украины А. Г. Шлихтера. Но не сказано о том, что это была не изолированная публикация, а всплеск крутой волны, катившейся по всей печати. «Сельскохозяйственная газета», чуть приотставшая от общего хора, получила публичный нагоняй от того же Шлихтера, после чего исправилась и помчалась наверстывать упущенное.
Волна была поднята после того, как крестьянин Денис Лысенко пришел в Министерство земледелия Украины с колосьями озимой пшеницы, которую, по его словам, он высеял весной, обработав посевной материал холодом по методу своего сына. Это чудо свершилось в «год великого перелома», когда по всей стране шло раскулачивание; миллионы крестьян, согнанных в колхозы и лишенных личных земельных наделов, утратили интерес к своему труду. Последствия перелома к середине лета уже обозначились: крестьяне резали скотину, а поля в новорожденных колхозах зарастали бурьяном. Требовалась палочка-выручалочка, в нее и превратили «новаторский успех» отца и сына Лысенко.
Трофима вызвали для доклада в Харьков (тогда столица Украины), после чего в Ганджу он не вернулся. Для него спешно создали отдел физиологии растений в Одесском селекционно-генетическом институте; директора института, крупного генетика А. А. Сапегина, обязали всемерно ему содействовать.
В статье о «нарушениях научной морали» об этом ни слова, имя Сапегина не упомянуто. Зато подчеркивается, что Лысенко был приглашен с докладом в Вавиловский институт.
7.
Кто же его пригласил?
В статье вскользь замечено, что Вавилов был в зарубежной поездке.
Именно так. Летом 1929 года Вавилов был в экспедиции в Западном Китае, а затем на Дальнем Востоке: в Японии, Корее и на Тайване. В это время и пронеслась сенсация, героями которой стали отец и сын Лысенко. Новоявленного новатора нельзя было не пригласить для доклада в головной растениеводческий институт, был бы Вавилов на месте, он бы и пригласил. Но его не было. НЕ БЫЛО. Приглашение исходило, скорее всего, от его заместителя В. Е. Писарева. Уже можно не удивляться, что в статье В. Сойфера это имя отсутствует. Зато подчеркнуто, что «с 1930 года начинает хвалить Лысенко лично Вавилов».
В чем же выразилась хвала? Оказывается, в том, что, отвечая на письмо французского ученого, просившего указать литературу по одному специальному вопросу, Вавилов назвал публикацию Лысенко. Это уже не селекция, а направленная мутация. Скупая библиографическая справка в частном письме превращена в хвалу.
Процитировав решение президиума ВАСХНИЛ, в котором говорилось, что «яровизация уже себя оправдала», Сойфер винит за это коллективное решение лично Н. И. Вавилова и выносит ему выговор: «Вавилову не стоило труда (вернее говоря, это была его прямая обязанность) разобраться в том, что за опыты осуществил Лысенко (как было ясно и тогда, их просто не существовало!)».
Но Лысенко проводил опыты еще в Гандже — под руководством Деревицкого и по методике Зайцева. Обоим выражена благодарность в его первой книге, изданной в 1928 году, «Влияние термического фактора на продолжительность фаз развития растений. Опыт со злаками и хлопчатником». Термина яровизация еще не было, но опыты БЫЛИ.
В январе 1929 года, в Ленинграде, на Всесоюзном съезде, организованном Вавиловым, Лысенко докладывал о своих работах на секционном заседании. Рядовой доклад прошел незамеченным, но руководитель секции профессор Н. А. Максимов по нему выступил. Максимов положительно отозвался об опытах Лысенко, подчеркнул, что доложенные результаты совпадают с его собственными, но критически отнесся к слишком широким выводам докладчика. Максимов изучал «холодное проращивание» уже много лет и имел все основания оспаривать у Лысенко приоритет. Однако опыты Трофима он под сомнение не ставил. В 1933 году Максимов был арестован, затем сослан в Саратов. Там продолжил свои исследования, спорить с Лысенко уже не пытался.
В Одессе Лысенко развернул опыты с бо́льшим размахом, чем в Гандже. Проводились они при содействии Сапегина, который был с Вавиловым в тесном контакте. Утверждать, что Вавилов положительно отозвался об опытах, которых не было, это не хвала, а хула.
8.
Прав ли был Вавилов, говоря, что «яровизация себя оправдала»?
Абсолютно и безусловно.
