Про детей

Александр Мещеряков
Александр Мещеряков

Между прочим, в моем счастливом детстве мы снимали дачу в подмосковной Истре. Неподалеку от нашей халупы, за булыжной дорогой, уважительно называемой «шоссе», круглился холм. На его плоской вершине застоялась кирпичная больница, где врачевал Чехов. За больницей покоилось кладбище. От больницы несло лекарствами и лежалой плотью. Рядом бушевали заросли бузины. Срезав полый стебель растения с неизвестным мне именем, я обдирал гроздья бузины, запихивал твердые катышки в рот, надувал щеки, опорожнял легкие. Красные ягоды наперегонки вылетали из трубки, кучно сыпались на противника, который минуту назад был тебе другом. Теперь он считался «фашистом». Твои противники считали фашистом тебя.

Война закончилась, но время было всё равно послевоенное, мужик с пустым рукавом или штаниной был обыденностью. Взрослые вспоминали войну с неохотой, но мальчишкам мир представлялся недолгим и досадным недоразумением. Любимым ругательством было «Фашист!». А фашистов следовало убивать. Свирепствовала безотцовщина, но каждому мальчишке хотелось походить на отца.

Игра в войну была нашим любимым развлечением. Пулянье из самых разнообразных приспособлений было излюбленным занятием, с помощью которого мир проверялся на прочность. Самодельные луки из гибкого орешника, самодельные рогатки с пульками-загогулинами из алюминиевой проволоки, пугачи — оловянные наганы, которые выдавались старьевщиком в обмен на тряпье, пустые бутылки и кротовьи шкурки. Оловянное приспособление стреляло пробками, разгоряченные ручки пугачей регулярно взрывались. Добыча кротовьих шкурок не вписывалась в мою картину мира, но у моих корешей были обожженные руки, чем они и гордились. Те отчаянные мальчишки бегали на недалекое армейское стрельбище, подбирали стреляные гильзы, начиняли их какой-то взрывчатой смесью, вколачивали в гильзы найденные на стрельбище пулевые штыки, бросали изделие в вечерний костер, падали наземь. Пули хаотично выскакивали из огня. Слава богу, никого не ужалило.

Но наши ругательства и игры отставали от жизни. Мы сражались с фашистами, но газеты и телик брызгали слюной и поносили американский империализм — пугали атомной войной, которую тот грозится развязать. Я дрожал под одеялом, представляя себе ядерный ядовитый гриб и ужасную смерть.

Американцы же пугали сами себя бомбой советской. В 1993 году мне пришлось помогать моей американской подруге Линде Дохерти делать уборку в доме ее недавно умершей тетки. Дело было в штате Калифорния. Огромный гараж был забит просроченными консервами до самой крыши. «Тетя очень боялась, что Советский Союз сбросит на нас атомную бомбу», — пояснила Линда. Среди человечьих консервов обнаружились и кошачьи — покойница любила кошек.

Когда я повзрослел, страна сообразила, что скучная мирная жизнь лучше героической смерти, и стала изо всех сил бороться за мир; студентов перестали брать в армию. Однако детский боевой опыт всё-таки пригодился в другой, уже дедовской жизни. Родители купили внучке Сане пластмассовый одноразовый лук. Презрительно оглядев его, я смастерил ей по-своему — из орешины и бельевой веревки. Саня запустила стрелу в самое небо, выдохнула восторженный воздух: «Вот это дедушка так дедушка!» Я был польщен. А с шестилетним внуком Тишей мы разжились рогатками не где-нибудь, а в Португалии. В этой отсталой стране их продавали в качестве диковинных сувениров. Когда мы выложили рогатки на стол в кафе, где Тиша обжирался мороженым, хозяин на ломаном английском стал вспоминать детство: выреза́л, мол, рогульку, прилаживал к ней полоску резины из автомобильной камеры… В общем, дело знакомое. «И куда же ты стрелял?» — беззастенчиво спросил я. «В проплывающие корабли!» — торжественно ответил он. Поскольку мой опыт ограничивался пустыми бутылками и птичками, я был посрамлен. Смириться было трудно, поэтому мы поехали с Тишей на съемном автомобиле на мыс Сан-Висенти — юго-западную оконечность Европы. Ветер гудел в рукавах, синющий Атлантический окиян-море разбивался о скалы под отвесным взглядом, но если перевести глаза в плоскую даль, он не кончался нигде. Словом, мы с Тишей изо всех сил натянули рогаточную резину и стали пулять подобранными камушками в заокеанскую Америку. Мы остались довольны своей веселой придумкой. Не учли только одного: в эту минуту взрослые мрачные дяденьки всерьез вспоминали свое детство и приходили к выводу, что рогатка — далеко не самое совершенное средство убийства.

