В нынешнем году исполнится сто лет со дня рождения замечательного польского писателя и философа Станислава Лема, а недавно, 27 марта, исполнилось 15 лет со дня его смерти.
В произведениях Лема можно найти множество интереснейших научно-фантастических идей и прогнозов. Однако отношение Станислава Лема к собственным идеям менялось со временем. В 2005 году на русский язык была переведена книга Лема «Молох»1 — сборник эссе и статей, публиковавшихся в польской периодической печати в середине 1990-х годов. Прожив тридцать — сорок лет после выхода в свет сочинений, создавших ему всемирную известность, Лем мог «остановиться, оглянуться» и оценить, что произошло за эти годы с той частью научной фантастики, развитие которой прямо зависело от его, пана Станислава, личного вклада.
Эволюция взглядов Лема показалась мне удивительной для писателя-фантаста и философа.
В «Сумме технологии» (1964) Лем разработал концепцию виртуальной реальности, оценил практически все известные сейчас плюсы и минусы «фантоматики», довел идею до логического завершения — до стадии, еще не достигнутой не только в нашей реальности, но и в сегодняшней фантастике. Идея «фантомата» была из тех, что называют прогностическими, такие идеи определяют развитие науки и техники на многие годы.
И что же писал Лем тридцать лет спустя? Цитирую «Молох»:
«Однако же трактовать даже полностью сбывшиеся прогнозы как часть прогностических исследований не следует, ибо они были родом из беллетристики… Возможно, будет так, как описано в романе, а возможно — совсем иначе, потому что как одно, так и другое беллетристам позволено».
И далее: «Однако как-то так получилось, что мои прогнозы, фантазии родом из science fiction <…> начали понемногу осуществляться».
И наконец: «Перестал писать, когда заметил, что то, к чему я с легкостью относился как к фантазии, проявилось в реальности, конечно, не в идентичном плодам моего воображения виде, но в подобном им. Я решил, что нужно сдержать себя, ибо еще додумаюсь до чего-нибудь такого, что мне уже совершенно не будет нравиться».
Лем исследовал также эволюцию нечеловеческого разума. Разума не обязательно неземного («Эдем», 1959; «Солярис», 1961; «Непобедимый», 1964), но механического («Маска», 1976), электронного («Голем XIV», 1981) или еще фантастичнее — разума, рожденного в той вселенной, что существовала до Большого взрыва и сквозь «космологическую щель» отправила в будущую вселенную свое послание («Глас Господа», 1968). Разумеется, и эти идеи были прогностическими, причем в большей степени, чем идеи популярной тогда футурологии.
«Расцвет футурологии, породивший множество бестселлеров и осыпавший авторов золотом и славой ввиду надежд (иллюзорных) на то, что, в конце концов, будущее УДАСТСЯ предвидеть, надежд, подпитываемых политиками и широкой общественностью, быстро перешел в фазу увядания. Разочарование, вызванное неверными прогнозами, было большим, а обстоятельства возникновения и распространения известности главных футурологов — скорее забавными», — писал Лем в «Молохе».
Почему ни тогда, ни позднее Лем не задал вопрос, на который, безусловно, дал бы ответ и тем самым разрешил бы для себя (и коллег по цеху фантастики) дилемму: надо ли писать о том, как представляешь себе будущее, или, если ты не способен гарантировать правильность предсказания, лучше вовсе не пытаться ничего предсказывать?
Лем был прав, когда писал: «…разочарование, вызванное неверными (футурологическими. — П. А.) прогнозами, было большим». Это разочарование и Лем, и другие фантасты могли в свое время предвидеть! Советский писатель-фантаст и изобретатель Генрих Альтов писал в середине 1970-х: «Футурология менее способна к реальному предвидению будущего, чем научная фантастика. Причина проста — футурологи экстраполируют уже имеющиеся тенденции и потому ошибаются, поскольку тенденции имеют свойство прерываться в результате возникающих качественных скачков. Фантасты же, зная о тенденциях, предвидят именно качественные скачки в развитии и потому чаще футурологов оказываются правы».
