Абстрактный экспрессионизм прикосновения
В 1886 году в США был запатентован утиный манок — модель утки в натуральную величину, издававшая резиновым горлом необходимое крякание, родоначальница игрушки, которая приохотила к себе публику, стала нежной и желанной. Она появилась в 1949 году, когда в Калифорнии скульптор русского происхождения Питер Ганин стал производить маленькую желтую уточку.
Эта игрушка — неотъемлемая часть магистрального в послевоенных Соединенных Штатах искусства — абстрактного экспрессионизма. Ганин должен быть поставлен в один ряд с Поллоком и де Кунингом. Слить все ощущения (скорости и тактильности, запаха резины и узнаваемого вида ловкой обитательницы пруда) и выплеснуть их в ванну как пену, подобно тому, как Поллок пылко выплескивал почти зрячие рельефы красок на холст, — такова была гениальность большого искусства. Нет ребенка, который не хотел бы расцеловать эту уточку, а значит, и искусство абстрактного экспрессионизма живо в наши дни.
Поп-арт, сменив абстрактный экспрессионизм, не смог отменить уточку, но только придал ей тысячи новых обличий. Уточек для ванной сейчас выпускается много самых разных, такая статуэтка цельнолитая и держать в своих крыльях ничего не может. Поэтому она сама становится профессией для себя: уточка-шахматист украшена шахматными фигурами, уточка-Наполеон пытается заложить руки за фалды, а уточка-культурист с узнаваемыми кубиками мышц на груди кладет тяжелые гантели себе же на плечи, как и уточка-строитель — кирпичи. Уточку мы узнаём по головному убору: каска строителя, треуголка Наполеона или шляпа пирата, этакого Джека Воробья. Но в этом утином функционале кроется важная идея: уточка, продаваясь по всему миру, прежде всего обходит весь мир, она как бы в карнавальном костюме; но обойдя мир, она показывает, сколь большого уважения заслуживает профессионализм.
Разрыв между мыслью о профессии и условным изображением профессии в куклах в уточке стирается до незаметности. В этом смысле уточка противоположна Барби, которая овладевает разными профессиями именно благодаря тому, что ее кто-то научит, объяснит, покажет, как надо, и еще раз покажет и научит. Уточка цельна и ответственна, и этим привлекательна. Ее никто не учит, она отлита как готовая и умная, она объяснит тебе ошибки, в том числе в твоей педагогической деятельности.
У программистов есть «метод уточки» (rubber duck debugging — исправление багов с помощью резиновой уточки): чтобы найти ошибку в коде, надо строка за строкой объяснять стоящей перед клавиатурой уточке, что сделано в программе. Перекладывая ответственность на уточку, ты принимаешь ответственность вдвойне. Смысл метода — в разрыве потока бытового сознания, в адаптации его отрезков для понимания предполагаемого идеального собеседника-профессионала.
Известно, как часто мы увлекаемся образами, словами, терминами, начинаем вещать, увлеченные таким потоком вроде бы открывающих нам реальность слов, но на самом деле просто эгоцентрически отдаемся этому потоку. Мы не в ванной с пеной, где сосредотачиваемся даже когда расслабляемся, а в каком-то сифоне закручивающейся вихрем воды мыслей и переживаний. Уточка помогает разбить нашу мысль на несколько простых составляющих и увидеть, где фигурки наших представлений не сомкнулись, не подходят друг к другу. Она — начало цельного и ответственного отношения к себе.
Уточка и шинный человечек: пасхальное путешествие
Не только уточка завоевала весь мир. Резиновый человек Мишлен — это и шина, и путешественник на самом модном шинном транспорте. Это денди автомобильного века, и в нем, при всей смешливости, есть все признаки дендизма: спортивная упругость, умение казаться приятным при всех телесных недостатках, упорство в достижении целей как будто со скачущей легкостью, но главное — техномания. Он, конечно, воспользуется всеми благами заправок и механических мастерских, пройдясь по ним так, как фланёр проходится по магазинам с галстуками и чемоданами.
Такой человечек стал возможен тогда, когда путешествия стали всепогодными, и выходцы из разных семей, иногда болезненно отказываясь от сословных предрассудков, надели галоши и макинтоши, чтобы наслаждаться жизнью даже в дождь. А если путешествие всепогодное, нет перерывов на непогоду и старые меблированные комнаты сменяются изысканными гостиницами, а сытные харчевни для усталых путников — легкомысленными до гурманства ресторанами со звездами «Мишлен». Шинный человечек весеннего пасхального путешествия, сменивший пряничного человечка Рождества, машет нам рукой.
