Жизнь моя была полна многими событиями и яркими впечатлениями в двух сверхдержавах, работал в крупных научных лабораториях и в малых компаниях, развивавших большие идеи в телекоммуникации. Но особо в памяти живут первые двадцать лет научной жизни, которые прошли в Физическом институте им. П. Н. Лебедева АН СССР.
После окончания физфака МГУ я пришел стажером в лабораторию, которой руководил академик (и нобелевский лауреат) Николай Геннадьевич Басов, и сразу включился в эксперименты по сферическому облучению микросфер на уникальной (и первой в мире) 9-канальной лазерной установке «Кальмар».
Мы спешили, старались максимально использовать нашу установку, пока еще не появились конкуренты. «Стрельбы» продолжались иногда до двенадцати ночи, а потом мы бежали, чтобы успеть на последний троллейбус. В результате одна за другой пошли статьи в ЖЭТФ, признание успехов, защита диссертаций.
Научные достижения повлекли за собой разговоры о поездках на международные конференции и о карьерном росте, что было весьма желательным, поскольку кормить семью с двумя детьми на 130-рублевую зарплату младшего научного сотрудника становилось всё труднее. Группа тем временем превратилась в лабораторию, в которой предполагалось создать несколько групп. Среди них могла быть и моя. В связи с этим «старшие товарищи» настойчиво советовали мне вступить в Партию (пишу с прописной буквы, чтобы напомнить слишком молодым, что в СССР была лишь одна партия, несмотря на этимологию этого слова). К тому же для партийных открывался путь на поездки в капстраны, а для меня еще с детства, проведенного за колючей проволокой секретного города Сарова, где мой отец работал над созданием ядерного оружия, мечта увидеть людей в других странах казалась несбыточной.
Так я и стал членом организации, если верить Конституции СССР, «руководящей и направляющей» в стране, а спустя пару лет — даже членом партбюро Басовского отделения ФИАНа. И только поэтому могу рассказать об истории, которая случилась в 1983 году во время «всенародного» обсуждения проекта нового закона о трудовых коллективах.
В мои партийные обязанности входило собирать рапорты из партгрупп лабораторий об их «единодушном одобрении» решений Партии. Такие рапорты на любую из спущенных сверху тем я мог бы писать еще до проведения собраний, но всё же полагалось провести собрания во всех подразделениях.
К положенному сроку почти все парторги отчитались как положено, и я уже подготовил итоговый документ для парткома. Звоню в Троицк, в филиал нашего отделения: «Ну чего вы тянете?» А парторг (очень добродушный и мягкий человек): «У нас задержка получилась». Я ему: «Ну ладно, я в партком отнесу сегодня, а завтра кто-нибудь от вас мне занесет бумагу для отчета» — «Не, погоди. Не ходи в партком, я должен всё сначала Компанцу (наш секретарь партбюро) рассказать». И всё, повесил трубку. Я к Компанцу, а он мне: «Сиди, ничего не делай».
Игорь Компанец описал этот инцидент, грозивший его исключением из партии, в своих воспоминаниях о Н. Г. Басове в книге, посвященной его столетию. Там он, выражая свою точку зрения, считает, что его спас Николай Геннадиевич. Басов, конечно, помог Игорю, но история на этом не заканчивалась.
К сожалению, был случай, когда партийная организация оказалась не помощником Н. Г. Басова, а причиной доставленных ему хлопот. Весной 1982 г. партгруппа Троицкой площадки ОКРФ проводила собрание трудового коллектива, на котором обсуждался проект закона о трудовых коллективах, и было совершенно справедливо высказано соображение о некорректности формулировки в проекте о партийном руководстве беспартийными членами коллектива. Районное и городское партийное начальство узнало раньше, что в руководимых Н. Г. Басовым Институте и Отделении КРФ подвергнут сомнению основополагающий принцип КПСС, и сообщило в партком и руководству ФИАН об этом факте и о необходимости взысканий. Конечно, известие было очень неприятным для Николая Геннадиевича, если помнить, кем он был в Академии наук СССР и какие посты занимал в обществе. Вопрос обсуждался даже в Октябрьском райкоме партии с привлечением Н. Г. Басова и секретаря партбюро И. Н. Компанца. Один из членов райкома КПСС всё же признал, что формулировка проекта действительно является «недостаточно взвешенной». Но Николаю Геннадиевичу пришлось приложить усилия, чтобы закрыть проблему без последствий для участников событий и Института.