В конце XIX века количество гужевого транспорта в Лондоне увеличивалось. Журналисты экстраполировали эту тенденцию в будущее. Герберт Уэллс в романе «Когда спящий проснется» (1899) правильнее оценил ситуацию, когда описывал «механические коляски» на улицах английской столицы: сто лет спустя в Лондоне Уэллса лошадей нет, но много автомобилей и авиеток (одна из которых становится причиной гибели главного героя), о возможном господстве которых в воздухе не думали не только журналисты и обыватели, но и сами изобретатели «летающих машин тяжелее воздуха».
Фантасты умеют предвидеть качественные скачки — в этом их сила по сравнению с сугубо научным подходом к предсказанию будущего. В этом была, кстати, сила и Лема, от которой он отказался единственно по той причине, что сила эта, на его взгляд, оказалась слишком велика!
«Я дописался в ней даже до „чистого выращивания информации“, то есть такого выращивания, которое в жизни не имело никакого практического применения, но приносило нам в качестве плодов научные теории», — утверждал Лем в «Молохе».
Иными словами — Лем писал о качественном скачке в развитии теории информации, о том, чего еще не было в науке и чего футурологи предвидеть не могли по причине отсутствия соответствующей тенденции. Тогда же и о том же писал в научно-фантастическом очерке «Машина открытий» (1964) советский фантаст Генрих Альтов.
Речь шла о саморазвитии информационных систем, о способности компьютеров выдавать принципиально новые научные идеи. Футурология этого предвидеть не могла, фантасты же предположили, что в будущем компьютеры смогут проводить научно-исследовательские работы и совершать научные открытия, то есть производить действия, которые современная футурология считает принципиально непредсказуемыми.
Цитата из «Молоха» позволяет понять, почему изменилось мнение Станислава Лема о «фантастической футурологии». В 1960–1970-е годы иной, нежели сейчас, была пропорция между строго научной фантастикой (hard science fiction), фантастикой квазинаучной (soft science fiction) и вовсе ненаучной (fantasy). HSF имела гораздо больший вес, как, впрочем, в сознании обывателя (в том числе и читателя фантастики) больший вес имела сама наука. Фантастика социалистического лагеря (Польши в том числе) практически вся относилась именно к «жесткой» разновидности.
Времена, однако, менялись. Менялось отношение общества (в том числе на Западе) к науке, в фантастике всё больше «правило бал» направление fantasy. Из чего не следовало, конечно, что новые научно-фантастические идеи перестали появляться на книжных и журнальных страницах, но выделить их на изменившемся общефантастическом фоне становилось всё труднее. Процесс этот в российской фантастике привел к тому, что новые научно-фантастические идеи вовсе исчезли из обихода. В фантастике западной полного «вымывания» научно-фантастических идей не произошло (достаточно вспомнить гиперионский цикл Дэна Симмонса, марсианский цикл Кима Робинсона, цикл романов Питера Уоттса, романы и рассказы Грега Игана и многое другое), но разглядеть жемчужные зерна новых фантастических гипотез стало труднее среди многочисленных произведений fantasy.
Понятен скептицизм Лема по отношению к литературным научным прогнозам, которым он сам отдал десятки лет жизни. Другое дело, что согласиться с этим выводом нельзя, не подписывая тем самым «футурологической фантастике» смертный приговор.
И мне было горько читать в «Молохе» признание Станислава Лема: «…я, собственно говоря, не занимаюсь такой „футурологией“, которая стала модной лет двадцать тому назад, так как никаких конкретных „открытий“ не пытаюсь предвидеть, а если то, о чем я писал, и было похоже на „прогнозы“, то только в том смысле, в каком Бэкон 400 лет тому назад выразил уверенность, что самодвижущиеся машины, созданные человеком, достигнут глубин морей, будут передвигаться по материку и покорят воздух».
Сам пан Станислав понимал, что создавал в свое время вполне прогностические (вовсе не в бэконовском смысле) идеи. Там же, в «Молохе»:
«В романе SF „Возвращение со звезд“ в 1960 году я ввел в сюжет „калстеры“ как маленькие приспособления, заменяющие оборот и циркуляцию денег. Конечно, в романе нет места для описания инфраструктуры этого „изобретения“! Но в настоящее время в периодике (например, американской) уже пишут о „smart card“, использующих тот же принцип».