Резина сделалась универсальным материалом путешествий. Ее символ — всепогодные галоши, позволяющие преодолевать любую грязь и уже не зависеть от слуг. В галошах можно самому сходить за обедом, не нуждаясь в помощнике. Шляпа довершает благородный облик, а галоши становятся для человека самым простым транспортом, позволяющим показать себя. Сейчас такой транспорт — ролики или скутер, и хотя галоши безопаснее, но в те времена это тоже было освоение улицы без экипажа и прислуги на свой риск выходящего в большой город под дождем человека.
Функция галош как предмета роскоши отразилась в литературе. Профессор Преображенский, герой Булгакова, жалуется: «С тысяча девятьсот третьего года я живу в этом доме. И вот в течение времени до марта тысяча девятьсот семнадцатого года не было ни одного случая — подчеркиваю красным карандашом „ни одного“! — чтобы из нашего парадного внизу при общей незапертой двери пропала бы хоть одна пара калош. 3аметьте, здесь двенадцать квартир, у меня прием. В апреле семнадцатого года, в один прекрасный день, пропали все калоши, в том числе две пары моих, три палки, пальто и самовар у швейцара. И с тех пор калошная стойка прекратила свое существование»1.
У Корнея Чуковского Тотоша и Кокоша питаются галошами — потому что крокодилу положено глотать человека целиком, со шляпой и галошами, и крокодильчикам надо потренироваться.
Крокодил Чуковского в «Краденом солнце» — наследник архаического змея, с которым сражались Сигурд и Георгий Победоносец, так что и крокодильчики небезопасны. «Краденое солнце», напомним — пародийная мистерия. Корней Чуковский пародировал жречество Вячеслава Иванова и мечты символистов о мистерии и опередил создание Вячеславом Ивановым полифонического опуса о змееборце: «Повесть о Светомире Царевиче» Иванов писал до самой смерти. А «Телефон» — пародийный роман воспитания, где крокодилы хищны и вежливы одновременно, потому что социализированы — Тотоша и Кокоша явно не дерутся друг с другом и вести себя в обществе умеют, и не стыдно с ними родителям-крокодилам путешествовать по миру.
А вот в рассказе Михаила Зощенко 1946 года Лёля и Минька сначала неудачно продают галоши гостей, а потом столь же неудачно пытаются отправиться в кругосветное путешествие — кто знает, как распоряжаться галошами, для того открыт весь мир, хотя путешествие маленьких воришек закончилось очень быстро.
В советской литературе был свой абстрактный экспрессионизм галош. Галоши и шины Мишлен резиной скользят по самому земному шару.
Качается на волнах, но не тонет
Моряки говорят, что теплоход идет, но пассажиры чувствуют, что он качается на волнах. Если ты качаешься, как утка, то и океан начинает казаться рекой. Поэт Константин Бальмонт так писал в 1905 году о переоткрытии океана, который меняет форму из хаотически бурной в ритмическую, напоминая вселенскую реку: «Но, правда, я приехал на пароход последним. По теплому Морю, под яркими звездами, я плыл в ладье, и слушал плеск весел. До сих пор только это и было воистину красиво. И еще этот сделавшийся бурным Океан. Лишь вчера я увидел неожиданный новый простор Океана. Волны, куда ни бросишь взгляда, такие волны, что они кажутся зарождающимися вершинами несчетных горных цепей»2. Океан стал похож на реку, причем какой река никогда не бывает; и поэт почувствовал себя на всем земном шаре, в кругосветном путешествии, как дома — ему противен стал буржуазный мир обитателей парохода, а родной вестью сделалась весть из глубин океана, «тишина перерывов между ритмами приливных гармонических шумов».
Бальмонт предвосхитил опыт Марселя Пруста, для которого тишина перерывов между голосом страсти и есть настоящее открытие чего-то неведомого, но становящегося родным и домашним: «Медленным ритмическим темпом она вела его, сначала одной своей нотой, потом другой, потом всеми, к какому-то счастью — благородному, непонятному, но отчетливо выраженному. И вдруг, достигнув известного пункта, от которого он приготовился следовать за ней, после небольшой паузы она резко меняла направление и новым темпом, более стремительным, дробным, меланхоличным, непрерывным и сладостно-нежным, стала увлекать его к каким-то безбрежным неведомым далям. Потом она исчезла. Он страстно пожелал вновь услышать ее в третий раз. И она действительно появилась, но язык ее не сделался более понятным, и даже доставленное ею наслаждение было на этот раз менее глубоким. Но, возвратившись домой, Сван почувствовал потребность в ней, подобно мужчине, в жизнь которого мельком замеченная им на улице прохожая внесла образ новой красоты, обогативший его внутренний мир, хотя он не знает даже, удастся ли ему когда-нибудь вновь увидеть ту, кого он уже любит, но в ком всё, вплоть до имени, ему неизвестно»3 .