Яровизация (холодное проращивание, по Максимову) стала одним из многих способов изучения непрерывно пополнявшегося генофонда культурной флоры. Чтобы тысячи разновидностей и сортов, поступавших со всего света, не теряли всхожести, их пересевали на опытных станциях каждые несколько лет. Но возникали проблемы с некоторыми озимыми сортами из южных стран: российские зимы были для них слишком суровы. Яровизация позволяла обойти эту трудность. Ценнейший генетический материал, лежавший мертвым грузом, стало возможно изучать, вовлекать в скрещивания, использовать в селекционной работе. Одно это говорило о том, что яровизация себя оправдала.
Вавилов поставил задачу: «прогнать через яровизацию» тысячи разновидностей и сортов, чтобы определить длину периода яровизации для каждого сорта. Это делало более осмысленным и эффективным подбор родительских пар при селекции на скороспелость. Вавилов пытался вовлечь в такую работу самого Лысенко, увлечь его ею. Но у крестьянского сына были другие амбиции.
Лысенко настаивал на массовой яровизации посевного материала с тем, чтобы засевать им колхозные поля. Он утверждал, что это даст прибавку урожая как минимум в один центнер на гектар. Ну, а на сто миллионов гектаров — сто миллионов центнеров! Сказать, что такое планов громадье импонировало властям, значит, ничего не сказать. Яровизация в производственных масштабах означала, что голодное и полуголодное население страны будет, наконец, накормлено досыта, а «буржуазная», «реакционная», «идеалистическая» наука загнивающего империализма будет окончательно посрамлена. Возможность утереть нос буржуям для власти была даже важнее всенародной сытости.
Первое из известных выступлений Вавилова о работах Лысенко — в его докладе на коллегии Наркомата земледелия СССР, опубликованном в газете «Социалистическое земледелие» 13 сентября 1931 года. Доклад большой, обзорный, яровизации в нем уделен короткий фрагмент. Назвав факты, установленные Лысенко, «бесспорными и представляющими большой интерес», Вавилов предостерег от того, чего яростно добивался Лысенко, — от внедрения яровизации в широкую практику: «Пока мы не знаем, с какими сортами практически надо оперировать в каких районах. Еще не разработана самая методика предпосевной обработки посадочного материала. Еще нет оснований с полной гарантией идти в широкий производственный опыт».
То же самое говорили другие ученые, которые публично высказывались о яровизации до Вавилова и параллельно с ним: Н. М. Тулайков, П. И. Лисицын, А. А. Сапегин, Н. А. Максимов. Все они положительно оценивали яровизацию как метод в исследовательской и селекционной работе, но возражали против внедрения ее в производство, так как преимущества этого метода не были экспериментально доказаны. Так они ответили на вопросы «Сельскохозяйственной газеты» в ноябре 1929 года, когда Вавилов был в дальневосточной экспедиции.
В последующих выступлениях по этому вопросу Вавилов придерживался той же позиции: он положительно оценивал яровизацию как метод в научной работе и высказывался против ее внедрения в широкую практику. Ни одного негативного высказывания Вавилова о яровизации в статье Сойфера нет. Хула на Вавилова, который «продвигал» Лысенко, тогда как другие ученые этому якобы противились, нарастает в ней с каждым абзацем.
9.
Кульминационный раздел статьи имеет подзаголовок «Крупные ученые в противовес Вавилову критикуют Лысенко».
Речь идет об известной работе видных селекционеров П. Н. Константинова и П. И. Лисицына по экспериментальной проверке эффективности массовой яровизации. В течение пяти лет (1932–1936 годы) в разных почвенно-климатических зонах страны они проводили опыты на 35 разных сортах со строгим контролем. Оказалось, что прибавок урожая яровизированные посевы, по сравнению с контрольными, не дают. При предпосевной обработке яровизированных семян значительная часть из них теряла всхожесть; для обеспечения нормальной густоты всходов требовалось вдвое больше посевного материала. Яровизированные посевы сильнее поражались твердой головней.
Для подготовки итоговой статьи Вавилов отрядил в помощь Лисицыну и Константинову болгарского ученого Дончо Костова, который бежал в СССР от фашистского режима и работал в Институте генетики под прямым руководством Николая Ивановича. Дончо Костов помог Лисицыну и Константинову обработать обширный материал, стал их соавтором. Убойная для лысенковщины статья легла на ту чашу весов, на которой давно уже лежали предостережения Тулайкова, Лисицына, Вавилова и других ученых. В статье о «нарушениях научной морали» исследования Лисицына и Константинова представлены как противовес Вавилову. Имя Дончо Костова не упомянуто.
10.
Вернемся к эпиграфу к статье Валерия Сойфера.
