Продолжаем серию бесед о полевых исследованиях исчезающих языков с лингвистом Сергеем Лёзовым, профессором Института восточных культур и античности НИУ ВШЭ 1.
— Расскажите, пожалуйста, о ваших летних путешествиях.
— Я был в экспедиции два месяца, июль-август. Месяц c лишним в Сирии, в Каламуне, изучал современный западно-арамейский язык. Потом — привычный маршрут: Дамаск — Бейрут — Стамбул — Мардин — Мидьят. Там, в Тур-Абдине, я еще три недели занимался языком туройо.
— Кто из коллег был с вами?
— В Сирии я был с двумя студентами: Аней Бромирской и Колей Гришиным. Они окончили второй курс образовательной программы «Христианский Восток» в НИУ ВШЭ, где я академический руководитель. Очень одаренные люди. Они были в Сирии впервые. Мне удалось их увлечь… Хотя «я» да «я» — как-то глупо… Короче говоря, они увлеклись той тематикой, что я занимаюсь, — синхронным и историческим описанием западно-арамейского глагола. Они разделяют мой восторг относительно этой темы.
— Глагол — «живая вода языка» 2?
— Именно так. В основном мы занимались элицитацией, работали над грамматическим описанием современного западно-арамейского языка, точнее, говора деревни Маалула; есть еще говор соседней — в пяти километрах — деревни Джуббадин, несколько отличающийся фонологией (в частности, по набору согласных) и много чем другим. Напомню, Джубаддин — единственное в мире место, где мусульмане говорят по-арамейски. Но, боюсь, голова моя не выдержит одновременной работы над двумя говорами, поэтому пока что я решил остановиться на одном из них.
— Неужели эти говоры так сильно отличаются?
— Есть известный афоризм идишиста Макса Вайнрайха: «A language is a dialect with an army and navy» 3. А если нет ни армии, ни флота, ни масс-медиа, нет «Первого канала» и т. д.? В прежней человеческой ситуации, т. е. до модернизации, свой язык был в каждой деревне. До наступления die Moderne (современной эпохи — так, видимо, нужно перевести немецкий термин?) географическая и социальная мобильность была очень низкой: мальчики наследовали профессии своих отцов, девочки понятно чем занимались — детоводством… Жители деревни редко покидали свою родную деревню и, грубо, говоря, в каждом населенном пункте был свой язык. До сего дня эта языковая ситуация в какой-то мере сохраняется в обоих регионах, где я работаю: в Каламуне и в Тур-Абдине (это Верхняя Месопотамия, нынешний юго-восток Турции). И там, и там, передвигаясь между деревнями, работая с информантами, вслушиваясь, замечаешь существенные отличия говоров от поселения к поселению.
— Можете привести примеры?
— Допустим, ежедневное слово «хороший». На городском диалекте туройо, в Мидьяте, говорят kayyiso (это арабизм), а в деревенских диалектах (видимо, во всех) скажут ṭawwo или ṭowo — это арамейское слово с тем же значением. Видите: различия в базовой лексике. Или, например, глагол «хватать», «ловить». Я мух боюсь — они мне спать мешают. (Кстати, мухобойку мы называли в шутку «lady killer», т. е. «бабник», der Frauenheld; моему ассистенту, палестинцу Ваэлу Мухайсину, понравилось.) И я, завидев муху, говорю Ильясу, моему товарищу и информанту из деревни Кфарзе в Тур-Абдине: «Zbaṭe!» («Поймай ее!»), он это очень ловко делает. А на городском диалекте было бы msake. Ничего общего, но оба слова — арабизмы. Носители языка их не осознают как заимствования, потому что фонологический состав не отличается от состава исконных слов, тут нет «иностранных» фонем.
— Удивительно…
— И так было везде, в том числе и в России — в каждой деревне свой говор. Это не литературный, не унифицированный, не формализованный, не школьный язык. Естественно, мне такой язык особенно интересен. Шагреневая кожа сжималась, сжималась — и осталось три деревни рядышком, в горах, из коих уцелело две, потому что Баха была разорена войной и опустела4. (Повстанцы разбежались — может быть, еще вернутся.) Вот это — немногие остатки некогда огромной западно-арамейской языковой подгруппы. Видимо, жители этих деревень долгое время мало коммуницировали с внешним миром.