* * *

Моя старшая дочь Настя, пребывая в нежном дошкольном возрасте, отказывалась от овощей, подводя под это такую теоретическую базу: «Зачем мне морковку с огурчиками есть? Это еда для мальчиков. А девочки едят кашку и пюре».

Знаменитый антрополог Леви-Стросс ездил в дальние страны, обследовал многие народы и в результате многолетних изысканий написал книгу про то же самое. «Сырое и вареное» называется. А этнография-то — вот она, под ногами путается.

Настя вообще была склонна к обобщениям. Вот мы посмотрели с ней мультфильм, в котором за 10 минут были представлены все четыре времени года. После титров «Конец» она заявила: «Я знаю, что всё это было понарошку». — «Почему?» — «Потому что, если бы это было по правде, фильм продолжался бы целый год».

Более короткого и емкого понимания природы искусства я не встречал.

* * *

Поехал в дом отдыха. Думал покататься на лыжах, но глобальное потепление добралось и до февральского Подмосковья. Вместо лыж плавал в бассейне. Я хлорку не люблю, но нужно было хоть как-то отвлекать свое тело от письменного и обеденного столов.

Накупался, захожу в раздевалку. Отец одевает своего сынишку лет четырех. Одевает не слишком ловко, но старается. Дело идет медленно. Ближе к концу парень картавит: «Надо штанишки в носочки заправить». Отец недовольно бурчит: «Кто тебя такой глупости научил?» — «Бабушка Лена. Она сказала, что надо обязательно заправлять». Отец отворачивается в сторону, шипит: «Всего на три дня бабке ребенка отдали, а она такую подлянку успела подстроить». Прошипев, начинает запихивать сыновьи штанины в носки. Сыночек при этом болтает ножками. Наконец штанишки занимают положенное им бабушкой место, но тут из коридора раздается командирский голос жены: «Ну вы скоро уже? Подгузник одели? А то Эдуард описается». Отец заискивающе обращается к Эдуарду: «Сынок, ты ведь не обоссышься?» Сын философски отвечает: «А кто ж его знает». Отец кричит в коридор: «Нету у меня никакого подгузника!» И тут приоткрывается дверь, и при вскрике «Держи!» на кафель шмякается подгузник. Немая сцена, мужик свирепеет по-настоящему, но он-то знает, чем всё это может кончиться, и с яростью начинает срывать с Эдуарда все три слоя зимнего обмундирования. Теперь сынок снова голый, а мужик жалостливо смотрит на меня: «Понимаешь, дед, у них вся порода такая». Понимающе развожу руками и ретируюсь.

* * *

На организованном авиакомпанией JAL конкурсе хайку, который проводился с учетом национальной специфики и потому назывался «Хлеб наш насущный даждь нам днесь», среди благодарственных адресов боженьке и РПЦ было и такое:

Время обеда.
Вот пронесли котлеты,
А урок всё идет и идет…

Потенциальный поэт никакого приза не получил, потому что сказал правду.

А правда в искусстве никому не нужна.

Александр Мещеряков

Подписаться
Уведомление о
guest

0 Комментария(-ев)
Встроенные отзывы
Посмотреть все комментарии
Оценить: 
Звёзд: 1Звёзд: 2Звёзд: 3Звёзд: 4Звёзд: 5 (5 оценок, среднее: 4,00 из 5)
Загрузка...