Я имел честь быть знакомым с Владимиром Павловичем Эфроимсоном, не раз с ним беседовал, свою непримиримость к лысенковщине он никогда не скрывал, за что в свое время горько поплатился. Он был, безусловно, прав, говоря, что ни один образованный биолог не мог положительно относиться к лысенковщине. Поддакивать могли либо оболваненные невежды, либо те, кто всё понимал, но опасался репрессий или лицемерил ради карьеры. Всё это так, сомнению не подлежит. Но бред лысенковщины, о котором говорил Эфроимсон, вырос не из тех опытов, которые положительно оценивали Вавилов и другие ученые, в их числе Лисицын и Константинов.
Бред лысенковщины — это «учение» о наследственной переделке растений из озимых в яровые, яровых в озимые и вообще о переделке природы растений и животных путем «расшатывания» наследственности и «направленного воспитания». Бред лысенковщины — это творческий дарвинизм, подменявший дарвиновскую теорию естественного и искусственного отбора первобытными представлениями об эволюции. Бред лысенковщины — это когда овес «порождает» овсюг, сосна «порождает» ель, а кукушата вылупляются из яиц пеночки, освоившей пролетарское учение марксизма-ленинизма. Бред лысенковщины — это превращение менделизма в жупел контрреволюции, а сторонников хромосомной теории — в мухолюбов-человеконенавистников. Зародышем лысенковщины была яровизация посевов на миллионах гектаров колхозных полей, а не вполне корректные опыты по яровизации и холодному проращиванию в лабораториях и на опытных делянках.
С годами Лысенко «рос над собой». Только не в том направлении, в каком следовало. Содействовали его «росту и развитию» партия, правительство и лично товарищ Сталин. Видя, куда всё идет, некоторые ученые стушевывались, устранялись, отходили в сторону, а наиболее ловкие сами становились лысенковцами.
Чем больше силы набирала лысенковщина, тем непреклоннее становилось противостояние ей со стороны Вавилова. Он называл Лысенко Распутиным биологической науки, заявлял, что пойдет на костер, но от убеждений своих не отступится. Спор с Лысенко он вел в строго научных рамках, не унижаясь до политических обвинений, доносов и т. п. Кое-кто высказывал мнение, что Вавилов недостаточно боевит в своей борьбе против Лысенко. Может быть, и так. В волчьей стае он не мог и не хотел выть по-волчьи.
В. П. Эфроимсон: «Великий ученый, гений мирового ранга, гордость отечественной науки, академик Николай Иванович Вавилов сдох как собака в саратовской тюрьме… И надо, чтобы все знали и помнили это… Палачи, которые правили нашей страной, — не наказаны. И до тех пор, пока за собачью смерть Вавилова, за собачью смерть миллионов узников, за собачью смерть миллионов умерших от голода крестьян, сотен тысяч военнопленных, пока за эти смерти не упал ни один волос с головы ни одного из палачей — никто из нас не застрахован от повторения пройденного» (выступление на обсуждении фильма «Звезда Вавилова», Политехнический музей, Москва, декабрь 1985 года).
11.
Справедливости ради надо сказать, что Валерий Сойфер — не пионер учения о том, будто Вавилов сам виноват в том, что выдвигал Лысенко, а потом стал его жертвой. Марк Поповский, более чем за 20 лет до первых публикаций Сойфера на данную тему, сделал эту идею стержнем своей повести «1000 дней академика Вавилова» («Простор» (Алма-Ата), 1966, № 7–8). Несостоятельность его концепции была показана тогда же в аргументированной рецензии Жореса Медведева («Новый мир», 1967, № 4).
Но идея Марка Поповского пришлась по душе Валерию Сойферу. И что это все носятся с «выходцем из крестьянских кругов», «не защитившим ни кандидатской, ни докторской диссертации»?! Не защитил — так хлебай щи лаптем да помалкивай. А он туда же — пойдем на костер!.. Ну и гори ярким пламенем! А мы дровишек будем подбрасывать. Чтобы не нарушал научной морали.
P.S. Автор выражает сердечную благодарность С. А. Боринской, В. А. Драгавцеву и Э. И. Колчинскому, прочитавшим черновой вариант статьи. Их ценные замечания учтены при ее доработке.
P.P.S. Читателей, желающих более детально познакомиться с жизнью и судьбой Н. И. Вавилова, включая динамику его отношений с Т. Д. Лысенко, отсылаю к моей книге «Эта короткая жизнь: Николай Вавилов и его время» (М.: Захаров, 2017, 1056 стр.).