— Где еще на земном шаре сохранилась эта лингвистическая ситуация?
— Мы, возможно, этого не осознаем, но такое явление затрагивает значительную часть населения нашей планеты — повсюду, куда не дотянулась унификация. В частности, это едва ли не весь арабский мир. Тонкие различия (не самые броские, но заметные носителям) есть, скажем, уже между арабским языком Дамаска и арабским языком Каламуна, в пятидесяти километрах к северу. Почему? Потому что эти языки устные. Они развиваются свободно, не кодифицированы, норма им не мешает меняться. Можно пойти немного дальше к северу: в Верхней Месопотамии, в турецкой Анатолии, тоже есть арабские говоры. Они изолированы от контакта со стандартным арабским — официальным языком арабских стран — и живут в тесном союзе с курманджи и турецким.
— С кем вы общались в Сирии? Тот же круг информантов?
— Не совсем. Смотрите: перед нами стояло две задачи. Первая — описать морфологическую семантику и синтаксис западного арамейского — задача, в науке не решенная. Есть грамматика моего коллеги Вернера Арнольда, но это лишь фонология и морфология, так сказать hardware, или «мертвая вода» языка. Есть публикации полевых текстов, записанных нашими предшественниками, 500–600 тыс. слов — не словарных единиц, а «вхождений», «от пробела до пробела». Этого недостаточно для создания грамматики какой бы то ни было. Для сравнения: в Национальном корпусе русского языка уже больше двух миллиардов слов. Тот же Вернер Арнольд, когда описывал формальную морфологию глагола, естественно, элицитировал, т. е. садился с информантом — и тот ему спрягал. Иначе до правды не доберешься. Но и этого мало для описания поведения глагола в живой речи. Мы создали собственную базу данных из опубликованных текстов. Когда я туда заглядываю, часто нужных форм там не оказывается.
— Почему?
— Потому что полевые лингвисты записывают преимущественно рассказы, нарративы. Фольклор и рассказы из жизни — не самый типичный модус функционирования человеческого языка. Живая речь — это обмен репликами о том, что (а) произошло только что, (б) происходит сейчас и (в) о том, что будет происходить тоже вот сейчас: «Сгоняй в магазин!», «А хлеб не взяла?», «Домашку дашь посмотреть?», «Ты что это делаешь?», «Думаю закосить эту пару» — и т. д. Грамматика диалога (в нормальном смысле, не в бахтинском) отличается от грамматики повествования. Это хорошо известно. Елена Викторовна Падучева определила диалог лицом к лицу как «каноническую ситуацию общения». Семантику нарратива она изучала как отдельную тему. Она подробно проработала идею, которую прежде высказывали французский лингвист Эмиль Бенвенист и Роман Якобсон, — мысль о различии речевой и нарративной интерпретации глагольных форм. Нарратив — это особая проекция языка; его морфология и синтаксис в каком-то смысле обеднены, во всяком случае отличаются от «канонических». Скажем, глагольным формам c семантикой вроде английского Present Perfect, частотным в «обычной» речи, в нарративе, строго говоря, вообще делать нечего. Коль скоро они там всё же появляются, то язык и значения им приписывает «сдвинутые», проецированные в пространство нарратива, не те, что в диалоге. Однако сложилось так, что полевые лингвисты предпочитают записывать истории, т. е. «отшлифованные» тексты. Например, один мой информант из Маалулы, Абу-Шахин, в ответ на просьбу рассказать «что-нибудь интересное», очень живо рассказал мне о том, в какие переделки попадал по пьянке. Но мы понимаем — это не экспромт. Дело в том, что у любого человека есть фонд рассказов. Скажем, вот у меня сын, сыну моему 29 лет. И я, и его мама (а моя возлюбленная) много раз рассказывали ему всякие истории из его детства. И такие рассказы — тоже своего рода фольклор, потому что текст проработан, найдены красочные детали, смелые сравнения и т. п. И мне нравится слушать эти рассказы снова и снова, хотя я помню уже каждое слово, каждую интонацию. Рассказ Абу-Шахина про пьяные приключения явно из той же области.