А идея нейтринного послания к обитателям нашей Вселенной, созданного во вселенной, предшествовавшей Большому взрыву («Глас Господа»)? А идея «механических мушек» («Непобедимый»), которые, объединяясь в единое существо, становятся разумнее человека? А идея о том, что известные нам законы природы являются результатом деятельности сверхцивилизаций («Новая космогония», 1971)? Не говоря уже об идее «фантомата»…
Все эти, а также десятки других научно-фантастических идей Лема интересны именно потому, что являются качественно новыми структурами в области «фантастической футурологии». Идеи, продолжающие в будущее уже существующие тенденции в науке и технике, в большинстве своем не выживают, они не прогностичны, поскольку тенденции «ломаются», не достигая своих логических пределов, и возникают новые тенденции. Их-то и способен предвидеть писатель-фантаст. Они-то и выживают — и становятся в конце концов реальными открытиями и изобретениями.
Это обстоятельство упустил Станислав Лем, анализируя собственное творчество и творчество коллег по фантастическому цеху.
Фантастических идей, не являющихся качественно новыми сущностями, великое множество. Они создают поле неосуществленных проектов, предсказаний. И тогда футурологи и некоторые литературные критики говорят о неспособности фантастов предвидеть реальные научные достижения, а сами фантасты говорят об ущербности жанра, которому они посвятили жизнь. Вот и Станислав Лем писал в «Молохе»:
«Водоворот наших, то есть человеческих, идей действительно очень велик, но имеет границу, так как все-таки не является бесконечным. <…> Поэтому мысли, а также идеи, выскакивающие из варева человеческого разума, наподобие горошин в кипящем гороховом супе, иногда друг с другом сталкиваются, как будто бы инцидент их встречи был предопределен законами. <…> В конечном счете, похоже на то, что мы все-таки ограничены в разбеге мыслей, подобно лошади, бегающей по кругу на привязи».
Потому и бегает по кругу мысль фантаста, если нет в ней качественной новизны. Не так уж много в фантастике авторов, которые достаточно эрудированны и, главное, раскованны в своем воображении, чтобы избежать бега по кругу.
Ко всему прочему, необходимость тщательного — доступного читателю! — «прописывания» качественно новых идей часто вредит художественной стороне произведения.
«Я давно уже заметил, что степень точности выдумок в беллетристике может быть существенно независимой от точности предвидения вообще. Иначе говоря, удачные предсказания могут прятаться в неудачных с литературной точки зрения произведениях (et vice versa)», — писал Лем в «Молохе».
Классический в этом смысле пример — романы Олафа Стэплдона «Последние и первые люди» (1931) и «Создатель звезд» (1937). В этих двух небольших по объему произведениях содержится столько принципиально новых идей, что до сих пор фантасты черпают в них вдохновение, а ученые — материал для исследований. Между тем художественные достоинства произведений Стэплдона близки к нулю, как и художественные достоинства произведений Хьюго Гернсбека, предсказавшего в начале ХХ века множество изобретений, внедренных десятилетия спустя.
Не так уж редки случаи, когда в конце жизни мыслитель приходит к выводу, что его идеи были не так хороши, как представлялось ранее. Разочарование свойственно старости, но странно всё же, что писатель такого масштаба, как Станислав Лем, о собственных идеях пренебрежительно писал, что они «родом из беллетристики» и потому не следует относиться к ним слишком серьезно.
Слишком — может, и не надо. Но серьезно — без всякого сомнения. Писатели-мыслители, такие как Верн, Уэллс, Лем, Кларк, Альтов, Ефремов, Стэплдон, способны предвидеть будущее лучше, чем футурологи. Причина проста: авторы прогностической фантастики пишут о качественных скачках в развитии человечества. Они не движутся по кругу идей, как цирковая лошадь, подгоняемая кнутом воображения, — они выходят за пределы.
Как им это удается — тема для другого разговора.
Павел Амнуэль
1 Лем С. Молох / Сост. В. Язневича; пер. В. Язневича и В. Борисова; ред. В. Борисов; послесловие В. Язневича. М.: АСТ, 2005. Включает эссе «Мгновение» (1981), «Тридцать лет спустя» (1991), «Прогноз развития биологии до 2040 года», сборники статей «Тайна китайской комнаты» и «Мегабитовая бомба», а также несколько рассказов.