Семён Резник,
писатель, журналист, историк науки,
автор более двадцати книг, в том числе трех книг о Н. И. Вавилове (Вашингтон)
1 ТрВ-Наука № 287 от 10 сентября 2019 года — trv-science.ru/narusheniya-nauchnoj-morali-i-procvetanie-sharlatanov-v-nauke/
См. также ответ В. Сойфера:
Вправе ли историки отсекать «неудобные» факты? Ответ С. Резнику
(14 оценок, среднее: 4,71 из 5)
Загрузка...
https://elementy.ru/nauchno-populyarnaya_biblioteka/434944/Narusheniya_nauchnoy_morali_i_protsvetanie_sharlatanov_v_nauke?utm_referrer=https%3A%2F%2Fzen.yandex.com&noredir=true
Для того, чтобы “критикуемый” мистером Резником С.Е. текст был, что называется, под рукой.
Дабы аки птицы или белки не перепрыгивать “с ветки на ветку”. И для прочтения весьма, имхо, разношерстных комментов в конце републикации / перепечатки на “Элементах”.
Л.К.
https://trv-science.ru/2016/03/08/rossiya-bez-ran/comment-page-1/#comment-1140305
Вот углядел в комментах более раннюю по времени, но, имхо, вполне себе достойную и без пресловутых затягиваний и прочих “правдосталинизмофф” написанную публицистическую работу господина В.Н. Сойфера. Даю ссылкой на ТрВ – вверху данного аабзаца,
Л.К.
Истина, как всегда, посередине. Например, морозостойкость передаётся по наследству, а зимостойкость — признак адаптивный.
Комментарию уважаемого Н.Н. Хромова-Борисова предшествовал наш с ним обмен письмами. На его ироничный вопрос, считаю ли я Н.И. Вавилова безгрешным, я ему написал: «Я не судья и не прокурор персонажам своих книг, а всего лишь летописец. Стараюсь, насколько могу, показать их живыми людьми в живой конкретной обстановке своего времени. А как судит их или о них читатель, это уже зависит не от меня, а от самих читателей, ибо каждый понимает в меру своей испорченности. Не думаю, что я идеализирую Вавилова, а вот то, что Сойфер его оклеветал, ради чего, по-лысенковски подтасовал историко-научные факты, это, я думаю, в моей статье показано и обосновано» (22.10.19). Насколько могу понять, мой ответ Н.Н. Хромова-Борисова не удовлетворил, поэтому он здесь повторил свой вопрос, тщательно перечислив «грехи» Вавилова. Попробую дать более обстоятельный ответ. Занимаясь биографическим жанром более полувека и написав десяток книг об ученых, я никому из них не ставил отметок по поведению. Не в этом вижу задачу писателя. На основании имеющихся материалов, как ранее известных, так и мною самим добытых, я потаюсь воссоздать жизнь и судьбу моих персонажей. А подсчетом их грехов пусть занимаются в небесной канцелярии. Относительно селективно подобранных высказываний Вавилова о Лысенко к сказанному в моей статье могу добавить следующее. Вавилов не по своей инициативе намеревался включить Лысенко в состав делегации на генетический конгресс 1932 года, а по указанию наркома земледелия СССР Я.А. Яковлева, о чем ясно сказано в письме Вавилова к Лысенко. Сам Лысенко говорил, что его начинания в 1930 году «в зародыше» поддержал нарком Яковлев. Вавилов тогда был в заграничной экспедиции и никакого отношения к этому иметь не мог. Институт растениеводства (ВИР), руководимый Вавиловым, а затем и ВАСХНИЛ были созданы при Совнаркоме. Председателем совнаркома был А.И. Рыков, а непосредственным куратором (председатель совета ВИРа и вице-президентом ВАСХНИЛ) – управляющий делами совнаркома Н.П. Горбунов. В 1930 году правый уклонист Рыков был удален,… Подробнее »
Сам Автор статьи ответил!
пользуясь случаем хотел бы задать Вам, Семен, несколько вопросов. Я читал две ваши книги – про Владимира Ковалевского и Мечникова в серии жзл, они безусловно очень ценны. До книги про Вавилова у меня еще не дошли руки, она все же очень объемна в отличии от первого издания, и требует глубокого изучения которое нельзя сделать быстро.
я хотел бы задать вопрос, не связанный с Лысенко и Вавиловым – там в общем все более менее ясно, меня интересует вот что:
1) Как вы считаете, какую роль в присуждении нобелевской премии Мечникову в 1908 году сыграл тот факт, что он с 1890 года жил в Париже и вырос там до уровня заместителя института Пастера. История не знает сослагательного наклонения – но как вы думаете стали бы его работы так же известны на западе, останься он в России?
