Из «собственных Невтонов». Путем Ломоносова

Михаил Ломоносов родился 19 ноября 1711 года (по старому стилю — 8-го) в деревне Мишанинской, неподалеку от города Холмогоры в семье черносошного крестьянина, занимавшегося морским промыслом. В то время Пётр I сражался против Османской империи и прошло лишь два года с тех пор, как закончилась та самая Полтавская битва, которую Михаил Васильевич позже изобразит в своей знаменитой мозаике, размещенной в здании Академии наук в Санкт-Петербурге. Тогда невозможно было представить, что этот сын крестьянина станет «нашим всем» — знаменитым естествоиспытателем, натурфилософом, поэтом, филологом, историком, энциклопедистом, первым русским академиком, который «сам был первым университетом». Вместе с тем никто теперь не отрицает, что Ломоносов был притом и весьма удачливым царедворцем, великим организатором и прожженным скандалистом.

Детство Ломоносова, пришедшееся на петровское время и проведенное на севере свежепровозглашенной Российской империи¹, безусловно, дало ему необходимый начальный импульс к настоящим знаниям. И он искренне восхищался первым российским императором, затеявшим обновление Руси в европейском духе, унаследовав от Петра идею важности привлечения к государственной и научной деятельности людей низших сословий, обладавших необходимой энергией и талантами. Тем не менее сам Ломоносов, казалось, не имел никаких шансов быть затронутым в то время этим мощным восходящим потоком и пробивался к вершинам науки и административным академическим высотам уже позже, в совсем иные времена. Это он делал вопреки всей логике своего крестьянского бытия, диктующей максимум безбедную зажиточную жизнь продолжателя дела своего разбогатевшего на рыбном промысле и доставке товаров в город родителя.

Пётр I умер, когда Михаилу было всего 13 лет, тогда же началась эпоха дворцовых переворотов, когда верховная власть быстро утрачивала интерес к развитию наук и привлечению к государственной деятельности талантов с окраин. Действие некоторых «социальных лифтов», предполагавших, в частности, необходимость посылать талантливых учеников на учебу за границу, продолжалось разве что по инерции. Идея приглашать в Россию выдающихся иностранцев также постепенно извратилась, наполнив царский двор явными авантюристами, а уже в зрелом возрасте Ломоносов в полной мере поучаствовал и в борьбе между только-только набравшими силу учеными русского происхождения и основной частью Академии, состоящей из иностранцев.

Русский историк Владимир Ламанский к столетию со дня смерти Ломоносова в 1863 году издал биографию великого ученого², в которой впервые отнес его к поморам, и этот миф жив до сих пор, хотя сам Ломоносов, его предки и ближайшие потомки поморами себя никогда не называли — они были лишь «крестьянами Куроостровской волости», «двинянами», «холмогорцами». Во время учебы в Славяно-греко-латинской академии Ломоносов пытался приписать себя к духовному сословию и даже готовился к работе на этом поприще, однако обман быстро раскрылся, и ему еще сильно повезло, что начальство не стало сильно наказывать талантливого ученика. Впрочем, некоторые основания относить себя к духовенству у Ломоносова всё же имелись: его мать, которая умерла очень рано, когда Михаилу было всего девять лет, вроде бы была дочерью дьякона.

Главной страстью Ломоносова с молодых лет были книги, образование и науки. Несомненно, его всегда притягивало естествознание, однако почти в равной мере он интересовался и историей, филологией³, философией, даже богословием — был едва ли не абсолютным универсалом, которому рано или поздно давалось всё, чем бы он ни занимался.

Его отец, по отзывам самого Михаила Васильевича, был по натуре человеком добрым, но «в крайнем невежестве воспитанный»: стремление сына к учености он не поощрял, а еще хуже относилась к книжному подростку мачеха. До 19 лет Михаил продолжал жить в доме отца, но перелом наступил лишь тогда, когда отец решил его женить вопреки воле самого будущего ученого. Предполагалось, что молодой человек наконец остепенится и не будет мечтать о несбыточном. Сказавшись больным и отложив женитьбу, Ломоносов совершил свой знаменитый побег в декабре 1730 года, покинув дом ночью, тайно, ни с кем не простившись, пробираясь некоторое время по полям в одиночестве и далеко не сразу присоединившись к обозу со знакомыми рыбаками, упросив их разрешить ему идти вместе с ними. Какое-то время после этого его считали беглым, а для того, чтобы поступить в Славяно-греко-латинскую академию, Ломоносову и вовсе пришлось подделать документы и выдать себя «за сына холмогорского дворянина». И таких эпизодов в его дальнейшей жизни случалось немало⁴.

