Генетика слова

Я пишу эту рецензию как молекулярный биолог и как писатель¹; как эмигрант и как бывшая студентка биофака МГУ, на третьем курсе — уже не помню по чьей рекомендации — пришедшая в Институт общей генетики к Евгению Витальевичу Ананьеву проситься в подмастерья — поучиться работать руками, попробовать, какова она, эта экспериментальная наука. Помню, что разговаривала с Е. В. в его кабинете, он сидел за письменным столом. Е. В. приставил меня работать к своему сотруднику Андрею Чернышеву, и под его началом я некоторое время выделяла ДНК — с переменным успехом, как и положено зеленому третьекурснику. К сожалению, не помню, чем дело закончилось; скорее всего, сессией и летней практикой. Но имя Ананьева осталось в рабочей памяти с тех пор. Потом мимо проносится тридцать с лишним лет. Евгения Ананьева уже нет в живых, и передо мной лежит книга — трудами вдовы, Ольги Данилевской, там собраны его записки из всех эпох жизни². Но, как мы увидим, эта удивительная книга — больше, чем письменное наследие, и больше, чем автобиография. Название ее, замечательно подходящее, — одна из фраз автора: «После человека остается только слово».

Но как же так, скажете вы. Только слово? А как же дети? Дела, деньги? Всё, конечно, так. Евгений Ананьев — отец двоих детей, ученый-экспериментатор, вошедший в историю российской молекулярной генетики как открыватель мобильных генетических элементов. Но читая эту книгу, следуя за автором почти что от начала и до самого конца его жизни, невозможно не почувствовать хоть краем души правду этого высказывания.

Вера в силу слова — затасканное выражение, но как же по-другому сказать? Мне кажется, Ананьев был одним из тех людей (верующих или нет), для которых библейская строка «В начале было слово» переполнена волшебным смыслом. В начале — и в конце — было слово; из слов создается реальность и в слова она претворяется, и если не стараться из жизни выделять слова, как ДНК, и сохранять их, как генетический материал жизни, — то вся жизнь так и уйдет в никуда. Люди, живущие с таким чувством, — волей-неволей прирожденные рассказчики и писатели. Каковым и был Ананьев.

Он писал всю жизнь. От его студенческих лет остались дневниковые записи. Они перерастают в записки о работе, сохраняя местами дневниковый характер, а местами становясь размышлениями о научных экспериментах. Затем заметки эти перерастают в литературные зарисовки, и из них выходят полностью сформированные рассказы и документальная проза. И, наконец, значительная часть материала, вошедшего в книгу и посвященного детству, юношеству, семье, работе, написана после ракового диагноза, с осознанием, что жизни (статистически) отпущено еще год-полтора. Эти записи, созданные не в тихой пенсионной гавани, а во время химиотерапии, борьбы со смертельной болезнью, — эти записи не вмещаются в категорию мемуаров и воспоминаний. Они написаны с горячей, настойчивой откровенностью исповеди перед Всевышним. Они — финальный «отчет по результатам». Сам же автор так их и именует — Докладной запиской Генеральному Конструктору.

«Выделять из жизни слова, — кто-нибудь повторит с усмешкой. — В словах у нас нынче недостатка нет, наоборот: вон, кругом, сотня за копейку». Это, конечно, так. Но слова, опять же, как гены, бывают живые и мертвые, и самое главное — у Ананьева слова живые: дышат, работают, воссоздают время и жизнь, как им и положено. Воссоздают образ человека в четырех измерениях.

Ананьев пишет так, что от чтения не оторвешься. О чем бы то ни было — о работе ли в лаборатории, о покупке ли подержанной машины, о лечении ли зубов. Его путевые записки о командировке в ГДР разворачивают в воображении целый фильм, будто на выцветшей кинопленке 1970-х — хмурая погода, аскетического вида ученые на фоне стылого пейзажа или замысловатого оборудования. Перипетии делания науки в американской компании, занятой агробизнесом, читаются как технотриллер с порядочной дозой комического абсурда. Эмигрантские мытарства первых лет после переезда в США задевают за живое; это довлатовский «Чемодан», только с участием ученых. И, конечно же, незабываемы те страницы, что ближе к началу книги (неожиданные детали, выжившие в памяти из дальнего, послевоенного детства, из ушедшего мира) и к концу (безнадежная осадная война с раком мозга, которую автор документирует терпеливо и самоотверженно). И от самого сосуществования этих страниц — от того, что можно всю эту жизнь, от корки до корки, держать между ладоней, иной раз становится не по себе и хочется расплакаться.

Нас спросят: о чем эта книга? О жизни. Пытаясь уточнить, мы станем добавлять: «О любви, детстве, времени, потере и… и… и… о жизни, одним словом». Мы разводим руками, вспоминая необъяснимый, тектонический эффект, произведенный в душе. В этом смысле, «После человека остается только слово» напоминает мне «Зеркало» Андрея Тарковского, фильм о жизни. Как «Зеркало», эта книга больше, чем сумма ее частей.