Из воспоминаний И. Н. Компанца в юбилейной книге к столетию академика Н. Г. Басова
Причиной задержки с рапортом из Троицка оказалось голосование против статьи 5 проекта нового закона, в которой четко было сказано, что все трудовые коллективы неукоснительно исполняют все решения КПСС. Один из младших научных сотрудников по фамилии Жигалкин встал перед народом и заявил, что решения партии неукоснительны для членов партии, а он, беспартийный, их выполнять неукоснительно не собирается. И поднялась волна народного «осуждения». Бедный парторг даже не решился считать голоса, а просто перенес собрание на поздний срок до поступления указаний сверху.
Этот инцидент имел заметную реакцию не только среди посвященных в ФИАНе и Ленинском райкоме, даже не только в Московском горкоме, но и в самом Политбюро. Где мэнээс Жигалкин и где Политбюро?! Я и сам бы так подумал, если бы через пару дней после скандала не услышал о нем в разговоре с моей тещей (которая работала в МИДе и выросла до начальницы секретариата министра иностранных дел А. А. Громыко, как злые языки говорили, потому что лучше всех разбирала карандашные каракули большого начальника). Она, как всегда, подавала все входящие бумаги (предварительно ознакомившись с их содержанием) своему шефу, который к тому времени стал членом Политбюро.
Так вот, вдруг она спрашивает меня: «А кто это у вас такой Жигалин?» Я, конечно, изумился и говорю: «Есть у нас Жигалкин, но откуда вы его знаете?!» А она: «Прочитала в инфосправке Политбюро о замечании к тексту нового закона». Легко так сказала. У нас там людей из партии выгоняют (практически лишая их дальнейшей карьеры), но неужели Политбюро занимается такими делами?!
Она, конечно, не знала, чем закончилась эта история, что тогда решили члены Политбюро. Только, когда Верховный Совет принял закон, статьи 5 там не было. Не было и «неукоснительного исполнения», а направляющую роль партии перенесли в «Общий отдел» статьи 1.
Вот такой у нас был герой в Троицком ФИАНе, звали его Анатолий Жигалкин. Я часто вспоминаю этот эпизод и спрашиваю себя, почему я молча собирал отчеты о собраниях, единодушно одобряющих еще одну веревку к своему хомуту? Да потому, что не верил в возможность повлиять своим слабым голосом на огромную пуленепробиваемую машину подавления свобод отдельной личности. А вот Толя Жигалкин считал самоочевидной истиной, что он не «тварь дрожащая», а имеет неотъемлемое право на свободу, на интеллектуальную свободу — свободу мнения и слова. Напомню, что другой физик ФИАНа в 1968 году опубликовал свои размышления1 о неразрывной связи этой свободы с прогрессом и мирным сосуществованием. Разумеется, академику и трижды герою было легче надеяться, что его мнение узнают в Политбюро, куда он также послал экземпляр своих «Размышлений». Андрей Сахаров в Горьковской ссылке (за два года до выступления Толи Жигалкина) написал: «Лозунг „Народ и партия едины“, украшающий каждый пятый дом, — не вполне пустые слова». Если бы каждый пятый среди соотечественников Андрея Сахарова и Толи Жигалкина верил в свое неотъемлемое право на свободу, иной, вероятно, была бы история страны.
Юрий Захаренков, пенсионер,
ранее работал в отделении квантовой радиофизики ФИАН,
Ливерморской национальной лаборатории, Raytheon Company
1 Горелик Г., Захаренков Ю. «Недостойное советского академика… поведение Сахарова А. Д.» // ТрВ-Наука № 371 от 7 февраля 2023 года. trv-science.ru/2023/02/nedostojnoe-sovetskogo-akademika-povedenie-saxarova/
(7 оценок, среднее: 4,43 из 5)
Загрузка...