Буйный нрав будущего академика в полной мере проявился, когда его в числе нескольких самых талантливых учеников отправили обучаться за границу горному делу и металлургии. Оказавшись в германском Марбурге в возрасте 25 лет, Ломоносов со всей страстью окунулся в вольную студенческую жизнь. Профессор математики и философии Христиан фон Вольф, курировавший учебу русских студентов, так докладывал о Ломоносове в Петербург: «Он через меру предавался разгульной жизни. Пока он сам был еще здесь налицо, всякий боялся сказать про него что-нибудь, потому что он угрозами своими держал всех в страхе». Ему вторил другой наставник, Иоганн Генкель, учивший Ломоносова уже во Фрайберге (между ними вышел серьезный разлад, закончившийся возвращением Михайло в Россию): «Он (Ломоносов. — М. Б.) колотил людей, участвовал в драках в винном погребке, братался со здешними молокососами, с самого начала слишком пьянствовал, поддерживал подозрительную переписку с какой-то марбургской девушкой — одним словом, вел себя непристойно».

Учеба в Германии кончилась тем, что Ломоносов самовольно покинул Фрайберга, а перед тем, как рассказывал тот же Генкель, в ярости «изрубил и изорвал на мелкие кусочки изданные мною книги, хотя они составляли его собственность» и при этом так бушевал, что привел «всё строение в сотрясение»⁵. Самовольное оставление места учебы, а значит, и службы, грозило даже не каторжными работами, а неминуемой смертной казнью. Ломоносов пешком и без денег отправился по Германии с одними лишь пробирными весами и гирьками в кармане, надеясь где-нибудь подработать в качестве горного мастера. В кабаке он попадает в сети вербовщиков и вступает в прусскую армию, из которой ему удается дезертировать лишь спустя несколько недель.

Возвратившись после долгих мытарств 8 июня 1741 года в Россию, Ломоносов был всё же прощен и через некоторое время устроен на работу в Петербургскую академию наук. Однако и там не обходилось, конечно, без скандалов. К тому же в Марбурге Ломоносов оставил жену, о которой он никому не рассказывал и почти два года не давал ей о себе знать, пока она не нашла его наконец через российское посольство. После этого Ломоносов, надо сказать, уже не отрицал факта женитьбы, и в 1743 году Елизавета-Христина Ломоносова, в девичестве Цильх, с дочерью Екатериной-Елизаветой и своим братом Иоганном Цильхом приехала в Санкт-Петербург.

В то же время за дерзкое поведение при академических распрях между «русской» и «немецкой» партиями в апреле 1743 года Ломоносов был заключен на несколько месяцев под стражу. Согласно приводимому известным русским историком Сергеем Соловьёвым тексту жалобы, Ломоносов, явившись в Академию наук, «поносил профессора Винсгейма и всех прочих профессоров многими бранными и ругательными словами, называя их плутами и другими скверными словами… грозил он профессору Винсгейму, ругая его всякою скверною бранью, что он ему зубы поправит».

Тем временем на престол 25 ноября 1741 года вступила дочь Петра Елизавета. Елизавета Петровна и Михаил Васильевич были почти ровесниками, у них, как ни странно, имелось много общего, в том числе и нелюбовь к засилию иноземцев — в основном немцев со времен «бироновщины» — в российском государственном аппарате, науке и образовании. И в Ломоносове внезапно просыпается талант царедворца, помноженный на его явную искренность и риторические таланты. Он подает прошения, составляет разного рода прожекты и, главное, специализируется на произнесении похвальных слов императрице, даже на сочинении од в ее честь. Причем делает это как всегда талантливо и вполне искренне. Более того, Ломоносову удается быстро сблизиться с любимцем Елизаветы Иваном Шуваловым, что позволило ему немало всего сделать на пользу российской науки, в том числе составить проект Московского университета, открывшегося в 1755 году и являвшегося во многом детищем самого Ломоносова.

Благодаря высшему покровительству, Ломоносову удается выходить невредимым из множества спровоцированных им же самим конфликтов, которые грозили ему по меньшей мере увольнением и отправкой в солдаты. Поднимавшийся по карьерной лестнице Ломоносов также плодил вокруг себя массу завистников, которых долгое время возглавлял советник академической канцелярии Иван (Иоганн) Шумахер родом из французского Эльзаца, поступивший на службу к Петру I в 1714 году. Шумахер отличился в свое время тем, что привлек на службу в Россию многих иностранцев и продолжал поддерживать связи с зарубежными учеными. Ломоносов и его единомышленники безуспешно обвиняли Шумахера в растратах; навет был признан ложным, но разного рода конфликты с тех пор не прекращались.