2) Как вы считаете, мог ли претендовать Александр Онуфриевич Ковалевский на нобелевскую премию вместе с Мечниковым, учитывая что он так же имел прямое отношение к открытию явления фагоцитоза и показал его наличие у многих беспозвоночных, и был не менее известен чем Мечников как один из лучших эмбриологов своего времени (а сейчас уже можно сказать что и в истории). Тут еще любопытен тот факт что в 1908 году одно место из трех в нобелевской номинации оказалось вакантным – не предназначалось ли оно для Ковалевского, к тому времени уже покойного?
О скульптурной паре, фотография которой иллюстрирует эту статью. Известно, что такой памятник стоял в Ставрополе . После разоблачения культа личности памятники потихоньку убирали, убрали и этот, но в архиве администрации города хранятся фотографии. В руке Сталин держит какую-то загогулину – это ветвистая пшеница. Разглядеть это не возможно, но это было написано в книге Александра Павловича Чудакова “Ложится мгла на старые ступени”: В девятом классе Антон начал проходить «Основы дарвинизма». Эти основы преподавала Елена Дмитриевна Дулько. Она только что окончила биофак Свердловского университета, хотя было ей уже под тридцать: её исключили перед самой защитой диплома по генетике; восстановиться удалось только через пять лет; второй диплом она писала на другую тему: «Идеалистические основы и антинаучный характер вейсманизма-морганизма». На уроках она подробно рассказывала, как мичуринская биология отбросила реакционную выдумку — хромосомную теорию с её мистическими генами, мифическими носителями наследственности, и ещё более подробно, пол-урока, об опытах с горохом Менделя. В конце этого урока она вдруг замолчала, а потом стала говорить громко: — Которые ничего не доказывают! Он был монах! Всё это — идеализм и поповщина! В выдающихся работах академика Трофима Денисовича Лысенко, — заговорила она ещё громче, — было показано! Главное — запомните: приобретённые — признаки — наследуются! — почти в крик повторяла она, стуча в такт указкой по столу. — На-сле-дуются! Когда проходили Лысенко, голос Елены Дмитриевны вообще становился другим, менялась даже осанка, лицо шло красными пятнами; звонок заставал её посреди фразы, чего никогда не бывало раньше. Мы не понимали причин её волненья, но сидели тихо. На одном уроке она продемонстрировала фотографию монумента, недавно установленного в городе Остроге: Лысенко сидит рядом со Сталиным, который смотрит на зажатый в своей руке снопик ветвистой пшеницы. Когда вождь умер и мы всей школой, без строя стояли в коридоре у репродуктора и слушали музыку, время от времени прерываемую голосом Левитана, Елена Дмитриевна вдруг захохотала, зарыдала,… Подробнее »
https://www.proza.ru/2014/05/24/757
Не хотелось по ряду обстоятельств именно здесь комментироваться, даже справочно. Но Ваша, С.А., имхо, взяла!
Будет получше с глазами – прочту.
Л.К.
Леонид, спасибо за ссылку на важный для меня текст.
Уважаемый Алексей Лк,
Спасибо за Ваши вопросы. Постараюсь ответить в меру своего понимания. Прежде всего, хочу напомнить, что в дореволюционной России, точнее, до Первой мировой войны, общим правилом для молодых перспективных ученых была двух-трех годичная стажировка в ведущих университетах и лабораториях Европы, где они набирались опыта, осваивали методологию, устанавливали личные связи, готовили диссертации и т.д. Лишь после такой стажировки они могли получить в России степень магистра или доктора, стать профессорами или доцентами и начать самостоятельную научную работу в собственных лабораториях. Чуть ли ни единственным мне известным исключением из этого правила был А.А. Ухтомский, который не захотел стажироваться заграницей. Но это особый случай и уникальная личность, о нем моя книга «Против течения: академик Ухтомский и его биограф» (СПб., Алетейя, 2015). Говорю это к тому, что Мечников и оба брата Ковалевские были хорошо известны и ценимы в Европе. Тем не менее, то, что Мечников вторую половину жизни работал в Пастеровском институте в Париже, конечно, способствовало повышению его авторитета в научной среде, да и условия для продолжения его исследований там были такие, каких в России он иметь не мог. Ведь мало было выдвинуть фагоцитарную теорию иммунитета. Ее надо было обосновать и отстоять. На это ушло 25 лет экспериментальной работы и острой борьбы. Вклад Александра Ковалевского в эволюционную сравнительную эмбриологию был, пожалуй, более значителен, чем Мечникова, но Нобелевской премии по биологии не было и нет до сих пор. Мечникову была присуждена премия по медицине, а работы Ковалевского к медицине отношения не имели. Да и умер он рано, а Нобеля посмертно не присуждают.