Весь мир неведом, как и любовь неведома; но весь мир становится домом, как только он измерен мигами океанских отблесков меланхолии и музыки.
С тех пор резиновых утят в океане побывало больше, чем кораблей за всю историю человечества. Уже сложился целый жанр путешествий резиновых утят: например, на русский язык переведена детская книга дизайнера и художника Эрика Карла «Десять резиновых утят», предназначенная для малышей, еще только учащихся читать. Мы предлагаем называть этот жанр «резиноперипл»4 .
Уточка возвращает античный образ океана как реки, омывающей всю известную и неизвестную сушу, и тем самым возвращает домой и родные обжитые края, и экзотические дальние края. Мы дома вместе со всеми принявшими нас краями, висящими над нами неизбывными впечатлениями; и крякание резиновых путешественников приветствует нас. Сартр с презрением относился к массовым глобальным продуктам, но если бы уточка его вдохновляла, он бы написал не роман «Тошнота», а роман «Аппетит». А Оруэлл бы понял, что тоталитарную уткоречь (duckspeak) можно победить уткокачкой! Тогда мы не потонем.
«Не нашей походкой, цветов не вдыхая…»
Резиновая уточка плывет по глади пенистой ванной. Живая утка не тонет, но, ныряя за рыбой, словно взбивает миксером пруд. Мы, советские дети, помним запах шампуня «Кря кря» — не то дыня, не то цитрус, но это еще не можешь сказать в детстве. Скорее всего, карамель. Этот запах ловишь потом всю жизнь как первый привлекательный, манящий запах, который в чем-то оказывается совсем твоим. Встреча с интимностью кожи при мытье — таково открытие своей гладкости, которую не признаешь своей, даже много раз пощупав, пока не ощутишь аромат — вероятно, таков первый опыт философии любви.
Ведь ощущения могут обманывать, моя ли это рука торчит из пены, даже если я схвачу эту руку. Но запах не обманет, это да, я могу дальше вести ладонью по руке, стараясь догнать запах, и убедиться, что он мой. Интимное, встреча со своей обнаженностью, оказывается экстимным, встречей с реальностью материальных вещей, чтобы интимным в свою очередь стало воспоминание. Главным в интимной жизни становится автокоммуникативный акт — признание, что твой разговор с собой о пережитом уже поставил подпись под реальностью, даже если это был разговор о мимолетном карамельном запахе.
Это особое скольжение. Уточка, скользя по воде, так же убеждается в том, что реальность реальна. Когда 10 января 1992 года перевернулись три контейнера и десятки тысяч уточек стали дрейфовать по океанским потокам, создав их карту, Земля пережила свою интимную малость, обозримость, наблюдаемость со спутников, но она же экстимно подтвердила свою волю — все уточки будут возвращены владельцам или хотя бы послужат научному прогрессу.
Скользить по течению — это не то же, что плыть по течению. Плавание — всегда дарование себя шансу, какой-то хоть малый страх утонуть. Скольжение — это принятие подарка, той влюбленной в тебя глади воды, которая и твою мысль делает прозрачной.
Афродита идет по морю, только родившись из пены, не переставляя ног. Богини никогда не переставляют ног, у них легкое дыхание и легчайшая походка. Афродита — дар любви, сияющий дарованным нам от природы даром влюбляться. Она — само сияние нашей чувственности. Уточка ее догоняет.
Александр Марков, профессор РГГУ
Оксана Штайн (Братина), доцент УрФУ
1 Булгаков М. А. Собр. соч. В 5 тт. Т. 2. — М.: Худож. лит., 1989. С. 143.
2 az.lib.ru/b/balxmont_k_d/text_1905_v_stranah_solntza.shtml
3 Пруст М. В сторону Свана / пер. А. А. Франковского. — М.: Время, 1994. С. 242.
4 Перипл (др.-греч. περίπλους, от περιπλέω, «плыть вокруг», «огибать») — жанр древней литературы, описание морского путешествия; например, «Перипл Понта Евксинского» («Объезд Черного моря») Флавия Арриана (130-е годы).
(6 оценок, среднее: 4,83 из 5)
Загрузка...