Всем известны вполне справедливые слова Пушкина: «Ломоносов был великий человек. Между Петром I и Екатериною II он один является самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом». Нечасто, впрочем, цитируется продолжение: «…Но в сем университете профессор поэзии и элоквенции не что иное, как исправный чиновник, а не поэт, вдохновенный свыше, не оратор, мощно увлекающий. Однообразные и стеснительные формы, в кои отливал он свои мысли, дают его прозе ход утомительный и тяжелый».

Когда заговаривают о собственно научном наследии Ломоносова⁶, то приводят в первую очередь два, безусловно общепризнанных его достижения: открытие атмосферы у планеты Венеры во время наблюдений ее прохождения по солнечному диску 26 мая 1761 года и формулировку некоего подобия законов сохранения материи и энергии, которую он в разных вариациях упоминал в своих устных лекциях и изложил также в письме Леонарду Эйлеру 16 июля 1748 года: «Все перемены, в натуре случающиеся, такого суть состояния, что сколько у одного тела отнимается, столько присовокупится к другому. Так, ежели где убудет несколько материи, то умножится в другом месте. Сей всеобщий естественный закон простирается и в самые правила движения: ибо тело, движущее своею силою другое, столько же оные у себя теряет, сколько сообщает другому, которое от него движение получает».

Абсолютно верная интерпретация наблюдений Венеры, которую Ломоносов изложил в письмах, разосланных затем зарубежным естествоиспытателям, не была должным образом осмыслена научным сообществом его времени. Позже атмосферу Венеры переоткрыли при следующих ее прохождениях по солнечному диску. Приоритет Ломоносова был восстановлен советскими учеными, однако на ход самой европейской науки его прозрение фактически не повлияло.

Формулировки же законов сохранения Ломоносовым кажутся интуитивно верными, но сформулированными еще в рамках натурфилософского дискурса, который даже в его времена казался уже архаичным, когда появились общедоступные труды Декарта, Ньютона и Лейбница.

В своей научной деятельности Ломоносов воевал также с трудами Герхарда Фридриха Миллера, создавшего первые наметки теории скандинавского происхождения основателей русского государства, так называемой норманской теории. Так, Ломоносов утверждал, что Миллер намеренно принижает достоинство славян, не способных создать свое собственное государство, и что варяги во главе с Рюриком, согласно «Повести временных лет» «приглашенные» на княжение, были не скандинавами, а балтийскими варягами славянского происхождения. Михаил Васильевич доходил даже до того, что утверждал, будто славяне участвовали в Троянской войне, а затем заселили область Венето.

Не менее сомнительными с современной точки зрения были и нападки Ломоносова на теории Ньютона — теорию всемирного тяготения и теорию о природе света. Несмотря на явное уважение, высказанное к своему старшему современнику в «Оде на день восшествия на престол императрицы Елизаветы Петровны» 1747 года (его знаменитое «может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рождать»), Ломоносов отказывался допустить какое-либо «внематериальное» действие на расстоянии и в 1760 году в «Рассуждении о твердости и жидкости тел» заявлял, что «подлинная и бесподозрительная притягательная сила в натуре места не имеет». Еще категоричнее он выступал против корпускулярной теории света, построенной в XVII веке Пьером Гассенди и Исааком Ньютоном. В «Слове о происхождении света» Ломоносов утверждал, что «притяжение» в его чистом виде не что иное, как «потаенное качество из старой Аристотелевой школы, к помешательству здравого учения возобновленное». Таким образом, в теориях Ньютона Ломоносов видел в первую очередь «подновленную схоластику», уже отброшенную предыдущим поколением естествоиспытателей, взявших на вооружение эмпирические методы.

Разумеется, Ломоносов оставался жителем своей эпохи со всеми ее противоречиями и парадоксами, но ему удалось невероятно много в разного рода начинаниях, и это была не просто незаурядная личность, а тот человек, который во многом олицетворял всю эпоху — с культурными и цивилизационными сражениями, тягой к знаниям и всеобщему просвещению, недопониманием между разными современниками, творящими одно великое общее дело и, наконец, вырывающимися из-под спуда человеческими страстями.

Максим Борисов

¹ trv-science.ru/2023/04/inrog-ezdec-drakon-i-gerb-dostavshijsya-po-nasledstvu/

² Ламанский В. Михаил Васильевич Ломоносов. Биографический очерк. — СПб., 1863.

³ trv-science.ru/2018/10/po-povodu-krylatoj-frazy-lomonosova-o-russkom-yazyke/

⁴ gazeta.ru/science/2021/11/19_a_14219371.shtml

⁵ Морозов А. Михаил Васильевич Ломоносов. 1711-1765. — Ленинградское газетно-журнальное и книжное издательство, 1952.

⁶ trv-science.ru/2011/11/nashe-vsjo-paren-iz-mishaninskojj/