— Веничка Ерофеев… Довлатов…
— Да-да. Рассказы о чем-то важном, что было в жизни, есть, как правило, у любого человека, хотя настоящий талант рассказчика редок. Меж тем в повседневной речи мы обмениваемся просьбами, пожеланиями, приказаниями, высказываниями о будущем… И эта важнейшая часть речевой деятельности (то, для чего, собственно, и «был создан» язык) выпадает из полевой работы. Поэтому тех форм, которые нужны мне для описания морфологической семантики глагола, в корпусе мало. Приходится элицитировать. И здесь есть одна важная сложность. Если язык-посредник — дамасский арабский, то ответ может калькировать синтаксис стимула, т. е. исходного предложения. Дело в том, что все мои информанты — билингвы, и у одних первый язык скорее арамейский, а у других — скорее арабский. Как бы то ни было, арабский чудовищно влияет на арамейский и скоро вытеснит его совсем5. Настоящих носителей говора Маалулы не так много, они, как правило, старше сорока, даже старше шестидесяти. Поэтому я беседую с четырьмя-пятью людьми и сверяю ответы. Или вообще не пользуюсь языком-посредником; беру палку или открываю дверь и прошу информанта сказать, что я делаю: Сергей ломает палку, сломал палку, палка теперь сломана; Сергей открывает дверь, открыл дверь, теперь дверь открыта; Сергей ловит муху, Сергей поймал муху, теперь муха поймана…
— Будет публикация по итогам экспедиции?
— Да, мы со студентами записали десятки часов элицитации, сейчас начинаем их осмыслять. Сегодня поздно вечером я созваниваюсь в зуме на эту тему со своим коллегой Чарлзом Хэберлем из Ратгерского университета, он будет соавтором в работе о глаголе.
— Все-таки я снова попрошу вас что-нибудь пересказать, первое, что вспоминается…
— Из интересных вещей могу вспомнить встречу с пастухом Нажибом, не совсем забавную. Он одинокий человек, людского общества чурается, почти полностью из культуры изъят, живет со своими овцами, общается только с сестрой Розой (ее мы тоже записали) и двумя-тремя друзьями из деревни. Он рассказывал страшные вещи о войне, о зверствах и со стороны исламских повстанцев, Джебхат ан-Нусра 6, и со стороны правительственных войск. Я далеко не всё уловил на слух, мы будем работать с записью. (Говор Маалулы я знаю еще гораздо слабее, чем туройо, но совершенствуюсь, естественно.) В любом случае я понял, что этот человек глубоко травмирован боевыми действиями и скептически относится ко всем сторонам конфликта. Человек он необычный. Когда мы познакомились («Привет!» — «Привет!»), я спросил: «Можно тебя сфотографировать?» — «Можно». Я сделал снимок, он потом стал спрашивать меня при встречах в горах: «Anik ṣūrča?» — «Где фотография?». Дескать, хочется увидеть свой портрет. Мы распечатали фото в Дамаске, подарили ему. Так Нажиб меня запомнил и вступил со мной в контакт. Когда я вернулся этим летом, общий друг сказал ему, что «русский профессор» снова приехал, хочет поговорить. Мы пришли в его дом, наполненный козами, записали полтора часа беседы. Нужно отметить, что язык Нажиба очень особенный: он, судя по всему, никогда нигде не учился на арабском. Родился он в 1946 году и сейчас всё еще выглядит неплохо.
— До войны он тоже был затворником?
— Да, он одиночка по складу характера. Война же не обошла никого: прямой наводкой били по домам. Я вам показывал фото разбитой гостиницы на стратегической высоте в Маалуле, похожей на наш сожженный Белый дом в 1993 году. Я надеюсь подготовить книгу свидетельств на арамейском языке о гражданской войне в Сирии, своего рода oral history. Про боевого епископа, заточенного в израильскую тюрьму, я вам уже рассказывал 7… Мы издали в американском лингвистическом журнале Word рассказ Абу Джорджа о войне, но он примыкает к официальной точке зрения, потому что информант — член правящей партии. Хочется другого, и если хватит сил и способных учеников, то книгу можно будет выпустить.