Уважаемый Семен Ефимович большое спасибо за подробные ответы, и я хотел бы уточнить еще ряд моментов. “да и условия для продолжения его исследований там были такие, каких в России он иметь не мог” – отчасти верно, но именно само открытие фагоцитоза он совершил в тогда еще Российской империи, если мне не изменяет память, в 1882-1883 годах в Одессе, где у Ковалевского была первоклассно оборудованная по тем временам лаборатория (давно про все это читал, могу ошибится в некоторых деталях). И именно Ковалевский вроде бы сделал основной массив доказательств наличия фагоцитоза у беспозвоночных, Мечников не мог иметь таких условий в Париже, так как банально не имел доступа к такому количеству разнообразных объектов (беспозвоночные черного моря), на которых как раз и доказывалась в основонм теория фагоцитоза. За более подробной информацией можно обратится к книгам Пилипчука “Александр Онуфриевич Ковалевский” 2003 года выпуска и к монографии Догеля 1945 года выпуска, я ориентируюсь по памяти на то что читал в этих книгах, под рукой их у меня нет. “Ведь мало было выдвинуть фагоцитарную теорию иммунитета. Ее надо было обосновать и отстоять. На это ушло 25 лет экспериментальной работы и острой борьбы” – ну так ведь именно Ковалевский вроде бы как раз и отсаивал, благо у него был доступ к очень богатому биологическому материалу, на котором это все можно было доказать? Александр Онуфриевич умер в 1901 году, с момента открытия в 1882 году прошло как раз 19 лет – его вклад выходит по временным срокам весьма существенный. “но Нобелевской премии по биологии не было и нет до сих пор” -разумеется имеется ввиду премия по физиологии и медицине, хотя я не стал бы увязывать присуждение этой премии ислючительно к медицинским разработкам, так как например премия 1973 года (этология) к медицине не имеет никакого отношения, как и например премия 1935 года (теория организаторов Шпемана), которая вся была сделана… Подробнее »
Уважаемый Семён! Ваше объяснение о судьбе Мечникова и братьев Ковалевских вполне убедительны. Но раз уж ы упомянули уникальную позицию князь-академика Алексея Ухтомского по вопросу о заграничной стажировке – не мгли бы пояснить, чем такая его позиция могла быть вызвана – личными ли обстоятельствами (об этом много в Вашей книге), или конфессиональной принадлежностью?
По поводу премий есть замечательный комментарий Леонида Коганова недавно в ТрВ – пора прекратить меряться этими рейтингами, индексами, нобелями. А уж после ряда премий мира и по литературе даже инициаторам должно быть неловко.
Как я понимаю, дискуссия по поводу отношения Вавилова к Лысенко нашла свое завершение. Да, были вынужденные обстоятельствами и тактически оправданные заведомо ложные заявления. Замечу, что довольно часто в стратегическом (не тактическом) отношении “не поступиться” бывает выгоднее. В качестве иллюстрации приведу несколько фактов из истории нашей страны. Как известно: 1) партия, в 20-е годы, при вполне безжалостном отношении к “классовым врагам”, своих особо трогать Сталину не давала. 2) при весьма жесткой полемике в партийной верхушке, о жестком противостоянии Сталину по вопросу коллективизации ничего не известно (при том, что политика эта явно противоречила взглядам и заявлениям многих из партийного руководства) 3) после чудовищных жертв политики коллективизации (миллионы жертв и деградация с.х.) Сталин наконец то полностью взял верх и смог ликвидировать всех кого хотел.
А теперь интерпретация. Оппозиция Сталину была уверена, что политика коллективизации приведет (как она и привела) к такому числу жертв, что ее инициатор НЕ СМОЖЕТ удержаться. И решила позволить ему “сломать себе шею”. Но они не учли, что за время коллективизации вся партийная и силовая верхушка оказались “повязаны” со Сталиным кровью миллионов крестьян. Все они поняли, что выжить они могут ТОЛЬКО со Сталиным. Если победит оппозиция, то следом за Сталиным неминуемо последуют они. И они безоговорочны отдали Сталину на смерть всю эту оппозицию. Тактика “повязать кровью” небезызвестного Нечаева.
Как полагаете, Сталин это “рассчитал вперед” или просто “так вышло”? А Сталин просто проводил свою принципиальную политику максимальной централизации любой ценой?