Заметка понравилась, — красивая и профессиональная, — наверно, другой и не могла быть, ведь известно — «рыбак рыбака видит издалека».
Изумительным кажется слегка испуганное признание Станислава Лема — «Перестал писать, когда заметил, что то, к чему я с легкостью относился как к фантазии, проявилось в реальности…». Систематический выход за пределы, похоже, — это нелегкое занятие даже для творцов, — может закончиться своевольной потерей дара.
Есть мнение Станислава Лема и есть мнение Павла Амнуэля, и каждый волен сам выбирать, чьё мнение для него более авторитетно.
Фантастический прогноз состоит в игнорировании тех или иных существующих ограничений. Поскольку по мере развития науки и техники ограничения одно за другим снимаются, то и оказывается, что прогнозы начинают сбываться; но думать, что они сбываются по причинам их мистически-диалектических свойств — это типичная «ошибка выжившего». Любопытна судьба «авиеток» — этот естественный прогноз, одно время ставший общим местом в фантастике, так и не сбылся, ибо летают лишь специальные люди со специальными целями; однако же он вполне возможно сбудется, когда воздушным движением станет управлять искусственный интеллект. Суть просто в том, что фантастика ничегошеньки не стоит по сравнению с реальностью.
А что касается Лема, то по-настоящему интересны его негативные прогнозы (не знаю никого другого, кто на это отважился бы): технологии, которые невозможны и никогда не появятся, например машинный перевод (без понимания смысла) или чтение мыслей.
«Суть просто в том, что фантастика ничегошеньки не стоит по сравнению с реальностью.»
Стоит, – мировой книжный рынок только в цифровом формате – это сейчас около 20 млрд евро ежегодно. Другое дело, что реальность фантастичней любых наших фантазий, — тут, похоже, Вы правы.
Прочитал ваши мысли насчет Лема – с ними трудно согласится, — всё это уже есть. Привожу перевод вашего абзаца «туда-обратно» в исполнении Google, — мне он показался осмысленным.
Оригинал
«А что касается Лема, то по-настоящему интересны его негативные прогнозы (не знаю никого другого, кто на это отважился бы): технологии, которые невозможны и никогда не появятся, например машинный перевод (без понимания смысла) или чтение мыслей.»
Туда.
«As for Lem, what is really interesting is his negative predictions (I don’t know anyone else who would dare to do this): technologies that are impossible and will never appear, such as machine translation (without understanding the meaning) or mind reading.»
Обратно.
«Что касается Лема, то действительно интересны его негативные прогнозы (я не знаю никого, кто осмелился бы сделать это): технологии, которые невозможны и никогда не появятся, такие как машинный перевод (без понимания смысла) или чтение мыслей.»
Последующие итерации повторяют первую.
И ещё, – насчет «ошибки выжившего», — соглашусь Вами: Лем совершил ошибку – прекратил писать, — его решение противоречит принципу максимальной геохимической деятельности. Ну что тут скажешь? — в общем, — не Илон Маск.
когда нибудь мир превратится в этот самый солярис — гигантские планеты в которые вписаны личности людей и систему звездных трасс и движков от которой будет синтезироваться автоматика и роботы и будут ходить по программе и по плану ее создателя.Альтов же это классик 70х годов решавший изобретательские задачи путем перебора,комбинации-сочетания и исключения а также синтеза.Все что говорил Вовислав к 70-80м-90м уже сбылось должны были закончится циклы разработки.Суперцивилизации задавшие наши константы и сделавшие чтоб несчастный кусок мяса именуемый человеком жил какие то 70 лет, в отличии скажем от скалы которая живет сотни миллионов лет, что то да имели ввиду наверное они имели нам сказать что мы тупые сволочи, что демонстрирует политика,общественное устройство и общество последних 2000 лет.
А вот я считаю ( в контексте )самым продвинутым произведением Лема «Футурологический конгресс»
[…] 2. Возвращение из будущего — trv-science.ru/2021/04/vozvrashchenie-iz-budushchego/ […]