Но всё же попытаемся уточнить: что это за части?

Это книга про науку. Историки российской науки найдут подробное изложение обстоятельств открытия мобильных генетических элементов ³. С расстояния почти в пятьдесят лет значение этого открытия очевидно, но в гуще событий ясности, конечно, не было, и разные истории из того периода, включая целый роман («Эффект положения»⁴ Иосифа Герасимова), с тех пор питали воображение московской интеллигенции. Сейчас можно сказать, что важность этого сюжета не в том, что начальство заботилось о субординации — на то оно и начальство (впрочем, делать это можно разными методами, можно вдохновлять, а можно подавлять, обычно получается смесь и того, и другого, но всё дело в пропорции). Важность в том, насколько бывает непредсказуем, эфемерен непосредственный момент открытия: здесь и сейчас, в этот раз, а не в другой, этот человек, а не тот. И первооткрывателем стал Евгений Ананьев — в 1976 году, в московском Институте молекулярной генетики (ИМГ). Благодаря тому, что был он талантливейшим и работоспособнейшим экспериментатором, обратил внимание на малую деталь на одном из препаратов и обладал воображением, чтобы представить себе ее значение. И, конечно же, благодаря тому, что его коллеги сделали возможным сам эксперимент. А «система» среагировала только так, как могла: возможности разработать свой задел она Ананьеву не дала. Вместо этого приказала, над чем работать дальше: выживай, мол, доктор Ананьев, в науке не благодаря, а вопреки своему достижению. Конкуренция за пятачок под солнцем, столь малый, поделенный на почти что наследственные уделы, и в богатые-то времена была суровая, а уж в худые — или худеющие, так сказать…

Но не только на это должны обратить внимание историки отечественной науки. Читайте эту книгу ради ее описания нравов и быта ученых-биологов, читайте про традиции, личности, страсти и, самое главное, про то, как работали многие, очень многие: на износ, жили и дышали наукой. Читайте, как пили и веселились, как дружили и переставали дружить, как завидовали, соперничали, выбивались вперед и отбрасывались назад, как сходили с ума от неудач. Читайте, дивитесь, сопереживайте.

Я застала край этой эпохи, когда делала дипломную работу и затем поступила в аспирантуру в ИМГ. Мне тогда всё виделось просто: все ученые были замечательные, страшно умные, просто сверхчеловеки. Очень хотелось примкнуть к этому элитарному кругу. Потом, когда «взрослые» стали выезжать за границу, мы, как дети-беспризорники, сбились в тесную «шайку», аспирант наставлял студента, работали весело и, скорее всего, бестолково. Начинало вериться, что не нужны нам эти взрослые, эти авторитеты. А многие из этих «взрослых», включая Ананьева, в тот самый момент и позже старались, устраивали своих подопечных в лаборатории Европы и США. В книге встретятся заботливые, почти родительские письма Ананьева к сотрудникам: от призывов к действию — доделать диссертацию, привести в порядок резюме — до советов, что с собой брать в дорогу и как себя вести по прибытии.

Это уже было время, когда всё начинало, как пишет Ананьев, лететь в тартарары.

Драма ананьевского поколения биологов в том, что эти люди были готовы руководить, учить, двигать целые направления, а судьба взяла и отбросила их практически обратно «в школу». Они учились объясняться на иностранном языке, перемогали культурный шок, терпеливо доказывали новым начальникам, что не лыком шиты. То, что на это уходили годы, видно по летописи публикаций в научных журналах: идет по статье каждый год-два, темп нарастает — и вдруг пробел. Четыре, пять, семь лет молчания. Под поверхностью этого молчания — борьба. Золотая пора профессиональной жизни, когда опыта уже много, а энергии еще много, уходит на адаптацию. Многие вышли из переделки победителями, но не все. Некоторым просто не хватило лет жизни. Пусть это всего лишь одна маленькая страничка из большой драмы России 1990-х, но пролистывать ее не стоит.

А еще это книга про ученого — доктора биологических наук Ананьева. Что такое призвание — нечто, что можно разглядеть только задним числом, но нельзя предсказать? Нечто, что видно только тем, кто глядит со стороны? Но если есть еще сегодня девочки и мальчики, которые задаются вопросами «Есть ли у меня призвание к науке?», «Что это значит — быть ученым?», то, может быть, прочитав книгу Ананьева, можно подобраться к ответам.