Уважаемый Алексей Лк. На счет создания фагоцитарной теории иммунитета Вы ошибаетесь. Опыт на личинке морской звезды, натолкнувший Мечникова на это гениальное открытие, был им поставлен на рубеже 1882-1983 годов в Мессине, Италия, после чего он создал в Одессе вторую в мире Пастеровскую станцию, где и продолжил работы по бактериологии и иммунологии. Его сотрудниками были два молодых врача Гамалея и Бардах. А.О. Ковалевский содействовал созданию станции, защищал ее от нападок, но в ее работе не участвовал. Драматическая история создания и первых лет работы Одесской бактериологической станции служит сюжетом нескольких глав моей книги «Мечников» (ЖЗЛ, 1973). ———————————— Уважаемый Александр Денисенко! Спасибо за Ваш вопрос об Ухтомском. Хотя личность Алексея Алексеевича меня занимала с очень давних времен, а написание книги потребовало углубленного изучения материалов, я не претендую на то, что до конца проник в его совершенно уникальный духовный мир. Его жизнь, деятельность, круг общения, система ценностей не укладываются ни в какие стереотипы. Прямой потомок Рюрика был очень неприхотлив. Заграничным отелям и изысканным деликатесам предпочитал пешие походы по полям и весям, лесные грибы и ягоды, ночевки в палатках или на сеновале, общение с крестьянами, странниками, монахами и монахинями и т.п. Он прекрасно знал основные европейские и древние языки, что позволяло следить за движением мировой науки. Был знатоком литературы, мировой философии, классической музыки. Православный христианин, он не признавал официальной церкви, был старовером. Он создал свое морально-этическое учение, основанное на синтезе физиологии нервной системы и религиозного мировоззрения. Рассказать о нем здесь лучше, чем в книге, я не смогу. См.: Семен Резник. Против течения: Академик Ухтомский и его биограф. Документальная сага с мемуарным уклоном. Санкт-Петербург, Алетейя, 2015, 364 стр. Что касается премий и прочих подобных отличий, то я согласен с Вами, что этому придается слишком большое значение. Вокруг присуждения премий всегда много политики, идет подковерная борьба группировок, порой очень грязная, так что премии не всегда присуждаются… Подробнее »
Уважаемый Семён Ефимович! Спасибо за Ваш ответ. Ваша книга об Алексее Ухтомском очень популярна у знакомой мне научной молодёжи, в частности, на физтехе. Не знаю, кому из вас двоих – Вам или Валерию Николаевичу Сойферу хотелось бы задать вопрос. Наследие академика Ухтомского постигла какая-то злая судьба. Я пробовал выяснить что-либо про разгром лаборатории его ученика Ильи Аркадьевича Аршавского, с которым имел счастье беседовать, но было не до исторических вопросов, он рассказывал мне о работах Ухтомского. Разгром был в Пущине. Организатор лаборатории матбиологии (или один из них) ничего не рассказывает в силу своего положения – он с тех пор ушёл в монастырь. Говорят, что уважаемые люди как-то некрасиво засветились в той истории. Но ведь прошло столько лет (это был конец 70-х). Может Вам что-либо известно. Мне кажется это столь же поучительно как и история с Николаем Вавиловым. И ещё из истории науки. Есть устные предания о том, что сотрудники Ивана Павлова оставили его при смене объекта изучения с собачек на людей после его возвращения из Англии. Вы можете что-нибудь об этом рассказать?
Уважаемый Семен Ефимович большое спасибо за ответ. Спасибо за поправку с местом открытия явления Фагоцитоза, сказывается эффект того что я давно про это читал. Вопрос со вкладом Ковалевкого в теорию фагоцитоза прямо не оговаривается ни у Пилипчука ни у Догеля, поэтому я просто процитирую фрагменты книг здесь (у Пилипчука описание во многом взято от Догеля, поэтому я процитирую только одного автора), там где были описаны работы Ковалевского по выделительной системе беспозвоночных – если я правильно понимаю эти работы и были завязаны на явлении фагоцитоза и активно использовали эту теорию. Информация из книги Пилипчука (2003 год), страницы 137-141 «Без сомнения, самые блестящие работы А.О. Ковалевского одесского периода посвящены развитию членистоногих, по преимуществу насекомых. Как всегда, он удачно выбирал объект исследования. Посвятив еще до Одессы много лет изучению истории развития зародыша из яйца и зародышевой почки, он перешел к исследованию процессов, происходящих во время превращения насекомых. По этому поводу И.И. Мечников писал: “Он избрал одну из обыкновенных мух, проработал историю ее метаморфоза со свойственным ему мастерством. Он шаг за шагом проследил исчезновение личиночных органов, показал, что главнейшие из них исчезают потому, что поедаются и перевариваются блуждающими клетками личинки. Эти клетки, столь прожорливые по отношению к некоторым тканям, становятся, однако же, бессильными, чтобы поесть молодые нарождающиеся ткани, которые успевают развиться в новые органы взрослой мухи” [II, 57, с. 37]. Александр Онуфриевич использовал теорию фагоцитоза, созданную незадолго до этого И.И. Мечниковым (1883). И в дальнейших своих исследованиях Ковалевский широко исследовал явление фагоцитоза, тем самым способствуя укреплению и разработке этой теории. Как заявил И.И. Мечников, “…результаты Ковалевского были несколько раз оспариваемы некоторыми молодыми наблюдателями, но без малейшего успеха. Данные, добытые Ковалевским и по этому вопросу, остались прочным и ценным вкладом в науку” [II, 57, с. 38]. Здесь нет надобности входить в подробности этого вопроса. В работах В.А. Догеля, А.Д. Некрасова, А.Г. Кнорре, В.В. Заленского,… Подробнее »
Уважаемый Семён Ефимович! По книжке про А.Ухтомского есть небольшой, но возможно важный вопрос. Чтобы не нарушать порядок редакции (М.Гельфанд) не решаюсь нагружать газету. Напишу на сайт Берковича. У Вас на стр. 148 и 241 и в авторском указателе указан М.А. Аршавский. Может имелся в виду И.А.Аршавский?