— С кем еще вы общались?
— Мы говорили с жителями деревни в возрасте от 30 до 90 лет. Помимо Нажиба-пастуха записали одну пожилую женщину и людей, которые занимаются сельским хозяйством.
— Не могу не спросить… Обстановке в регионе не меняется? Вы рассказывали, что даже Дамаск живет без электричества…
— Да, там его почти нет — дают в день на час. С топливом трудности, с водой тоже. Война еще продолжается на северных окраинах страны — там, где живут курды. А мы жили в более-менее спокойной местности. Нам повезло, мы поселились в монастыре святой Теклы, которому американцы, хоть они вроде бы и враги, подарили генератор. Свой собственный источник энергии — невиданная роскошь. Нас было четверо, в большой квартире пять комнат, одну из них отвели под кабинет для работы, и каждый жил в своей комнате. Можно было бы там поместить, наверное, пятьдесят паломников, собирая посуточно плату: в каждой комнате по нескольку кроватей. Недавно я прочел, что средняя зарплата в Сирии — 20 долларов в месяц, так что те 400 долларов, что мы заплатили за проживание, — огромные деньги. В общем, жили мы припеваючи, в отличие от зимней экспедиции, когда я сидел в летнем домике без электричества, почти как в окопе. А нынче я был очень рад, иначе вышло бы неловко перед студентами, хотя они были готовы ко всему, я их предупредил.
— Кстати, мы же редко говорим «отключили электричество», просто «отключили свет». А на изучаемом вами языке?
— На говоре Маалулы: ṯōle káhraba, zalle káhraba, буквально «пришло электричество», «ушло электричество».
— «Электричество» — какой там корень?
— Корень слова янтарь. В одних языках это заимствование греческого ἤλεκτρον, в других — калька с греческого. И это слово было, естественно, заимствовано западно-арамейским из арабского. (В арабском это, в свою очередь, иранизм, персидский источник тоже значит «янтарь».) А вот в туройо слово «электричество» — тоже арабизм, но другой: ǧaryān, в конечном счете дериват арабского глагола «течь», т. е. это наш «ток». Вот так в двух арамейских языках есть два слова со значением «электричество», заимствованных из разных арабских источников.
— Кто настоятель монастыря?
— Абуна Матта, мужчина средних лет, его родной язык — арабский. Ему довелось немного поучиться в семинарии, если не ошибаюсь, в Бейруте, он там изучал древнееврейский и древнегреческий.
— Что его там удерживает? Вера?
— Понимаете, вообще-то этот монастырь очень известен в Сирии, туда приезжают паломники, туда возят экскурсии. Там живут четыре-пять монахинь, некогда переживших плен ИГИЛа 8 и освобожденных после переговоров. Скорее всего, их обменяли на повстанцев, т. е. террористов. Мне об этом рассказывал один мой товарищ, чей отец, сирийский бизнесмен и христианин, в этом как-то участвовал. Монахиня-завхоз, очень добрая, выражала всяческий восторг, что мы приехали, обнимала нас, дарила печенье. Вот так.
— Дальше вы жили в Дамаске?
— Да, я провел там несколько дней, обрабатывая с Ваэлом перевод одной из историй на дамасский арабский. (Есть идея разместить в будущей книге колонку на дамасском арабском, так сказать, в постколониальном стиле.) Это история про редкие слова, связанные с ушедшей материальной культурой. Два информанта беседуют и перечисляют забытые слова, например обозначения частей водяной мельницы, а еще термины, связанные с традиционным промыслом — изготовлением шелка из кокона шелкопряда. В этой записи восемь этюдов про такие вот устаревшие слова из мира натурального хозяйства. Этот текст я расшифровал с помощью информантов, перевел на английский, а Ваэл перевел его на дамасский арабский.
— Дальше — Турция?