Вот перед нами молодой человек. Он спрашивает себя о смысле жизни и отвечает, что жизнь «есть всего-навсего эндотермическая автокаталитическая реакция атомов и молекул», которую, следовательно, можно — и нужно — «смоделировать в искусственных условиях». Строки эти написаны деловито, как план: что надо улучшить в человеческом организме первым делом, что вторым. Болезни — долой! Кожу — глаже и прочнее! Мышцы — сильнее! Наивно звучит? Да. Но удивительно ли это? Нет. В те времена генетики только начинали становиться молекулярными генетиками, и ощущение должно было быть такое же, как у молодых российских кибернетиков в 1960-е годы. Понедельник начинался в субботу и до неба было подать рукой. Реакция Белоусова — Жаботинского! Самоорганизация порядка из хаоса!

Вот тот же молодой человек через несколько лет, уже отведавший экспериментаторской реальности: его задачи становятся конкретнее. И гораздо менее масштабными: например, как растянуть хромосому фруктовой мушки, чтобы узнать, в каких местах на ней синтезируется РНК?

Проходят годы. Меняются государственные режимы, растут дети, входят в обиход персональные компьютеры. Вот за рабочим столом тот же самый человек, уже немолодой, заканчивает, увы, свой последний проект. Что он сделал? «Смоделировал в искусственных условиях» — собрал из кусков-деталей — работающий молекулярный механизм. Маленький, но важный механизм, всего лишь один из тысяч механизмов, тикающих в живой клетке. Искусственная центромера, если ее запустить в живую клетку, обеспечивает передачу генетической информации при каждом делении клетки на две клетки-дочки. Вот что значит быть ученым. И разве не сделал этот человек то, о чем и мечтал в юношестве?

Это книга про человека — Женю Ананьева. Немало людей идет по жизни, мучаясь: вот все кругом живут уверенно, бойко, устремленно, всё-то у них как по полочкам, а вот я всё какой-то не такой, всем-то я чужой, всё-то я с улицы, с холода гляжу на их праздник. И никто им не объяснит, что не одни они носят внутри себя такое чувство, что таких мучеников полно и среди бойких и уверенных, мы просто этого не замечаем. Спасибо этой книге за то, что она дает нам возможность заглянуть во внутренний мир человека. Там, внутри, неспокойно, сильные течения, водовороты. Мальчик чувствует себя изгоем и боится смерти в том возрасте, когда нам еще кажется, что мы бессмертны. Порой он оправдывает свои импульсы, порой казнит себя немилосердно. Как многие, он не осознает свои истинные, природные таланты и свои недостатки, именно потому что те и другие привычны, естественны как дыхание. Вот тот же мальчик пишет в свои тридцать лет: «Я чувствую себя глупым и старым одновременно. Глупым — оттого что я так и не понял, зачем живу. Старым — потому что вижу ошибки других». И далее: «Я очень старый, потому что меня никто никогда не любил, не жаждал. Старый — потому что меня любили только старухи, когда я был маленький, и только дети, когда я стал большим». Так и хочется протестовать: это не так, конечно же, не так, неправда, субъективная реальность!

Спасибо этой книге и за то, что в ней не одна правда, а несколько, не один голос, а много; спасибо, что эти голоса повторяют (в письмах и воспоминаниях): незауряден, талантлив, ценимый, любимый.

Это книга про любовь. Про любовь, которая, как открытие, непредсказуема — здесь и сейчас, этот человек, а не тот, — но может и переиначить всю последующую жизнь. Но и это не всё. Само появление этой книги на свет — это акт любви. И Ольга Данилевская не только собрала книгу из частей. Она взяла на себя горький труд завершения летописи, это ее голос повествует о последних днях и часах автора, о постепенном истекании души из тела. Рассказ этот надолго останется с читателем. Поэтому в итоге мне хочется сказать так: это книга про то, как жили-были два человека, два ученых-генетика, Женя и Оля. Они прожили любовь длиною в жизнь. Они перемогли и такие времена, и сякие. Женя находил слова-гены и создавал из них рукописи-геномы. Но это Оля сложила и собрала их все в книгу, дала всем этим генам, так сказать, центромеру, чтобы они могли наследоваться, передаваться из поколения в поколение.

Вот такая наука.

Юлия Сидорова, молекулярный биолог, писатель-фантаст,
работает в Вашингтонском университете (Сиэтл)

Электронную версию книги можно приобрести на сайте издательства «Директ-Медиа»:
directmedia.ru/book-693764-posle-cheloveka-ostaetsya-tolko-slovo/

¹ fantlab.ru/autor49991; washington.edu/news/2013/08/12/a-chilly-epic-biologist-julia-sidorovas-novel-the-age-of-ice/

² Открывки из книги публиковались в ТрВ-Наука №№ 374–376 (trv-science.ru/tag/evgenijj-ananev).

³ trv-science.ru/2023/04/iz-dokladnoj-zapiski-generalnomu-konstruktoru-2

⁴ publ.lib.ru/ARCHIVES/G/GERASIMOV_Iosif_Abramovich/_Gerasimov_I.A..html