Уважаемый Александр Денисенко,
мне приятно узнать, что книга об Ухтомском пользуется успехом. На счет разгрома лаборатории Аршавского слышу впервые. Вы знаете, что второй главный персонаж книги «Против течения» – Василий Лаврентьевич Меркулов. В 70-е годы я активно с ним переписывался. Он был в курсе всего, что было связано с Ухтомским, все близко принимал к сердцу, это отражено в его письмах. О разгроме лаборатории Аршавского, насколько помню, он не упоминал.
————————————–
Уважаемый Алексей Лк,
Спасибо за очень интересный отрывок из книги о А.О. Ковалевском. Это, безусловно, один из крупнейших биологов XIX века, ближайший друг Мечникова. До переезда Мечникова в Париж они очень активно сотрудничали, поддерживали друг друга. А.О. был очень близок со своим братом Владимиром, но по научным интересам он был ближе к Мечникову. Интересными личностями были эти шестидесятники XIX века!
«Это, безусловно, один из крупнейших биологов XIX века, ближайший друг Мечникова» – да все это так. К сожалению сейчас мало кто помнит о нем, возможно доживи он до Нобеля (я не сомневаюсь что его работы этого заслуживают), его имя было бы чуть более на слуху чем сейчас.
Семён Ефимович! Ваших книжек зачитали уже две. Хотя Сойфера 5 или 6. Но темп … Одна гуляет по Палестинам. Другая где-то на физтехе. Вообще на физтехе Доминанта под анафемой…
Спасибо, интересно узнать!
Если на физтехе доминанта под анафемой, значит у них такая доминанта!
Скажите им, что хорошие книги в наши времена надо не зачитывать а покупать! Дабы поддержать писателя и издателя.
Ваш С.Р.
Уважаемый Семён Ефимович! На физтехе Доминанты нормальные остались. Есть проблемы общекультурные и личностные как и везде. Надо не жалеть сил на расширение кругозора детворы. Так что пусть побольше воруют хороших книг. Издатель не страдает. Я ж ещё куплю.
К теме статьи – Доминанта сегодня что та яровизация.
Так как Валерий Сойфер поместил на этом сайте «Ответ Семену Резнику», то я вынужден написать статью «Хвала и хула номер 2». Редакция отказалась ее печатать, так что мне придется ее опубликовать в другом месте. Помещаю заключительный раздел этой статьи.
«На этом я заканчиваю «ответ на ответ» Валерия Сойфера, но должен сказать пару слов о редакционном послесловии, в котором говорится: «К сожалению, оба уважаемых автора, несмотря на все усилия редакции, не удержались от персональных выпадов».
С этим я согласен ровно наполовину. К «персональным выпадам» прибегают полемисты, у коих амбиций больше, чем амуниции. Не имея веских аргументов, они, по примеру Шуры Балаганова, толкают ладошками и вопрошают: «А ты кто такой?»
Уважаемый Валерий Сойфер щедро навешивает ярлыки: «шарлатан», «нарушитель морали», «безнравственно». Я в такие игры не играю. В мою статью «Хвала и хула» вошла едва ли десятая часть аргументов против обвинений Н.И. Вавилова в «нарушениях научной морали». Девять десятых остались за бортом, так как я стремился быть кратким. Для личных выпадов в моей статье места не было».