Про болельщиков

Между прочим, в дотелевизионную эпоху футбольные репортажи передавали по радио часто. Добрый владелец черной радиотарелки распахивал, бывало, окно и выставлял тарелку на широкий подоконник, и тогда улица или двор оглашались голосами комментаторов, склонявших имена Льва Яшина, Славы Метревели, Виктора Понедельника… В любившей изъясняться эвфемизмами советской прессе их было принято называть «мастерами кожаного мяча». Я назубок знал имена футболистов, но никого (слава богу?) не знал в лицо. Это было чисто фонетическое пиршество, доступное только облученным черной тарелкой.

Королем спортивного репортажа считался Вадим Синявский, обладавший жизнеутверждающим и приятно испитым голосом. Радио не должно молчать, вот Синявский и не замолкал — восхищался, негодовал, восклицал, не давал опомниться… Думаю, что при отсутствии визуального контроля со стороны обомлевшего слушателя привирал он основательно. В молодости успел поработать тапером — занятие для красноречивых, оно развивает фантазию, добавляет страстности. Артист. Потерял левый глаз на фронте.

На настоящий футбол я впервые попал в мае 1960 года. Мне уже стукнуло девять лет, и мамин брат, дядя Витя, повел меня в Лужники. Сам он болел за ЦСКА, а я из чувства противоречия — за «Спартак». Дядька повел себя благородно: купил билеты на матч «Спартак» — «Крылья Советов» из города Куйбышева. Дядька не хотел огорчать меня спартаковским поражением — вот и повел на беспроигрышный матч. «Спартак» был заведомо сильнее, так что я предвкушал славную победу. И «Спартак» действительно выиграл — 2:1. Зрители галдели и улюлюкали, в острые моменты стадион испускал мощный выдох, в котором табачная составляющая занимала не последнее место.

По изумрудному полю мельтешили длинношей Игорь Нетто и технарь Сергей Сальников, которых Синявский неизменно изображал настоящими кудесниками. Стадион обращался с ними запанибратски: «К гусиной шее еще бы и крылышки!», «Что-то Сало стало похоже на мыло». «Гусь» и «Сало» и вправду бегали по газону весьма лениво. Сезон только начался, мастера еще не очнулись после зимней спячки. Но я всё равно смотрел не отрываясь, не орал, не вскакивал со скамьи и не вздымал рук, когда Мишин и Сальников забили по голу. Словом, я «болел» основательно, не отвлекаясь на внешние эмоции, и страшно устал от чужих криков и собственного молчания.

Когда игра закончилась, по полутемному асфальту мы покорно потащились с дядькой к метро по страшноватому коридору из конной милиции. Прочно рассевшись по седлам, эти бравые молодцы походили на гранитные памятники. Что до лошадей, то они вертели огромными мордами, грызли удила, с мясистых губ падала пухлая пена, пахло цирком, а не футболом. «И это всё?» — спрашивал я себя, втискиваясь в вагон метро.

В общем, настоящий матч оказался скучнее, чем в исполнении Синявского. Поэтому он и не прижился в телевизоре — было слишком ясно, что его испитой голос талантливее битых-перебитых ног мастеров кожаного мяча.

* * *

Во времена горбачёвской перестройки жизнь становилась всё беднее и всё интереснее. Заграница ошеломленно взирала на перемены, пытаясь в очередной раз понять, что происходит в непредсказуемой России.

В январе 1988 года я отправился в Америку в составе группы из пары десятков человек. Это была оплаченная добрыми американскими домохозяевами программа под названием Soviets Meet Middle America. Мотором мероприятия стала Шэрон Теннисон, которая мечтала, чтобы американцы и русские посмотрели друг на друга и убедились, что все мы принадлежим к одному и тому же биологическому виду. С нашей стороны программу курировал Советский комитет защиты мира, где моя хорошая знакомая перекладывала бумажки с места на место. Во время дружеской пирушки она вдруг спросила: не дурак ли я? Я ответил отрицательно, и тогда она внесла меня в список на поездку в Америку. А поехать хотелось. В то время возникла общественная иллюзия, что русские с американцами могут быть заодно.

В Америке я жил в разных семьях, поколесил немало. Видел мутные воды Миссисипи, сидел на фермерской лошади, слушал потрясающий джаз в Нью-Орлеане, общался с миллионером в ковбойке. Занесло и в Итаку, штат Нью-Йорк. Это там, где знаменитый Корнеллский университет. Владимир Набоков учил там американцев русской литературе. Всех не научил, но всё равно это было воодушевляющее знание. Мне было приятно сознавать, что мы наблюдали одни и те замерзшие реки, озера и водопады.

Я жил и столовался у университетской преподавательницы Кэрол Андерсон. Она изо всех сил занималась социологией и психологией, в особенности ее привлекали теоретические аспекты семейных отношений. Сама Кэрол была женщиной незамужней и бездетной — ей было некогда отвлекаться на практику. Вот она снова ушла на работу, я остался в огромном доме один. Позвонили в дверь, я открыл. Двое мальчишек c красными от мороза носами предлагали купить у них шоколадку «Марс». Пояснили, что доход от продажи пойдет в казну детского хоккейного клуба. Денег у меня имелось в обрез, шоколадки «Марс» вызывали отвращение своей приторностью, но мальчишки были такие веснушчатые и симпатичные, что я купил пару.

По случаю университетских каникул никакой движухи в крошечном городке не наблюдалось. Что оставалось? Вечером я отправился на хоккей. Хотя студенты разъехались по домам, четырехтысячный зал был набит битком. Это профессура явилась в полном составе поболеть за свою университетскую команду. Давешние мальчишки оказались рядом с моим креслом. Я говорю «оказались», а не «сидели», потому что они всё время вскакивали и орали громче всех. Соперничающие команды были обозначены на табло как Home и Visitors. Я спросил у мальчишек, кто такие эти Visitors. Они не знали, ибо это не имело значения. Главное, что «наши» накостыляли «им». Я тоже кричал вместе с мальчишками и вскакивал, когда «наши», которых я видел в первый и последний раз в жизни, забивали очередную шайбу.

В Америке легко стать своим. Надо только не признаваться, что ты думаешь и чувствуешь на самом деле. Я и не сказал никому, что болею за «Спартак».

Что стало с теми шоколадками, я не помню. Наверное, все-таки съел. А может, подарил кому-нибудь в Москве. В СССР таких шоколадок тогда еще не пробовали. Экзотика.

Александр Мещеряков