— Да, из Дамаска я поехал на такси в Бейрут. В Бейруте я сажусь на самолет турецких авиалиний и лечу через Стамбул в Мардин. Путь, конечно, через задницу. До войны я бы в Дамаске сел в самолет и отправился бы прямым рейсом в Диярбакыр. После 2011 года отношения между Турцией и Сирией — почти что война из-за населенных курдами северных регионов. А студенты мои поехали в Москву: я посадил их на прямой рейс из Дамаска, а сам отправился в Тур-Абдин и там еще работал три недели. Там живет мой ассистент, коллега и друг Ильяс Иран9, вместе с которым мы готовим книгу. Усилиями нашего сообщества, Turoyo Team, работа продвинулась довольно далеко. Там будут тексты, перевод на английский, комментарии, глоссарий, грамматический очерк, фотоиллюстрации… Впервые будет составлен словарь языка туройо, пусть и ограниченный корпусом нашей книги. Но объем там солидный: до пятидесяти авторских листов. В Тур-Абдине я как раз и сверял один из таких текстов вместе с Ильясом — большой автобиографический рассказ. Это еще одна особенность нашей работы: я почти не вижу таких рассказов в опубликованном корпусе туройо. Человек по имени Ханна Дэво (буквально «Иван Волк») просто повествует о своей жизни, о том, что ему интересно10. Он работал лудильщиком, путешествуя пешком или на осле по всей Верхней Месопотамии, по Курдистану. Рассказ ведется о его буднях: как они жили, работали, обманывали клиентов, нарывались на неприятности… По ходу расшифровки мы находим на картах упоминаемые в тексте топонимы, что требует некоторых усилий. За комментариями мы с Ильясом обращались к одному местному курдскому историку и краеведу. Все три недели ушли на сверку большей части этой истории жизни одного человека.
— Где вы жили?
— Квартиру снимал. Внешняя часть экспедиции была совершенно uneventful. Мирное существование, электричество почти не отключают, воды вдоволь, пообедать можно в дешевой закусочной.
— Что говорили ваши информанты о президентских выборах?
— Выборы проходили вскоре после конца моей весенней экспедиции. Как я понимаю, немногие suryoye — носители восточного арамейского языка — и большая часть курдов голосовали за Кемаля Кылычдароглу. Как бы то ни было, мы знаем, что Эрдоган остался на своем посту, но напряжение было заметно. Было немало голосующих против.
— Почему?
— Надоел, засиделся. Но мне трудно сказать что-либо осмысленное о турецкой политике.
— Интрига там была — два тура, огромная явка, кандидаты шли ноздря в ноздрю… Но насколько я понимаю, одного из претендентов, мэра Стамбула, предусмотрительно «закрыли»?
— Да, за оскорбление избиркома. Его осудили за слова. Но все-таки то, что мэром столицы избрали оппозиционера, о многом говорит. Свободы там уже заметно побольше, чем у нас.
— Ничего я не забыл спросить?
— Вроде бы нет. Получилось даже больше, чем я ожидал. Я-то думал, мне вообще уже нечего сказать…
Интервью подготовил
Алексей Огнёв
1 Предыдущие публикации: trv-science.ru/tag/sergejj-ljozov
2 trv-science.ru/2020/07/klyuchi-k-istorii-aramejskogo-glagola/
3 «Язык — это диалект с армией и флотом». Смысл этого высказывания в том, что разница между языком и диалектом иной раз определяется внешними условиями. «Army and navy» емко указывают на статус языка как государственного. trv-science.ru/2020/05/aramejskij-yazyk-bez-armii-i-flota/
4 trv-science.ru/2021/02/polevye-issledovaniya-sovremennogo-zapadnogo-aramejskogo-yazyka
5 trv-science.ru/2017/05/lyozov-2/
6 Верховный суд РФ признал организацию «Джебхат ан-Нусра» террористической и запретил ее деятельность на территории России. — Ред.
7 trv-science.ru/2022/08/vospolnenie-utraty
8 Верховный суд РФ признал организацию «Исламское государство» террористической и запретил ее деятельность на территории России. — Ред.
(6 оценок, среднее: 4,83 из 5)
Загрузка...